Когда отец с сыном и двумя казаками выезжали верхом на конях за ворота, Матрена украдкой благословила их крестным знамением. Такие страшные вести доносятся отовсюду, а сын, теперь уже при сабле, поехал в Чигирин…

Михайло Хмельницкий еще в первый день своего приезда домой до поздней ночи рассказывал жене о встрече Богдана с красавицей монашкой киевского монастыря. Теперь отец, скача рядом с сыном, искоса поглядывал на задумчивого черноусого юношу, с одного взгляда читая его мысли.

— После семи лет отсутствия, Зиновий, ты совсем не узнаешь наш славный Чигирин! — заговорил Михайло, стараясь развлечь сына. В его голосе звучала нескрываемая гордость. Он любил свой край, заботился о его благоустройстве и о будущем.

Из возникшего пятнадцать лет тому назад пограничного хутора, с несколькими земляными валами, расположенными на холме, Чигирин превратился в крупное поселение казаков. Вместо одной кузницы теперь в четырех ковали копья и сабли для окрестных казаков. У подножия холма беглые поташники из Перемышлянского староства построили селитровый и пороховой заводы. В Чигирин смело шли люди, не выдерживая гнета вельмож Вишневецких, запутивльских русских бояр, литовских князей Сапег, и даже с Дона шла не приписанная к казацким куреням калужская беднота. Южнее города, по холму, протянулся крепостной вал с несколькими дубовыми башнями. На востоке от холма город был огорожен высоким частоколом с двумя башнями, окружен глубоким рвом, тянувшимся до Тясьмина и заполненным водами этой реки.

«Вижу, мой отец не зря тратил время!» — с восхищением думал Богдан. Какое-то неясное чувство благодарности охватило душу юноши — казалось, будто отец старался только ради того, чтобы доставить удовольствие родному сыну.

А отец, заметив, что у сына поднялось настроение, с еще большим увлечением рассказывал:

— Мы не отталкиваем людей, перебегающих к нам из владений Вишневецких или даже из Северщины, из России, или Литвы. На границе люди нужны. А сколько тут земли, лесов, рыбных озер! Столько, что хватит на десятки вот таких Чигиринов. Мы должны заселять, укреплять опустевшие после татарских набегов земли! Не кому-нибудь, а себе, своим людям стремимся создать мирную жизнь. Сейчас, когда стало известно о втором походе Мухамеда Гирея, мы призвали к оружию всех казаков, не считаясь с тем, приписаны они к реестру или нет. Являются ли они «выписчиками» или «банитованными» по глупости, нам безразлично. Нам нужны люди. И знаешь, Зиновий, гляжу я на них, любуюсь ими и ни одного позорного клейма, что он банитованный или ребелизант какой-то, не вижу на них…

— Преступниками люди не родятся, а неравенство и грабеж панов делают их такими… — откликнулся сын.

— Еще бы! Мастеров на такую подлость — делать людей преступниками — сколько угодно найдется в волостях и во внутренних, обжитых шляхтой староствах. А какие это люди? Ты присмотрись к ним: землепашцы, пасечники, смолокуры, скорняки… Порох с божьей помощью-делаем из смесей селитры и поташа с серой!.. А казаки, какие превосходные казаки получаются из этих людей! Вот я познакомлю тебя с одним парнем, Иваном Сулимой прозывается, потому что сам родом из Засулья. Думаю послать парня в далекий дозор. Пускай разведает, нет ли Орды в районе Куруковских озер. Смышленый парень! Князья Вишневецкие осудили сироту за какую-то «ребелию» в деревне Сенча на Суде. Подумаешь, ребелизант в какие-нибудь двадцать два года. Впервые очкур[92] завязал на шароварах и уже ребелизант! — засмеялся старый Хмельницкий, прижмурив свои умные глаза. — А ты дай возможность парню расправить плечи, опериться. Да у нас на границе такие люди расцениваются на вес золота! Сирота, с крепкой, уверенной рукой, а как сидит на коне, будто бы он в седле родился. А саблей… саблей, думаю, Зиновий, не хуже тебя владеет…

— Лучше Максима этот Сулима? — улыбаясь, спросил Богдан.

— Максима? — переспросил старший Хмельницкий, немного запнувшись. — Ну, как тебе сказать, Зиновий… Максим одного склада человек, а этот другого. Шляхта не изберет Сулиму королем, так же как и Максима, это заранее известно, — шутя ответил он. И уже серьезно добавил: — Для родного края что тот, что другой — истые патриоты, прямо на полотно просятся. Да из Ивана я такого Кривоноса выращу тебе, что и сам Максим залюбуется им!

«Хитро выкрутился старик! — с глубоким восхищением подумал Богдан. — Не зря, не зря тратил время мой батя, намного ближе стал к казакам. Неспроста он так восхищался военным порядком в Терехтемирове!..»

На улицах Чигирина было тесно от оживленной, вооруженной толпы. Но Богдану они от этого показались просторнее. Свободнее дышит грудь, когда видишь, что ты не один на этой земле. Ведь во время стычки с Ордой в Приднепровье Богдану уже пришлось испытать на себе, как тяжело быть одному.

Шумные улицы Чигирина, заполненные вооруженными людьми, изменения, происшедшие в самом облике города, — все это отвлекло Богдана от его тревожных мыслей. Он с интересом присматривался к встречным, спрашивая отца, даже останавливал коня, чтобы окинуть взглядом новые строения, полюбоваться широкими улицами и площадями.

Подъезжали к новой чигиринской усадьбе Хмельницких, расположенной у подножия холма. Небольшой, но добротно сделанный дом, в глубине двора сарай, коновязь. Теперь тревожные мысли одолевали уже старшего Хмельницкого. Сколько еще нужно затратить сил, чтобы чувствовать себя в полной безопасности здесь, на далекой границе! А сердечные переживания сына тоже, словно репейник, впились в душу. Разве он сам не испытывал этого в молодости?

В молодости?.. Может, теперь, в старости, совсем зажили сердечные раны?.. Дочь великого гетмана и Христова невеста в Свято-Иорданской обители — одинаково! Он уже, казалось, и думать перестал о первой сердечной ране, а она нет-нет да и даст себя знать. Род Хмельницких на редкость влюбчив. Посоветовать бы…

На какие только жертвы не пойдет отец, безгранично любящий своего сына!.. Он оторвал его от матери, так тяжело переживавшей разлуку. Пусть уж казаком будет, лишь бы только не скучал от безделья. Надо поручить ему составить реестр всех вооруженных людей в Чигирине, пускай юноша и сам приучается к порядку, и людей к нему приучает. А при первой же встрече с паном гетманом непременно замолвить словечко и о коронной службе, — может, даже и военной. Богдан образован, воспитан и храбр, отлично ездит верхом, и это хорошо известно пану Станиславу…

7

Вызванный в управление подстаросты, молодой казак Иван Сулима влетел в служебное помещение, словно за ним гнался сам Мухамед Гирей.

— Куда так торопишься, казаче, или от долгов бежишь, что так запыхался? — спросил подстароста.

— Да нет, уважаемый пан подстароста, в Чигирине я никому ничего не должен, а от сенчанских… думаю, что убежал. Джура вашей милости сказал, что вы звали меня, — тяжело дыша, ответил казак.

Шапку он снял еще при входе в комнату, а сейчас приглаживал рукой белокурые с шелковистым блеском волосы. Бросил косой взгляд на Богдана, оценивая его выправку. Потом посмотрел на саблю, по-дружески, искренне улыбнулся.

— Ну вот, знакомьтесь, хлопцы. Сегодня, Иван, я освобождаю тебя от дозора на башне. Наш сын Зиновий-Богдан приехал сюда, и его нужно познакомить с чигиринскими укреплениями. Поведешь его в крепость и покажешь, как мы подготовились к отражению нападения неверных. А завтра пойдешь вместе со своими товарищами в глубокий дозор…

— Будет исполнено! Так сейчас и пойдем, пан Зиновий-Богдан…

— Погоди. Богданом его окрестила одна хорошая женщина, муж которой погиб в борьбе за народное дело! Так вот что, Иван: в дозор возьмешь о собой таких, как и ты сам, молодых казаков: Семена, который сегодня несет охрану у главных ворот, и еще двоих подберешь из молодежи. Лучше бери чигиринских, а не пришлых. Ну, и одного нужно взять из старых казаков — разрешаю взять Тараса, пушкаря. Он постарше, опытнее, хотя по характеру совсем юноша. В дозоре ты будешь старшим, но прислушивайся и к советам Тараса.