Таких или подобных писем на адрес государя приходило великое множество. Изредка я делал подборку этих писем и давал ее на прочтение государю, но обычно Петр Алексеевич довольствовался моей устной информацией по вопросам такого уровня. Моим писарям приходилось изводить громадное количество листов бумаги, отвечая на любые вопросы, поступающие ко двору государя со всех уголков великой России.

Мне приходилось заниматься организацией и сбором денежных подношений, которые поступали из российской глубинки, губерний. Некоторые генерал-губернаторы, занимая должность губернатора, мгновенно догадались об основном принципе, заложенном в рентмейстерстве,[93] организуя и делая такие подношения к государеву двору. Вскоре нам стало поступать такое количество денег, что их стало хватать не только на карманные государевы расходы, на содержание царского двора, осуществление государственных закупок, но и на организацию и проведение скрытых операций.

Таким образом, я стал настоящим казначеем, рентмейстером государя Петра Алексеевича. В любое время дня и ночи я мог государю Петру Алексеевичу без запинки рассказать, сколько у нас денег имеется, сколько потрачено и какое их поступление ожидается в ближайшем будущем.

Размеренное движение посольского обоза и беспробудное пьянство с Ванькой Черкасовым делали свое дело. Постепенно мы с моим помощником от вынужденного безделья превращались в одичалых детей естественной природы. Только появление Павла Ивановича Ягужинского в карете предотвратило наше окончательное единение с дикой природой. К тому моменту мы с Ванькой из-за большого количества опрокинутых в себя чарок анисовки перестали узнавать друг друга, а я уже подумывал над тем, как бы шпагой проколоть этого надутого индюка, который постоянно лезет ко мне целоваться и предлагает дружить до скончания веков. Просто у меня никак не получалось найти свою шпагу…

Павел Иванович открыл дверцу, выпуская на волю скопившиеся за это время сильные пары анисовки, и, не спрашивая разрешения, полез в нашу карету. Мы с Ванькой сильно поежились от холода, проникшего в карету из-за открытой дверцы, слегка начав соображать, но с места не двинулись.

Павел Иваныч некоторое время посидел, посмотрел на нас и вдруг случайно заметил полуопустошенный штоф с анисовкой беловатого цвета, валявшийся в ногах на полу. Молча он нагнулся и, правой рукой цепко ухватив штоф, его горлышко поднес к своему рту, в долю секунды заглотив его белое содержимое. Затем приоткрыл дверцу кареты, запустив в карету новую волну холода, и профессиональным движением руки метнул штоф за обочину дороги. Тут же послышался звук разбившейся стеклянной посуды и протяжный человеческий вопль на ненашем языке. Но Пал Иваныч не обратил на это никакого внимания, прикрыл дверцу кареты, снова уселся на свое место и, дружески ткнув меня кулаком в грудь, отчего у меня перехватило дыхание, весело сказал:

— Ну что, Лешка, воруешь понемногу государственные деньги?

От этих дружеских слов я мгновенно протрезвел, но не из-за того, что испугался. Нет, пока мне бояться было нечего, не зря же в народе говорят: «не пойман — не вор». А меня за руку никто не ловил и не поймает, пока еще маловато было на Руси грамотных людишек, которые могли бы хорошо писать и считать. Да и кто позволит человеку со стороны секретные государевы бумаги читать, а затем сопоставлять их с реальными государевыми тратами. За это недолго и на плаху к палачу с топором попасть.

Просто в данную минуту Пал Иваныч не совсем хорошее время нашел для подобных шуток. Рядом со мной на сиденье пьяным валялся мой помощник Ванька Черкасов, память у него и в пьяном виде отлично работала, я неоднократно в этом на собственном личном опыте убеждался. Когда-нибудь он может вспомнить эти слова и невзначай где-нибудь сдуру об этом ляпнуть, тогда пойдет по всему миру гулять глупая людская молва обо мне как о воре, которую уже ничем нельзя будет остановить.

Пересилив боль и головокружение, я принял сидячее положение, хотя копчик ужасно болел от неровностей дороги, чтобы посмотреть в глаза этому честнейшему на всем белом свете человеку. Недавно я подозревал Пал Иваныча в том, что именно он сдает меня англичанам. Но в том воображаемом немецком трактире, где произошло столкновение с магом-лилипутом, я случайно выяснил, что таким доброхотом-злопыхателем уже давно является мой любимый недруг Петр Андреевич Толстой. Характер у этого человека был таким эксцентричным, что ну не мог он, даже будучи в таком почтенном возрасте, не предавать или не закладывать других людей. Стараясь не утонуть и не запутаться во всех этих мыслях о друзьях-товарищах и о друзьях-предателях, огромным напряжением воли я изгнал из себя излишние пары алкоголя.

Уже почти трезвым человеком, у которого мгновенно и страшно заболела голова, посмотрел в честные глаза Пал Иваныча Ягужинского. В этих глазах я прочел, что он пришел ко мне по поручению государя Петра Алексеевича, чтобы обсудить вопрос реорганизации государственной власти в России для борьбы с казнокрадством и коррупцией.

Глава 11

Девятого ноября одна тысяча семьсот шестнадцатого года в Леопольдштадте, в одном из богатых районов Вены, происходили странные и непонятные события.

Сначала неизвестно откуда появился странный экипаж.

Вернее было бы сказать, что странным был не экипаж, который был обычной дорожной каретой, а пассажиры экипажа. Все они, а их было пять человек, были одеты в черные одежды, черные плащи на плечи были накинуты таким образом, чтобы скрывать их лица. Эти люди в черных одеждах, выйдя из дорожной кареты, испуганно оглядывались по сторонам, с большим испугом посматривая на любого проходящего мимо или к ним приближающегося венского горожанина.

Особо подозрительно вел себя человек, который был выше всех ростом в этой странной группе людей. Он первым выскочил из кареты, несколько раз тяжелой трусцой пробежался взад и вперед по улице, где стоял трактир, у подъезда которого остановилась карета. После нескольких таких пробежек по венской улице этот великан нерешительно направился к дверям трактира.

К этому времени совсем уже стемнело и собирался пойти осенний дождик. Внезапно двери трактира распахнулись, и на пороге появился швейцар, который вышел зажечь фонари у входа в трактир. Разумеется, трактирный швейцар обратил внимание на этих людей и их странное поведение.

Высокий человек, по-видимому, сильно испугался появления швейцара и его подозрительных взглядов. Он продолжал нерешительно стоять перед самым входом в трактир, обеими руками ухватившись за сердце, словно испуганная барышня, собравшаяся падать в обморок. Великану потребовалось некоторое время для того, чтобы отойти от испуга, он повернулся к своим спутникам и что-то им приказал. Так эти люди всею гурьбой бросились к карете и начали тащить из нее дорожный багаж. Швейцар не сумел разобрать, на каком языке общались приезжие, но был твердо уверен в том, что это не был немецкий язык. Он хотел помочь приезжим перенести багаж в трактир, но те грубо его оттолкнули и сами поволокли все вещи.

Высокий человек, продолжая прятать лицо в складках черного плаща, коротко переговорил с хозяином трактира и потребовал две комнаты: одну большую для себя и для пажа, одну маленькую — для своих товарищей. Он говорил на хорошем немецком языке, но с каким-то непонятным акцентом. Но хозяин больше обратил внимание на большую нервозность в поведении этого высокого ростом человека.

Со стороны казалось, что он всего боится и от кого-то сейчас прячется.

Уже в трактире человек попросил хозяина заложить для него дрожки, чтобы отвезти его к господину Шенборну. Хозяин, разумеется, не знал, кто же это такой господин Шенборн, и поинтересовался у незнакомца, знает ли тот адрес, где этот господин проживает? Когда тот ему разъяснил, что имел в виду господина Шенборна, канцлера Священной Римской империи, то хозяин схватился за голову и, громко запричитав, отказался везти куда-либо этого странного незнакомца. Два золотых дуката на столе быстро разрешили проблему, дрожки были заложены и поданы к порогу трактира, ожидая высокого незнакомца, который в книге для гостей трактира расписался именем господина подполковника Коханского.