Почему я взял шута-карлика с собой? Да потому, что своей внешностью, умом и поведением Лука наверняка отвлечет внимание посетителей трактира от моей особы и встречи с бойцами группы, благодаря его усилиям я мог бы с ними в полной мере пообщаться.
В этот день Лука был до безобразия весел, много смешил меня, чуть ли не довел до колик в животе. Я за всю свою жизнь столько не смеялся, но сохранять какую-либо серьезность при шутках Луки было невозможно. С диким хохотом мы так и ввалились в трактир. Я уже был весь в слезах от этого истерического хохота, они сплошной рекой текли по моим щекам, а Лука с самым невинным и с серьезным видом рассказывал очередную прибаутку из жизни государева двора.
Трактир «Три кабана» в это обеденное время был до отказа забит посетителями, которые с удивлением посматривали на меня, заливающегося смехом, а затем переводили взгляд на маленького Луку, который был мне ниже пояса. Но после этого взгляда на шута они уже больше ни на что не смотрели, карлик начинал полностью занимать их умы. Чтобы датчане лучше понимали Луку Чистихина, я сделал так, чтобы шутки и прибаутки карлика в помещении трактира автоматически переводились, с сохранением фольклорного юмора, на датский язык. После чего Лука окончательно превратился в центр всеобщего внимания, на него и только на него смотрели посетители трактира. Они слушали и смеялись над его шутками. В зал вышла вся прислуга трактира, и даже хозяин этого заведения, обладатель мощного пивного животика, красовался в проеме кухонной двери.
Поначалу в зале трактира звучали отдельные и легкие смешки, датчане, по своему характеру весьма сдержанные люди, несколько замедленно реагировали на выступление моего маленького друга-карлика. Затем смешки начали переходить в смех, сначала вполголоса. Ну вы знаете, это когда люди стесняются смеяться и из-за этого глупого стеснения прикрывают рот руками. Совершенно незаметно смех вполголоса перешел в дикий хохот, который вскоре захватил все помещение трактира. Над шутками и мимикой государева шута Луки Чистихина поголовно ржали все посетители зала трактира, громко смеялась прислуга и держался за живот хозяин трактира.
К моему столу подошел некий русский негоциант Иван Чернов, а на деле поручик русской армии Иоганн Зейдлиц, и хотел начать представлять бойцов своей группы, но жестом руки я его остановил. Мне требовалось время, для того чтобы перебороть радость, которая сейчас меня охватила, при виде этого немца, который так неожиданно стал играть значимую роль в моей жизни. По всей очевидности, Иван-Иоганн догадался об этих моих чувствах, но повел себя так, как и должен был вести простой немецкий бюргер. Он остался холоден и непроницаем, ни одним жестом или мимикой не выдал обуревавших его внутренних чувств, по которым мы уже должны были броситься друг к другу в объятия. А вместо этого в течение полуминуты посматривали друг другу в глаза, стараясь ими выразить наши внутренние чувства.
Все-таки я вероломный человек, пока мы рассматривали друг друга, мой мысленный зонд проник в сознание Ивана Ивановича Чернова и произвел небольшие действия. А именно, сделал так, чтобы Иван Иванович мог бы обмениваться со мной мыслями на расстоянии, чтобы он мог бы внутренне определять настрой человека, лжет или говорит правду его собеседник, а в иных случаях и «подсказывать» человеку, как ему следует поступать в той или иной ситуации.
Затем Иван Иванович поднялся на ноги и вернулся за свой стол, теперь мы могли обмениваться мыслями, не поднимаясь со своих мест и не привлекая чужого внимания. Со своего места Иван Иванович вкратце рассказал о своих бойцах, о двадцати молодых парнях в возрасте от девятнадцати до двадцати трех лет. В группе в основном были крестьянские сыновья, которым присвоили солдатские и капральские чины, но в ней также было несколько молодых дворян из семей староверов, которым нравилось подраться и которые не желали учиться европейским наукам. Иван Иванович мыслил несколько замедленно, одну за другой он называл клички бойцов и давал им краткую характеристику.
Ни один из бойцов группы, разумеется, не поднимался на ноги и ко мне не подходил, не кланялся в пояс, как требовалось бы по регламенту. Все ребята оставались на своих местах, пили пиво или слабое вино, некоторые перекусывали. Я же только с этими парнями обменивался взглядами, успевая в их подсознание закладывать метки, чтобы впоследствии любой из этих парней при любых ситуациях мог бы меня признать, чтобы подчиниться и выполнить мои приказания.
Только мы с Иваном Ивановичем закончили мысленную процедуру знакомства с бойцами группы, как в хохочущий трактир ввалилась толпа новых визитеров. Посетители продолжали хохотать шуткам Луки, не обращая внимания на новых посетителей. В этот момент я успел только отметить, что среди вновь появившихся не было ни датчан, ни русских и вели они себя довольно-таки грубовато. Проходя мимо сидевших за столами к свободному столу, они громко разговаривали и шпагами явно намеренно задевали старых, смеющихся посетителей. По всей вероятности, это все же были немцы или, если уж быть совсем точным, этими людьми были ганноверцы.
С появлением ганноверцев в моей голове впервые за все это время прозвенел тревожный колокольчик, словно он предупреждал о приближающейся опасности. Я мысленно связался с Иваном Ивановичем и попросил, чтобы он обратил внимание на появившихся в трактире немцев, ганноверцев.
Почему-то ганноверцы объектом своей атаки выбрали Луку Чистихина. Трое здоровущих немецких парней-быков, выставив перед собой шпаги, пошли на него в атаку. Но государев карлик был не лыком шит и отличным оказался гимнастом. Он вовремя ушел из-под атаки парней. Он вспрыгнул на один из столиков и, повернувшись к ним спиной, неприлично оголил свой тощий зад, чем вызвал новый взрыв истерического хохота. А Лука стремительно уходил от преследования, перепрыгивая со столика на другой столик. Как ловкий и гуттаперчевый гимнаст, Лука легко уходил от преследования неуклюжих и неповоротливых немецких парней со шпагами, при этом он совершал такие уморительные сальто и кульбиты в воздухе, что все посетители трактира от хохота повалились на пол.
Навстречу его преследователям из-за столов поднялись три датчанина и своими шпагами легко отбили натиск ганноверцев.
Я в одиночестве сидел за своим столом, когда на меня устремились другие пять человек из этой толпы только что вошедших в трактир людей. Я снова оказался в ситуации, когда требовалось принимать мгновенное решение. Совершенно случайно, собираясь на встречу со своими ребятами, я захватил два пистоля, заряженных круглыми свинцовыми пулями, никогда ранее огнестрельного оружия я с собой не брал и постоянно его не носил.
Выхватив пистоли из кобур, не прицеливаясь, тут же спустил курки. Последовали два негромких выстрела, двое из пяти бежавших ко мне немцев повалились на пол, один с кровавой дырой во лбу, а другой, выронив шпагу из рук, схватился за плечо. Трое немецких бугаев со шпагами в руках продолжили свой бег, да и бежать-то им оставалось всего шага три, не более. Через секунду один из этой тройки наверняка шпагою пронзит мне грудь или живот. Моя же шпага по-прежнему весело болталась на моем левом боку, но я даже не схватился за ее эфес.
Что толку — фехтовать-то я совсем не умел и шпаги в руках не держал?!
Одновременно с этой мыслью мой мозг пронзила другая мысль о том, что сегодня я зря не надел свой бронекомбинезон, ведь теперь мне оставалось одно только — достойно принять смерть.
Но ганноверцы, так спешившие со мной покончить, вдруг уткнулись в еще одно препятствие в лице троих неизвестно откуда появившихся датчан, их шпаги легко парировали выпады ганноверских шпаг, а кинжалы в правых руках этих датчан так же легко и быстро завершили дело. Три ганноверца умерли, так и не успев понять, откуда пришла их смерть.
Оставшаяся в живых последняя вражья тройка перегруппировалась и, выставив во все стороны клинки своих шпаг, пятясь, попыталась покинуть негостеприимный трактир. Возможно, эти ганноверцы так бы и ушли подобру-поздорову, бросив своих погибших товарищей, если бы им на пути не встал Лука Чистихин. В самую последнюю секунду этот карлуша, когда тройка ганноверцев перешагивала порог трактира, выхватил кочергу из очага и нанес ею мощный удар по голове последнему отступающему немцу. С тяжелым ранением головы тот, потеряв сознание, свалился у порога.