Богдану так и не удалось днем повидаться с патриархом, своим старым другом и единомышленником, так много сделавшим для его побега.

— Благословенна мать, которая своим чистым от лукавства света молоком вскормила такого сына! — произнес патриарх, благословляя Богдана на рискованный побег. — Не стал ты, сын мой, католиком, когда учился в иезуитской коллегии во Львове! Так какой же из тебя мусульманин, в неволе и в беде принявший магометанство?.. Да простит святая троица единосущная этот невольный грех твой, сын мой. Будешь ли ты ревностным христианином — не знаю, предсказывать не стану… Твои увлечения мученическим подвигом патриота-безбожника Кампанеллы похвальны! Кампанелла настоящий мученик, отдавший свою жизнь за науку будущего, за равенство меж людьми!.. В темнице, во время пыток, он проклинал иезуитов, врагов справедливой веры и науки… Благословляю тебя, брата во Христе, на такой же подвиг, на самоотверженное служение христианскому народу!..

Патриарх еще раз благословил и поцеловал в чело своего молодого друга, отправляя его в путь в сопровождении своих надежных людей.

— Стоит ли рассказывать кому, мой юный друг, о том, что ты был отуречен и мусульманскими молитвами от азана до азана осквернял свои уста? Мой медальон с образом Христа-спасителя, как булла всепрощающая, поможет тебе, когда попадешь к христианам, сущим на земле.

На востоке загорался рассвет. Двое греков, слуг патриарха, Назрулла с янычарами — албанцем Ноем и болгарином Испирликом — поджидали Богдана, прощавшегося с патриархом. А глава греческой церкви в столице Византии возложил свою руку на непокрытую голову беглеца — он благословлял в опасный путь сына, возвращающегося на землю родной матери. Богдан прощался с патриархом ночью, словно с покойником в заколоченном гробу. Так и не увидел ни седых волос, ни выражения глаз — все скрыла темнота, только, как сон, запечатлелись в сознании феерическая ночь, силуэт старца и его голос…

Оба дрожали от волнения.

Только образ патриарха, возникавший в воображении Богдана, точно светоч добра и побратимства, вдохновлял его на борьбу за родной край. С этой же минуты буду бороться и мстить, преодолевая на своем пути опасность, решил он. Патриарху тоже нелегко сохранить в окружении врагов эту твердыню.

Богдан знал, что его ждут, и, распрощавшись с патриархом, побежал к своим бескорыстным, почти незнакомым ему спасителям.

Только одного Назруллу он знал! Знал и его желание отомстить за своих обездоленных детей, обесчещенную жену. Все они, как и Богдан, были одеты в современную военную форму одного из янычарских султанских отрядов. Даже вооружены были двумя самопалами, раздобытыми в арсеналах патриарха!

Назрулла познакомил Богдана с греками и беглецами янычарами уже тогда, когда все торопливо шагали по извилистым улицам города.

— Ной — албанец. Был взят в плен вместе с отцом и стал янычаром, чтобы спасти старика. Турки не сдержали своего слова, отец Ноя погиб на военной галере. И сын поклялся отомстить за смерть отца. А это — болгарин Испирлик, конюх одного из янычарских отрядов в Истамбуле. До сих пор помнит, как рыдала мать, когда забирали у нее его, четырехлетнего малыша, одного мальчика от десяти дворов. Свое болгарское имя забыл, а мать помнит до сих пор. Ради нее и убегает из янычарского отряда.

Так образовался этот «янычарский» отряд беглецов, спешивший в Кыркларели, по дороге в которую двигались войска молодого султана. Из Кыркларели они отправятся к морю, где уже несколько дней идут бои с казаками, приплывшими туда на чайках. Беглецы, как янычары, должны влиться в ряды воюющих, а потом, улучив удобный момент, присоединиться к казакам. План бегства разрабатывал сам патриарх Кирилл Лукарис!

4

В приморских лесах и буераках было куда многолюднее, чем в глубине страны. Молодой султан под звуки барабанов шел покорять Польшу, а может, и всю Европу. Сосредоточение трехсоттысячной армады на одном направлении действительно поражало мощью и нагоняло страх даже на правителей западноевропейских стран.

Ржали кони, ревели волы, покачивали горбами верблюды. Даже четырех слонов забрал в поход высокомерный султан, чтобы нагонять страх на своих врагов. По следам этой армии не утихал шум, похожий на стон земли, перекликаясь с гулом моря. А море бурлило, вспенивая волны, бушевало в непогоду, днем и ночью.

В этот поток войска влились и беглецы. Осторожно петляя между отрядами, старались не встречаться с янычарами. Им надо незаметно проникнуть на глухой скалистый берег. И они то появлялись, то опять исчезали в приморских дебрях. Только один из греков знал условленное место, где их должен был поджидать контрабандист-турок с баркасом. Турок ценил внимание и деньги патриарха. Огромные партии смирненского ладана покупали европейские купцы у него по рекомендации патриарха. Неоднократно преподобный отец помогал этому постоянно рисковавшему контрабандисту выпутаться из беды.

Турок взялся переправить беглецов и часть своего товара на чайки казаков, которые должны были высадиться на стамбульском побережье.

После нескольких дней скитания в прибрежных кустарниках беглецам наконец удалось оторваться от султанских военных отрядов и от бдительного глаза их командиров. Лишь на болгарской пограничной полосе они нашли турка и его баркас. И хотя они были очень утомлены многодневными опасными переходами, закон контрабанды вынуждал их немедленно, ночью выбираться из прибрежных зарослей и выходить в открытое море.

Вот и Черное море, бушующая стихия, безграничные просторы и неизвестность!

Богдан хорошо понимал, что сейчас у них на счету каждая минута. Беглецы знали о том, что еще позавчера прекратились бои турок с казацкими чайками. Три дня прошло, как они оторвались от султанских войск, скрываясь и уходя от преследования отрядов береговой охраны. Именно на этот берег несколько дней тому назад высадился и отряд казаков с разбитой чайки. Туркам, преследовавшим их, оставили в челне только четырех убитых во время рукопашной схватки с галерой Галила-паши. Куда скрылись остальные казаки, прорвавшиеся на берег? И хотя следы их затерялись, янычары все еще рыскали в прибрежных кустарниках.

Отряды янычар и моряков прочесывали лес на побережье, задерживая каждого человека. Один из греков, сопровождавших по поручению патриарха беглецов, неожиданно столкнулся с янычарами. Убежать от них или обмануть — никакой возможности не было. И он вступил в бой с турками, чтобы предупредить друзей о грозящей им опасности.

Беглецы с болью в сердце вынуждены были молниеносно изменить направление…

Буря чувств охватила душу Богдана, когда он наконец оказался на вершине скалы, которая, казалось, звенела как струна от ударов волн! В клокочущем безграничном морском просторе его глаза искали если не землю, то хотя бы звездочку, мерцавшую над ней. А черная морская пучина только хохотом отвечала ему, жаждущему увидеть свой родной край!..

Назрулла схватил за руку замечтавшегося Богдана и насильно потащил к баркасу. Им пришлось прыгать с обрыва, брести по бушующему морю, прегражденному острыми, мшистыми скалами, за которыми покачивался баркас.

А на востоке занималась заря, подчеркивая величие разбушевавшегося моря. В небо уже поднялись стрелы ярких лучей утопавшего в волнах солнца.

— На весла! — крикнул турок-контрабандист.

Оставшийся слуга патриарха с мольбой глядел на контрабандиста, все еще надеясь на возвращение своего друга. «Своей головой отвечаете, дети мои, за жизнь моего юного друга!..» — до сих пор звучали в его сознании слова патриарха.

Богдан не прислушивался к приказам контрабандиста, он верил в искренность людей, помогавших ему бежать. Турок-контрабандист сказал, что до рассвета они должны покинуть это место и уйти в открытое море. Богдан взялся за весла вместе с болгарином. Назрулла сел рядом с осиротевшим греком, выражая ему искреннее сочувствие. Хозяин и командир баркаса стоял у руля, грудью опираясь на него. Кому как не ему надо искать выход, когда рухнули неожиданно надежды на передачу беглецов запорожцам. Все пути к казакам оказались отрезанными.