Потоцкий надеялся, что к нему на праздник приедет сын Александр, находившийся сейчас на Украине, или специальный его нарочный с подробным докладом о положении там дел. На Украине все чаще раздаются голоса не только о Кривоносо, но и о Хмельницком. А тут еще отряды Богуна я какого-то Полторалиха рыскают в чигиринских лесах…

Возрастающее недовольство на Украине наводит коронного гетмана на тяжелые мысли.

Когда Николаю Потоцкому доложили о прибытии полковника Скшетуского, он даже растерялся. Почему прибыл сам полковник, а не его нарочный? Но появление раскрасневшегося от мороза, обеспокоенного, но и по-военному энергичного полковника Скшетуского ободрило коронного гетмана. В присутствии полковника он почувствовал себя воином, а не только хозяином этого дома.

— Матка боска, с радостными или горестными вестями пан полковник приехал ко мне? — прервал Потоцкий приветствовавшего его Скшетуского.

Любезно взял Скшетуского под руку и повел через приемную комнату в празднично убранный зал с накрытыми столами. Резкий звон шпор на сапогах Скшетуского бодрил старого воина. Как жаль, что не Скшетуский, а Лащ сопровождал его под Белой. Церковью!

— Очевидно, пан Тобиаш приехал ко мне с добрыми вестями? — переспросил хозяин, движением руки приглашая гостя сесть на диван.

— Вести, как всегда, уважаемый пан гетман, хорошие, когда речь идет о добрых делах.

— Пан Скшетуский, кажется, выполнял благородное поручение, которое должно было принести мир нашей отчизне?..

— Ваша милость говорит о благородном поручении… А речь идет о судьбе человека.

— Пан имеет в виду…

— Полковника Хмельницкого, ваша милость…

— Надеюсь, что пану полковнику удалось арестовать его.

— Его арестовал мой сын, поручик Скшетуский, и передал казакам пана Лаща… Пан экс-королевский стражник был рад этому. Словно татарина, связали веревками пана полковника королевских войск, наказного атамана казачьих войск во Франции и так бросили в холодную.

— Ничего не понимаю! Пан полковник завидует сыну, или Лащу, или… сочувствует этому врагу шляхты?

Скшетуский лишь махнул рукой и, поднявшись с дивана, совсем неучтиво отошел от коронного гетмана. Звон шпор Скшетуского не ласкал уже его слух, как прежде. Потоцкий даже вздрогнул. Что это, неуважение к нему или, возможно, стряслось что-то непоправимое?

— Пан полковник нервничает, забывая о том, что он является моим гостем. А сейчас уже Белька ноц[23] наступила, уважаемый пан полковник.

— Да, конечно, наступила, пусть мне простит уважаемый пан коронный гетман. Сыну Скшетуского, погибшего от руки Наливайко, есть из-за чего нервничать! Почему так позорно погиб мой отец, уважаемый пан Николай? Потому, что неразумно вея себя с простыми людьми, не так, как подобает благородному человеку, уважаемый пан коронный гетман!.. Было время, когда польские паны позволяли себе шляхетские вольности. Посмотрите, какое пламя народных восстаний охватило Европу! Чего добивался граф Конде от Хмельницкого, нам неизвестно. Однако мы уверены, что Хмельницкий не замышлял ничего худого против приднепровского народа… Пора бы и нам более осмотрительно вести себя с людьми. Почему мы так не по-человечески относимся к украинцам?

У Потоцкого все шире и шире открывались глаза, он не понимал полковника, беседовавшего с ним, как шляхтич со шляхтичем. Но ведь Хмельницкий не шляхтич, и устранение его является победой шляхты над врагом. Неужели шляхтич, потомок знатного рода поляков, не понимает этого? Неужели он не понимает, что Хмельницкий становится грозной силой, и это ясно не только знатной шляхте, силой которой, к большому сожалению, хочет воспользоваться и король в борьбе за самовластье! А это страшно. Хмельницкий может стать опасным оружием Владислава в его стремлении ограничить права шляхтичей!

— Ведь Хмельницкий не шляхтич, пан Скшетуский, а хлоп, обученный в иезуитской коллегии по милости великого гетмана Жолкевского! Разве пан Тобиаш не знает о том, что ученого хлопа надо бояться больше, чем бешеного пса! Хмельницкий сейчас в наших руках, благодарение Езусу, — поднял вверх руку коронный гетман, словно хотел дотянуться к наивысшему для него судье.

24

В пылу спора, раздумий и тревожных настроений коронный гетман не заметил, как в зал вошел по-дорожному одетый взволнованный воин.

— Что еще случилось? Снова гонец и снова экстренный? — встревоженно спросил Потоцкий.

— Хмельницкий сбежал из-под ареста! — тихо произнес гонец, словно прося у хозяина прощения за то, что испортил ему праздничное настроение.

— Будьте прокляты, сволочи!.. Посадить на кол! — исступленно закричал коронный гетман.

— Но, уважаемый пан коронный гетман, некого сажать на кол. Хмельницкого освободили сами гайдуки, которые охраняли его в холодной! — продолжал гонец, предполагая, что гетман не понял его сообщения.

Потоцкий растерянным взглядом окинул гонца, потом Скшетуского, прижал руки к груди и даже посинел от ярости и испуга.

— Как это произошло, докладывай, хлоп! — наконец промолвил гетман. — Где в это время находился мой сын, пан Александр? Где были его войска? Почему и каким образом удалось этому гунцвоту вырваться из холодной? Ведь мне докладывали, что отковали новые запоры, сам подстароста позаботился об этом…

— Вот я и докладываю вашей милости коронному гетману, что запоры-то сделали новые, а людей для охраны Хмельницкого поставили тех же. Сам подстароста назначил четырех самых исправных гайдуков. Все они чигиринцы, ну и убежали вместе с заключенным. Все они ушли к Карпу Полторалиха… Передавали люди, что Хмельницкий был на могиле своей жены, — говорят, плакал. Будто бы, давая клятву казакам, сказал, что смерть жены на все открыла ему глаза. «Не Данило Чаплинский, — сказал он, — а целая шайка великопольской шляхты делает украинских детей сиротами. Мы им этого, оказал, не простим никогда…» А тут еще одна новость, ваша милость пан коронный гетман.

— Какая? Говори! Вижу, хороший подарок решили преподнести мне, коронному гетману, верноподданные Короны в канун рождества!

— Из Австрии возвращаются наши жолнеры и казаки. В Европе подписали мир…

— Ну и что же тут за новость, черт возьми!

— Да еще какая! Вместе с этим войском возвратился из-под Дюнкерка какой-то сын Кривоноса с целым полком казаков, вооруженных французскими самопалами. Полковник Мартын Пушкаренко с таким же оружием вернулся оттуда в Лубны. Иван Золотаренко тоже уезжал из Чернигова на войну во Францию, а когда вернулся оттуда, был незаслуженно обижен паном Адамом Киселем. Вот он и окопался с целым полком казаков в Нежине, объявив себя полковником Нежинского казацкого полка…

Коронный гетман махнул рукой. Хватит, хватит! Подошел к столу, налил кубок вина и залпом выпил. Затем повернулся лицом к Скшетускому, упершись обеими руками в стол, и почти шепотом сказал:

— Что вы теперь скажете, пан полковник? Как видите, пламя народных восстаний разгорается не только в Европе!

— Пока что могу повторить то же самое, ваша милость пан гетман. Мне было известно о возвращении из Европы войск наказного Хмельницкого. Этого и следовало ожидать после такого оскорбления и унижения их атамана. Но в полках реестрового казачества насчитывается и без них свыше шести тысяч человек!

— Не все же вернулись, уважаемые панове, — промолвил снова гонец. — Какой-то полковник Иван Серко остался под командованием французского гетмана…

— Где сейчас Хмельницкий? — прервал его Потоцкий, с трудом сдерживая гнев.

— Где он сейчас, не знаю, уважаемые панове. Пушкаренко привел из Европы и его сотню чигиринских казаков из полка пана Кричевского.

— Казаки этой сотни тоже ушли с предателем?

— Говорят, что да. А куда ей деваться, если их атаман оказался в таком положении? Теперь около трехсот казаков объединились вокруг него, оплакивающего свою жену.

— Где полки королевского стражника?