Они вынуждены были часто переходить с места на место, чтобы их не обнаружили. А это было не так легко.

— Кого мы недосчитываемся?.. — первым поинтересовался Максим Кривонос, как и полагалось, атаману. Туго затянутый ремнем офицерский мундир плотно облегал его могучую фигуру. На щеке кровавое пятно, растрепанные усы торчат вверх. Он до сих пор носил казацкую шапку, теперь уже облезшую, с вытертым мехом и башлыком. Казалось, что еще гуще стали его непокорные, лохматые брови, а в ямочки изрытого оспой лица въелась пыль. С годами нос его все больше и больше становился похожим на орлиный клюв…

— Кажется, Кузьму Мохнача убили, — отозвался казак, вытирая полой жупана умытое в горном родничке лицо.

И каждый оглядывался вокруг, ища глазами товарища. Из лесной чащи на лужайке сходились измученные боями, забрызганные грязью и кровью воины. Ночью закончился бой, и до утра пробирались они сюда через непроходимые дебри. К украинцам подходили итальянцы и испанцы, присоединившиеся к отряду Кривоноса.

— А как у вас, камрадос? — спросил Кривонос, обращаясь к испанцам. Он уже свободно мог объясняться как по-итальянски, так и по-испански.

— Куадрос[41] недосчитались, — тихо сообщил стройный испанский волонтер.

— Мы тоже одного… — добавил стоявший сбоку пожилой итальянец Бока.

Максим Кривонос особенно уважал этого бойца и назначил его старшим в итальянском отряде повстанцев. Итальянских повстанцев было за что уважать: в борьбе с испанскими поработителями они проявляли беспримерную храбрость, не щадили своей жизни за счастье народа!

— Кого? — поинтересовался Кривонос.

— Микаэлло Стеньо. Испанец, из Лигурийской долины… Вскочив на коня убитого им карабинера, он снова схватился с врагом. А мы не успели ему помочь, сами с трудом отбивались от врага в тот момент. Одного он сбил с коня, заколол саблей. Но и сам упал рассеченный… Времени у нас не хватило, не смогли мы спасти Микаэлло. Четырех наших ранило, пришлось с ними отступить в горы. А потом мы еще раз ринулись в бой. Они бросились бежать в горы. Наш Сардано убил их командира и забрал его оружие…

Кривонос радовался победам друзей, как своим, но и чувствовал глубокую боль за каждого погибшего в бою волонтера. К каждому бойцу в отряде, будь он украинцем, итальянцем или испанцем, относился, как к своему родному брату или сыну.

После боя с испанскими карабинерами в отряде производили переформирование и осмотр оружия. Надо было запастись и продуктами. Отряд тяжело переживал гибель своих товарищей, но из каждого боя выходил победителем, нанося карателям чувствительные удары. Ни испанские карабинеры, ни регулярные итальянские войска не могли одолеть эти два горных отряда партизан. Отряд «Братство Кампанеллы» и лисовчики Кривоноса были на особом счету у карателей.

На поляну по одному и группами до сих пор еще выходили партизаны. Шумно и радостно их встречали товарищи. А когда показалась группа украинцев, несших на самодельных застланных ветками носилках раненого, все сразу притихли. Левая рука его неподвижно лежала на животе, а вторая плетью свисала вниз. По всему было видно, что раненый потерял сознание.

— Кого несете, хлопцы? — в один голос спросили несколько человек.

— Юрка Вовгура…

— Вовгура? — удивленно переспросил Кривонос. Ведь этот неугомонный воин вместе с Ганджой и несколькими лисовчиками давно отделился от них.

— Да, брат Максим, прости нас, это мы. Возвращались, разыскивая вас, и наскочили на карабинеров. Едва отбились… Оказывается, вы громили тот же отряд карабинеров, — отозвался один из казаков, опуская носилки с раненым на землю.

— А как же вы нашли нас? Ведь мы несколько раз меняли свою стоянку, пока не окопались в этом горном ущелье… Здорово покалечили его?

— Разве мы знаем?.. — пожимая плечами, сказал казак.

— Упал с коня, отбитого у испанцев. Говорил ему, не садись, чужой конь… — сказал Ганджа, протискиваясь вперед.

— О, Ганджа! Тьфу, чудак, зачем ты ушел от нас?.. Вот хорошо сделал, что вернулся! — обрадовался Кривонос.

Иван Ганджа бросился обнимать Максима.

От поднявшегося шума Юрко Лысенко пришел в себя, повернул голову. Свесившаяся рука поднялась и, коснувшись лба, снова опустилась. Он застонал, и слезы покатились по его щекам.

— Что с Юрком? — услышал раненый, узнав голос Максима. Снова застонал, силясь заговорить.

— Да мы не поймем, что с ним. Вскочил на испанского коня, поводья которого тащились по земле. Когда он наклонился, чтобы поднять поводья, испанец и огрел коня обломком дышла от разбитой пушки. Целил, видимо, в Юрка. К счастью, Вовгур наклонился… Конь дико заржал, бешено подскочил и упал на землю. Перебил хребет, проклятый… Может, и Юрко что-нибудь повредил себе, когда падал вместе с конем, ведь кругом скалы. Насилу вытащили мы его из-под взбесившегося животного, которое билось на земле. Слышим, жив, а лежит, как мертвый. Отливали водой. А надо идти. Товарищ из отряда «Братство Кампанеллы» сказал Назрулле, где находитесь вы. Он ведь у нас разведчик.

— Назрулла, турок? — удивился Кривонос, оглядываясь.

А Назрулла уже сам пробился сквозь толпу волонтеров и бросился обнимать Кривоноса.

— Хорошо, братья, сделали, что вернулись! Ну, брат Назрулла, видишь, какую трепку задают нам не покоренные Магометом испанцы?

— Я-я, трепки бирдан…[42] мало говорим… Добре дошли, братушки! По-болгарски говорим, якши дейди![43] Брат-ага Максим-ага…

— Ну, брат мой, не ожидал свидеться. Дважды рад! Да ты уже совсем как болгарин гуторишь!

Стоявший около Юрка Ганджа крикнул:

— Жив, жив наш Юрко! Только немного память отшибло да в плече, кажется, кость поперек стала… Ничего, брат, левое плечо воину нужно только для жупана, как крючок на стенке, или чтобы девушке прислониться, слезу пролить.

— Девичья слеза весит больше ста пудов! — воскликнул кто-то, поддержанный общим смехом.

— Заживет как на собаке. Болит? — пощупал Ганджа плечо Юрка.

— Болит, братья, будь оно проклято… О-ох, если бы сюда костоправа…

— Кого? Костоправа? Назрулла, он живехонек! — воскликнул Иван Ганджа. — Мида кель, Вовгур-ака бербат, аджир уярали…[44]

— Бербат-мы, в руку? — И Назрулла быстро подошел к раненому.

Взял руку Юрка, неподвижно лежавшую у него на животе. Юрко застонал, но Назрулла не выпустил его руки.

— Мало-мало… — успокаивал он на ломаном языке.

Когда Назрулла неожиданно резким движением потянул руку на себя, раненый закричал не своим голосом и снова лишился чувств. Назрулла словно только этого и ждал. Теперь он без всякой предосторожности проделывал манипуляции с плечом. У него пот выступил на лбу от напряжения. Наконец положил руку снова на живот.

— Рука мало-мало… — показывал он, выворачивая свою руку. Казаки поняли, что Вовгур вывихнул руку в плече. — Су-у дай-дай беринь[45], — скомандовал он, показывая жестом, что больному надо дать воды.

Концом сабли Вовгуру разжали губы и влили в рот пригоршню родниковой воды. Тот едва не захлебнулся, закашлял. И тут же раскрыл глаза, обвел взглядом друзей и, казалось, какое-то время никого не узнавал.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Юрко? — ласково спросил Кривонос, наклоняясь над ним.

Больной только моргал глазами, потом искоса посмотрел на свое плечо:

— Болит, братья. И в ноге жжет, пониже колена.

Быстро разорвали штанину на левой ноге. Лысенко, превозмогая боль, пошевелил ею и улыбнулся, словно поблагодарил.

— Ничего! — успокоил кто-то. — Я хлопцем с печи грохнулся, обе ноги до колен разбил — и ничего.

— Заросло? — засмеялись окружающие.

— Как на собаке…

Раздался хохот, который словно разбудил и Юрка. Он тоже улыбнулся.