Варвара Никаноровна целыми днями возилась с различными гусеницами, бабочками и прочей мелкой живностью, просиживала у электронного микроскопа, разглядывая ядра и ядрышки клеток, фиксируя внимание на цитоплазме, центросомах или аппарате Гольджи, терпеливо изучала стайки разнообразных инфузорий и их многочисленных сестер. Она так свыклась со всеми этими обитателями лаборатории, что стала питать к ним чуть ли не материнскую нежность, называя их самыми трогательными, ласкательными именами. Гусеницу она именовала Гусенькой или Гусиком, вместо «вакуоль» говорила «Вакуолечка», митохондрию называла Митохандрюшечкой, а хроматин — Хроматиночкой.

У Варвары Никаноровны появлялось иногда смутное подозрение, что подопечный микроколлектив отвечает ей взаимностью.

В тот вечер, когда Елена Петровна приревновала Филиппа Ивановича к Инфочке, даже заявив, что не собирается рыдать в связи с кончиной предполагаемой соперницы, Варвара Никаноровна была не на шутку встревожена гибелью инфузории, на изучение поведения которой понадобилось полгода упорного труда. Эта инфузория, окрещенная Варварой Никаноровной мягким именем ИНФОЧКА, претерпевала самые невероятные издевательства. Сие простейшее одноклеточное животное не только подогревали, пока несчастное не обливалось потом, но и замораживали, доводя температуру до минус восьмидесяти по Цельсию; не только обрушали на него мощные потоки ультрафиолетовых лучей, но и подвергали воздействию рентгеновских пучков; не только лишали возможности пользоваться кислородом, но и заставляли переносить радиоактивность. Если бы Елена Петровна хотя бы на один миг смогла обменяться ролями с Инфочкой, вряд ли у этой женщины хватило жестокости так относиться к своей сопернице.

Между тем для Филиппа Ивановича гибель Инфочки, страдавшей так долго и бескорыстно, оказалась тяжелым, чувствительным ударом.

— Как вы думаете, — спросил он Варвару Никаноровну, — что угробило нашу крошку — температура или реакция?

— Честно говоря, Филипп Иванович, я упустила момент ее гибели. Видите ли, мне попалась на глаза газета с подборкой стихов местных поэтов, и я...

— Вы читали вслух? — встревоженно спросил Ноготков.

— Да.

— Вот это и могло ее доконать, — вздохнул профессор.

Глава пятая,

в которой у Алика обнаруживается еще одно, хотя и не самое худшее, качество

Необыкновенное упрямство, отличавшее Алика Ноготкова от всех других его однокашников, в сочетании с постоянным стремлением спорить по любому поводу было настоящим бичом для жителей всего дома. Во дворе, где проводили досуг по крайней мере полсотни девчонок и мальчишек, не находилось ни одного человека допаспортного возраста, с кем Алик не бился бы об заклад.

Когда Алик угощал кого-нибудь конфетами или орехами, у него никто не спрашивал, где он достал такую вкуснятину. Лакомки интересовались только тем, у кого он это выиграл.

Женька Кряков, считавшийся наиболее близким другом Алика, сообщил однажды мальчишкам, что Ноготков, по самым скромным подсчетам, за свою жизнь держал пари восемьсот пятьдесят раз, из которых в восьмиста сорока случаях оказывался в выигрыше.

Женька Кряков как-то раз даже обмолвился, что если бы Алик был скупердяем и собирал все свои выигрыши в одной комнате, то при желании смог бы свободно открыть кондитерский магазин, а заодно торговать фруктами, семечками и рогатками.

Правда, Вика Шустрикова, у которой папа работал в министерстве с каким-то невообразимо длинным названием, заявила, что Алику никто бы не разрешил открыть магазин, так как у нас запрещена частная торговля. Но Женька Кряков с презрением отмел этот довод. Он сказал, что частники у нас еще существуют. Во всяком случае, есть люди, которые занимаются продажей кресел. Он, Женька, сам как-то случайно подслушал разговор двух дяденек, один из которых жаловался, что кресло управляющего ему обошлось дороговато — в пять тысяч рублей.

Вика Шустрикова рассмеялась Женьке в лицо и сказала, что таких цен на кресла не существует. Правда, есть чудаки, скупающие совсем старую мебель, на которую и смотреть-то противно.

— Чудаков на свете много, — согласился Кряков. — Я, к примеру, читал, что есть люди, которые хранят десятки тысяч различных пуговиц. Да я за миллион таких пуговиц не дал бы копейки!

— А за марки? — хитро прищурилась Вика.

— Сравнила! — усмехнулся Женька. — Марки — совсем другое дело, они же пользу приносят. Я, к примеру, географию полюбил из-за них.

— Держу пари, — с ходу начал невесть откуда появившийся Алик, — что такой марки, какая есть у меня, ты и во сне не видал!

— Да я видал тысячи таких марок! — вспылил Женька.

— Тогда почему ты дрейфишь и не хочешь держать пари?

— Ну, а на что пари, Ушастик?

— Да мне все равно выигрывать, могу спорить даже на боксера.

— Может быть, вы на штангиста еще поспорите? — вставила свое слово Шустрикова, не без ехидства взглянув на Женьку.

— Думаешь, что очень-преочень остроумно? — усмехнулся Женька.

— А на боксера спорить — остроумно?

- Вот так все они там в шестом «А» — воображают, что умнее их нет никого на свете, — вздохнул Алик. — Хочешь, Шустрикова, поспорим, что ты не назовешь и пяти пород собак?

— А при чем тут собаки? — расхохоталась Вика.

— А при том, — сказал Алик и с презрением сплюнул сквозь зубы. — Боксер — это одна из пород собак, поняла? — И он обратился к Женьке: — Спорим хотя бы на щенка боксера?

Кряков размахнулся и с такой силой ударил своей ладонью по протянутой ладони Ноготкова, что Алик поморщился.

— Ну, где твоя марка? Она при тебе? — спросил Женька.

— Что я — дурак, чтобы такую драгоценность с собой таскать? Она у меня дома, хранится в папином сейфе несгораемом.

— Ну тогда пошли, посмотрим?

— Так ведь папы дома нет. Приходи утром часам к восьми!

...Первым ощущением Алика, когда он проснулся на следующий день, была какая-то тяжесть под ложечкой.

Открыв глаза, он поморщился от яркого света и хотел было снова укрыться простыней, как вдруг с ужасом понял: тяжесть ощущается потому, что сегодня, буквально через несколько минут, придет Женька Кряков и потребует показать марку. А как ее показывать, когда сам он, Алик, не имеет о ней никакого представления? Можно представить, какая мина появится на лице у Женьки, когда он поймет, что выиграл пари! Да это еще полбеды. А как станут теперь смотреть на Алика ребята?

Алик быстро соскочил с кровати и застыл на одной ноге, слегка приподняв другую. Однажды он от когото слыхал, что только в такой позе человек может принять самое разумное решение. Однако, простояв на одной ноге минуты полторы, единственное, о чем он подумал, был папин кабинет. Туда его и потянуло.

Постучавшись в дверь, Алик тихонько приоткрыл ее и заглянул в кабинет. Он был пуст. Значит, папа успел уже уйти на работу. А ведь только и только у него можно было попросить совет насчет злополучной марки.

Рассеянно оглядевшись, Алик заметил, что стрелки круглых стенных часов показывали без трех минут восемь. Вот-вот должен прийти Женька Кряков! Алик с тоской воззрился на письменный стол, заваленный брошюрами, бумагами, папками и книгами.

Посреди стола, рядом с авторучкой и пресо-папье, стоял какой-то темный флакончик, а возле него пестрел спичечный коробок с яркой этикеткой. Тяжело вздохнув, Алик потянулся к флакончику и не без некоторых усилий выдернул пробку. Его ожидало разочарование — там находились какие-то кругленькие желтенькие таблетки. Поморщившись, Алик взял одну из них в рот и ощутил приятный вкус. Быстро проглотив остальные таблетки, он успел закупорить флакон, так как услышал чьи-то шаги. На всякий случай прихватив с собою спичечный коробок, Алик двинулся было к двери, но в это мгновенье она раскрылась, и в кабинет вошел отец.

— Что это тебя сюда занесло? — глухо спросил отец. — Я же...