— Вшистко! — откликнулся джура и убежал.

19

А в это время Станислав Хмелевский въезжал во двор субботовской усадьбы Богдана Хмельницкого. Двое челядинцев — бывших конюхов из каменецкого имения Потоцкого — хозяйничали во дворе. Воин в гусарской форме показался им знакомым, особенно гусар, сопровождавший его. У обоих резвые жеребцы, отороченные мехом «венгерки» с белыми шнурами на полах. В Субботове уже знали, что на Сечь проследовали каневские и черкасские казаки с пушками. Шла молва о том, что якобы казаки с наступлением первых морозов собираются отправиться в поход на море. Поэтому никто и не удивился неожиданному передвижению казаков. За последние годы на хуторах и в селах привыкли к этому.

Но гусарского поручика конюхи узнали. Думали, что следом за ним появится и сам коронный гетман… Один из челядинцев бросился к воротам, послав своего товарища предупредить хозяина. Он помог гусарам привязать лошадей, тревожно поглядывая на дорогу, не едет ли гетман.

На крыльцо вышел легко одетый Богдан. Следом за ним, суетясь, выбежал и челядинец. Только мгновение постоял Богдан, как степенный хозяин, присматриваясь к гостям.

— О, Стась, узнаю… верен себе! Без всякого предупреждения. Как всегда, умеешь удивить и… обрадовать! — сказал и бросился к нему, перескакивая через две ступеньки.

Хмелевский тоже оставил коня, бросив поводья дворовому слуге. Словно соревнуясь, они бежали друг другу навстречу. Около двух лет не виделись друзья!

— Я и сам с ума схожу от радости!

Вот так встреча… Оба, сильные, возмужавшие, сжали друг друга в объятиях, а говорить было не о чем. Один запнулся, как гость, ожидая вопросов. А второй подумал, что его бывший друг, согреваемый гетманской лаской, мог стать другим.

— Значит, воюешь, Стась! — с горечью произнес хозяин, помогая другу раздеться, когда вошли в дом.

— Критикуешь гетмана, или как это надо понимать?.. — улыбаясь, переспросил Хмелевский. — Разве это война, мой друг? В одной руке оружие, а вторая, как у нищего, тянется к королевским привилегиям на все новые и новые воеводства и староства.

— Получается, что не я, а ты критикуешь государственного мужа. Очевидно, так я должен понимать, — шутливым тоном ответил Богдан.

— Все равно. Понимай как тебе заблагорассудится. Только не так громко! — сказал гость.

Богдан оглянулся, дверь действительно была не прикрыта. Он подошел к двери и с силой захлопнул ее.

— Ничего серьезного, не стоит беспокоиться, Богдан… — промолвил Хмелевский, вздохнув. — Да ты, очевидно, чувствуешь, что по-настоящему запахло порохом! Теперь уже здесь, на Приднепровье.

— Чувствую, чувствую, друг мой. Хорошо чувствую… — с горечью ответил Богдан. — Запахло, говоришь? Намек на известную всему миру эпопею Наливайко!.. Я и сам никак не могу избавиться от этих тревожных мыслей. Что случилось, что говорит твой всесильный? Ведь теперь его рука — владыка.

Но им неожиданно пришлось прервать разговор. В комнату вошла хозяйка. Богдану не хотелось говорить при жене о таких тревожных делах, чтобы не волновать ее. Она была беременна.

— Вот и моя Ганнуся. Для тебя, Стась, пусть она будет Ганной, потому что я ревнивый, — смеясь, знакомил Богдан жену с другом. — Стась Хмелевский, Ганнуся! Это мой самый милейший друг, адъютант далеко не милейшего гетмана!

— Я знаю вас, пан Станислав, даже встречалась с вами у брата. Прятались вы от нас, женщин, распивая венгерское вино… — с легкой усмешкой напомнила хозяйка удивительно нежным голосом.

— Хотел бы, Ганнуся, чтобы вы стали друзьями. Стась — мой друг. Не правда ли, Стась?

— Конечно, рад бы. Хозяйка дома — жена друга… Такое непривычно в нашей жизни, Богдан… — начал было Хмелевский.

Но Ганна прервала его:

— Так и считаем вас в нашем доме, как друга и брата Богдася. Ты, Богдась, угощай гостя, а мне разреши поднять бокал. Будьте здоровы и веселы!

И первой слегка пригубила.

— Закусывайте. Угощай, Богдась, Станислава и сам закуси, а я должна уйти… — И исчезла за дверью.

Но начатый разговор за столом так и не продолжили. Хмелевскому не терпелось узнать, как живет Богдан.

— Ты счастлив с Ганной? — спросил он, когда хозяйка вышла из комнаты.

— Все спрашивают: счастлив?.. А ты, мой друг, не такой, как все… — вместо ответа промолвил Богдан и умолк, наливая вино в бокалы. — О каком счастье ты спрашиваешь?.. Счастье, Стась, как многоводная река — ласкает, но уходит в море! Помнишь нашу мудрую пани Мелашку? Это ее афоризмы, основанные на жизненном опыте, — увиливал Богдан, не отвечая на вопрос, счастлив ли он с Ганной.

— Боже мой! Всю дорогу думал о пани Мелашке, а тут… Это… хозяйка виновата, — быстро нашелся Хмелевский, увидев входившую Ганну.

— В чем? Хозяйки, правда, всегда виноваты, — улыбаясь, сказала Ганна.

— Не всегда, уважаемая… Ганнуся, не всегда. Но в этот раз все-таки виновата! Где это, спрашиваю, наша мудрая матушка львовских спудеев, пани Мелашка?

Ганна взглянула вначале на Богдана, а затем на Хмелевского. И снова улыбнулась.

— Право, в этом моя вина. Богдась отговаривал, а я все же… посоветовала, и пани Мелашка выехала в Крапивную. Вот какая буря поднимается над Днепром, а у нее…

— Да погоди же: пан Стась до сих пор еще не знает, что я нашел племянника нашей матери, а через него и ее старую мать!..

— Мать пани Мелашки?

— Да, мать пани Мелашки! Передали люди, что заболела старушка. Кому, как не дочери, с которой разлучилась еще в детстве, присмотреть за больной. А тут такое… Казацкие полки двинулись на Сечь, а следом за ними как снег на голову свалились и жолнеры. Сам коронный гетман привел их в такую даль. Ну, я и сказала: «Поезжайте, да и с сыном поговорите в Лубнах, чтобы с друзьями не встревали в эту драку». А из Лубен в Крапивную поедет, к матери…

— Ну вот, суди сам, Стась, о настроениях!.. То радовались за Карпа, ты его знаешь, а сейчас снова беспокоимся… Хорошо, Ганнуся, я тоже рад за нашу маму Мелашку. А Карпу нынче… не до веселья. Но, налей нам, Ганнуся, еще, чтобы не думать об этом. Будет гетман воевать или нет, но его приход с войсками сюда камнем ляжет на сердца украинцев. Не следовало бы ему затевать этой кампании, она не в интересах Речи Посполитой. Что это им в голову стукнуло, не могу понять. Собрали людей во время войны с турками, вооружили их. Пообещали плату и королевские привилегии. И вместо этого шлют на Украину войска, насаждают иезуитов и униатских прихвостней. И все это делается, чтобы отнять свободу у казаков! Сам король посылает карателей. Следует ли так поступать умным правителям такого государства!.. И снова хотят закабалить народ, только покрепче. Ведь дилингенский пастор, иезуит Форер, призывает в европейской войне разжечь такие костры, на которых можно было бы сжечь протестантов, чтобы даже у ангелов, как он выразился, горели ноги, звезды плавились бы в небесах… Это людоедство!

— Вижу, что правильно поступил, начиная именно с этого разговор с тобой, — вставил и Хмелевский, прерывая разгорячившегося Богдана…

20

Закончили начатый разговор друзья уже в дороге. Богдан наконец согласился поехать вместе с Хмелевским повидаться с гетманом, чтобы уговорить его отказаться от вооруженного столкновения с казаками. Ведь он человек с головой! Вынашивает планы создания европейской коалиции для покорения турок!

— Ты должен понять, Богдан, что, возможно, и не гетмана надо винить в этом.

— Гетман тоже не пешка на шахматной доске, Стась, — возразил Богдан.

— Не пешка, но и не ферзь. Его-то я уже хорошо разглядел.

— У Конецпольского были налицо все данные, чтобы стать ферзем! У гетмана есть все — и ум, и авторитет, и уважение короля. Чего же ему не хватает?

— Коронный гетман окружен шляхтой типа Юрия Збаражского. Он, может, в душе и не одобряет эту войну, но у него не хватает сил, чтобы противостоять извечной шляхетской инерции. К тому же и он человек, со всеми присущими ему слабостями, хочет выслужиться перед королем-иезуитом. Это не Жолкевский, которого поддерживал Ян Замойский!