— Гетман! — воскликнуло несколько человек.

Писарь Выговский вздрогнул и тотчас отогнал от себя сон. Часовщик вскочил со скамьи. Старшины почтительно выстроились вдоль стены.

Дежурный джура раскрыл обе половины дверей и сильным голосом, словно перед ним был не обыкновенный кабинет гетмана, а настоящий терехтемировский храм пречистой девы, произнес:

— Гетман славного украинского войска!

Вначале в двери показалась булава, покрытая золотом и драгоценными камнями. Богдан Хмельницкий нес ее в вытянутой руке, чтобы подчеркнуть, что именно в ней, а не в человеке, несущем ее, воплощена несокрушимая власть. Сбоку, на шаг отступив от гетмана, шел Иван Брюховецкий, а следом за Хмельницким с гордо поднятой головой шествовал его любимый зять — переяславский полковник Павло Тетеря. Всего за два года так изменился мир и появились новые имена…

За Тетерей бесшумно закрылась дверь в приемную. Хмельницкий, кивнув головой, произнес:

— Добрый день, панове старшины!

Подошел к столу, положил булаву на маленькую вышитую скатерку и еще раз поклонился. Только тогда снял с головы шапку с орлиным пером. Осторожно положил ее на подоконник позади себя. Затем окинул взглядом присутствующих старшин и спросил Брюховецкого:

— А может быть, он уже уехал? От Ивана Карповича всего можно ждать…

Но не успел Брюховецкий ответить гетману, как за дверью послышались торопливые шаги и неожиданно, как от порывистого ветра, открылась дверь. Полковник Богун наклонил голову, чтобы не удариться об украшенный резьбой дубовый косяк двери. Затем выпрямился во весь рост, быстрым взглядом окинул присутствующих, и широкая добродушная улыбка осветила мужественное лицо рыцаря Украины.

— Ты смотри! Уж все тут, только я один плетусь в хвосте, — промолвил словно про себя, улыбаясь. И присутствующие, будто очарованные им, тоже улыбнулись. А он уже по-молодецки снял шапку, накрест промел ею пол перед собой, низко кланяясь:

— Челом гетману и старшинам! Кликал меня, батько, по неотложному делу?

— Кликал, полковник, — холодно, как чужому, ответил Хмельницкий.

Он не сводил глаз с Богуна. Следил, как тот еще раз окинул взглядом старшин, будто бы даже дерзко, подошел к столу и остановился напротив гетмана. Богун был суров, как лев, и в то же время покорен, как голубь. Встретился глазами с глазами гетмана, тихо спросил:

— Судить будешь?

— Благодари, что гетман будет тебя судить, а не народ. Сложи-ка, полковник Иван, оружие на стол!

Если бы гетман не назвал его по имени, Богун не выполнил бы его приказ так спокойно. Именно обращение к нему словом «Иван» было призывом к примирению или скорее признаком их крепкой дружбы и сочувствия.

— Суди, гетман, коли провинился в чем-нибудь.

— Провинился… Стыдился бы, полковник! Под ногами земля горит, а он… — Хмельницкий вдруг вскипел и вышел из-за стола. На ходу снял с себя саблю и положил ее рядом с саблей Богуна. Оба пистоля отдал Брюховецкому, который положил их на стол, пропустив мимо себя гневного гетмана. — Под ним земля горит, — снова сурово воскликнул Хмельницкий, — а у него ветер в голове, в государственной политике разбирается, как малое дитя!..

И налетел на более рослого Богуна, ударив его по щеке.

— Постой, пан гетман! При людях буду защищаться! — Прижатые к груди руки Богуна дрожали.

Гетман отошел назад, крикнул присутствующим:

— А ну-ка, вон к чертовой матери отсюда! Остаться только писарю!

— И писаря к чертовой матери! — воскликнул Богун таким сильным голосом, что задрожали стекла в окнах.

— И писаря! — повторил гетман.

Всех словно ветром унесло из приемной гетмана. Брюховецкий последним закрыл за собой дверь и кашлянул, будто подавая знак гетману.

Запыхавшийся Богдан отошел в сторону, полой жупана вытер пот со лба.

— Тьфу ты, дубина стоеросовая! — воскликнул, пристально глядя на Богуна. — Прости, Иван. Я не отступаю, но… прости, горяч бываю в гневе. С вами в такое время нелегко жить в мире! Это правда, что ты, полковник Кальницкого казацкого полка, выражал недовольство казнью Худолея?

— Чистая правда, Богдан! Таи и говорил, что если бы тут был Данило Нечай…

— Так что было бы?.. Взбунтовались бы против гетмана? Ты подумай перед тем, как сказать, Иван!

Богун сплюнул кровь, потом прополоскал рот водой из кувшина, стоявшего на столе. Беря саблю со стола, спросил:

— Кажется, пан гетман, можно вооружиться?

— Можно. Садись вон там… Тьфу! С такими полковниками и в самом деле обойдешь весь мир, да назад не воротишься!

— Поздно возвращаться, Богдан. Далеко зашли…

— И не думаю возвращаться! Уж слишком долго Украина собиралась в этот путь. Не я иду, а православный люд идет. Если не я поведу этот грозный поход против шляхтичей, найдутся другие, поведешь ты! Ты разве не видишь, что творится на Украине? Нашлись атаманы, которые уже за Карпаты выгоняют зазнавшихся шляхтичей…

— И я хочу быть воином, а не слугой возле булавы и державной печати. Во всяком ремесле нужен талант, Богдан. Говори, за что ударил, не люблю пустых разговоров.

— Хорошо, не торопись, Иван. «Слугой возле булавы и державной печати». Здорово сказано! Но умно ли, давай обсудим. Коль ты меня имеешь в виду…

— Может, и ошибся, говорил, что в голову взбрело. Ты таки умеешь гетманствовать.

— Только ли умею или люблю? — поторопился Хмельницкий, словно боясь, как бы этого не сказал кто-нибудь другой.

— Всякое дело надо любить, ежели оно на пользу народа. За это и уважают тебя на Украине. Но… все-таки за что ты ударил меня? Не гневи, Богдан, объясни. Я стыд стерпел перед старшинами, хочу знать за что.

— За великое дело победы над польской и украинской шляхтой! Вот за что!

— Разве что за нее, за эту победу? Так ударь еще раз для уверенности!.. За победу своих не бьют.

— Снимай оружие, клади на стол!

Богун поднялся со скамьи, торопливо начал снимать саблю. Его лицо постепенно наливалось кровью, глаза исподлобья смотрели на Хмельницкого, как на осужденного.

— Сядь! — Гетман крикнул так грозно, что даже Богун смутился. Руки так и замерли на поясе, где висела сабля, и через минуту опустились вниз. Гневно сжатые губы раскрылись, и на лице засняла улыбка.

— Черт знает что творится! — словно за гетмана произнес полковник Богун.

11

— На весы истории положена судьба всей страны, — говорил Хмельницкий, словно перед ним стоял не один Богун, а вся Украина. — Речь идет о судьбе наших людей! Да разве только наших? Вон сколько их пристает к нам. Забывая о вере, оставляя родных, бегут на берега Днепра. Бегут, потому что надеялись на нас, на тебя, Богуна, на Пушкаренко, на Карпа Полторалиха! — Хмельницкий подошел к Богуну. — Разве скроешь от людей, что душа воина жаждет боевой славы? Как назойливая искусительница, порой прельщает она и меня. Но ведь теперь я не субботовский сотник, а гетман всей Украины. Иногда туманит голову, когда бываешь наедине с собой, не слышишь стона людей и не видишь врага. Но во время сражений под Желтыми водами, Корсунем и Пилявцами это чувство вытеснялось жаждой разорвать цепи несправедливости, сбросить ярмо неволи с нашей страны! Может быть, думаешь, что у меня притупилась сабля для кровной мести за жену, за детей, за разорение Субботовского хутора? Но эта сабля обрушивалась на головы палачей наших, уже находясь в могущественных руках всего нашего народа! В запахе крови наших извечных врагов мы почувствовали, зачем в наше время нужны народу гетманы, почувствовали настоящую потребность борьбы. И учти, Богун, потребность борьбы не за Пилявцы или за Львов, где под саблями украинцев трещали кости панов ляхов… А потребность борьбы против Короны и католицизма, которые хотят держать нас в кабале и неволе. Вижу, что эта обоюдная борьба будет еще долгая и упорная, полковник Иван. Речь идет о том, чья голова крепче удержится на плечах. Да, да, Богун, именно чья голова, а потом уже чья сабля ловчее служит народу, который эту голову так высоко возносит, даже до булавы! А поняв это, вынужден будешь казнить и некоторых дураков, которые прежде всего думают о себе, а не о своей стране… Сиди, сиди, Иван, я только начал отвечать тебе, за что ударил. Польская Корона под нажимом шляхты снова усиленно готовится покорить Украину. Сенаторы стали умнее. А можем ли мы сейчас отразить многочисленного, превосходящего нас по вооружению врага? Нет, не можем, Богун, это надо понять! Погибли Назрулла и Морозенко, пал и Кривонос. Холера тоже помогает не нам, скосила такого рыцаря Украины… А мы и не помянули его как следует… Ну вот, сам видишь, левобережцы озабочены, Глух и Умани только собирается приводить в порядок полк Назруллы. Остаетесь Нечай да ты…