— Что это с тобой, Лешка? — тут же послышался голос Петра Алексеевича. — Переживаешь за то, что натворил прошлой ночью?! Не переживай, это мой грех и я его буду отмаливать у Господа Бога!

Петр Алексеевич не только не позволил герцогу Карлу-Леопольду облобызать свою руку, а перстом ему ткнул, чтобы тот встал со мной вровень. Только в этот момент Карл-Леопольд соизволил меня признать и весьма свысока кивнуть мне головой в знак своего приветствия. Это надо же человеку так уметь в одно мгновение играть столь противоположными выражениями своего лица. Только что лицо этого индюка выражало сплошную лесть и змеиную угодливость, а сейчас оно выражает покровительство и надменность. Но после прошедшей ночи все мои дела с Карлом-Леопольдом закончились, поэтому я уже не обращал на него внимания.

Петр Алексеевич окончательно оторвался от своего рисования и внимательно оглядел нас обоих, затем достал свою голландскую курительную трубку и начал долгую церемонию подготовки к ее раскуриванию. По всему чувствовалось, что государь никуда не спешил и что-то задумал, а сейчас по непонятной причине тянет время. Я об этом сразу же догадался и к данной ситуации отнесся с совершеннейшим спокойствием, а мой бывший немецкий приятель вдруг начал краснеть лицом и очень волноваться, оглядываясь по сторонам. Карла-Леопольда определенно что-то волновало, но он, остерегаясь Петра Алексеевича, которого очень боялся, старался его особо не беспокоить своим поведением.

Наконец-то Петр Алексеевич прикурил свою трубку и, дохнув в нашу сторону ароматнейшим запахом голландского табака, негромко поинтересовался:

— Ну, Алешка, не хотел бы ты нам поведать, чем же ты эдаким занимался этой ночью?

Перед поездкой в Гросс-Раден я, разумеется, коротко проинформировал государя о цели моей поездки в этот немецкий городишко, но герцогу, разумеется, ни одного слова по этому поводу не сказал. Чтобы с его стороны не было лишних вопросов, я сделал так, чтобы прошлой ночью он время от времени встречался бы с моей тенью в темных дворцовых переходах. Поэтому Карл-Леопольд был страшно удивлен этим вопросом государя. Он искоса посмотрел на меня и хотел задать и свой вопрос, но вовремя вспомнил, что я еще не ответил на вопрос Петра Алексеевича, и промолчал.

Не вдаваясь в подробности, я рассказал о ликвидации мекленбургской дворянской фронды, акцентируясь только на то, что выполнял наблюдательную миссию и в никакие передряги не влезал. Я также не упомянул, кто именно занимался процессом ликвидации и какие трудности при этом встретились. К слову сказать, Карл-Леопольд мало чего из моего рассказа понял, еще позавчера я залез в его сознание и сделал так, чтобы этот немец не очень-то понимал русский язык, а о своих ночных путешествиях я повествовал на своем родном языке.

В этот момент тихо скрипнула дверь, в кабинете государя появился вице-канцлер Петька Шафиров,[56] осторожно ступая, он прошел к столу государя и устроился сбоку от него, готовый внимательно слушать, что я буду дальше говорить. Но к этому времени я завершил свой рассказ и сейчас молча стоял, посматривая на Петра Алексеевича. Впервые за время своей службы государю я оказался в ситуации, которую не совсем понимал.

То, что государь Петр Алексеевич что-то задумал, было понятно с самого начала, но с какой целью тогда при нашем секретном разговоре присутствуют эти два человека — немецкий герцог Карл-Леопольд, наш скрытый враг и недоброжелатель, и наш Петька Шафиров, который имел слишком длинный язык. Этих двух, казалось бы, совершенно противоположных друг другу личностей объединяла одна общая для них черта характера — неизмеримая жадность к земельным владениям и к деньгам, за которые они были готовы и мать родную продать.

Я машинально смотрел на Петьку Шафирова, продолжая размышлять о том, почему этот человек в данную минуту оказался в кабинете государя. Мне очень не хотелось верить в то, что государь меня в данную минуту аккуратно сдает, видимо, Петр Алексеевич захотел, чтобы о моих подвигах в Гросс-Радене узнал бы весь мир. Ведь оба эти человека информацию о том, что некий Алексей Васильевич Макаров организовал и осуществил операцию по ликвидации фрондирующего дворянства Мекленбург-Шверинского герцогства, тут же продадут англичанам, французам и голландцам и получат за это громадные деньги. Таким образом, если следовать моим мыслям, то получается, что государь Петр Алексеевич озабочен и, видимо, несколько недоволен столь кардинальным развитием событий в Мекленбурге. В этой связи, не желая до конца портить отношения с английской короной, он оставляет за собой возможность ухода из-под удара: когда вся Европа начнет его обвинять в убийствах знатных немцев, он подставит меня, предварительно обвинив в своевольстве и грехах.

Но снова скрипнула дверь государева кабинета, и на пороге появились улыбающийся Яшка Брюс,[57] Пашка Ягужинский[58] и пасторский сынок и мой так сказать подчиненный Андрюшка Остерман.[59]

Кивком головы отвечая на приветствия вновь прибывших соратников, Петр Алексеевич в продолжение разговора обратился с каким-то незначительным вопросом к Петьке Шафирову. Брюс, Ягужинский и Остерман прошли в глубь кабинета и расселись там за круглым столом. Слушая то, что Шафиров рассказывал о подготовке к встрече с датским королем Фридрихом IV, Петр Алексеевич, продолжая попыхивать трубкой, поднялся со стула и направился к круглому столу. Шафиров машинально потянулся за ним, продолжая свой рассказ на ходу.

Мы с Карлом-Леопольдом продолжали деревянными истуканами торчать посреди кабинета, на нас никто не обращал внимания, только этот немецкий гаденыш Остерман исподтишка на меня поглядывал. Не успел уследить, как пасторский сынок обскакал меня по карьерной лестнице и возвысился в глазах Петра Алексеевича, по-прежнему числясь в переводчиках у Васьки Черкасова. Это произошло из-за того, что канцлер Головкин ненавидел своего вице-канцлера Шафирова, пока эти два оглоеда дрались между собой, пасторский сынок с большим удовольствием вылизывал государеву задницу, всегда оказываясь под его рукой в нужную минуту.

Трогаться с места было нельзя, я хорошо знал характер Петра Алексеевича, как всякий взрослый ребенок, он не любил советов по вопросам, которые затрагивали его личность со стороны. А я был его личным секретарем, следовательно, должен был дожидаться знака с его стороны на самостоятельные действия. Карл-Леопольд, если судить по его глазам, совершенно не знал, как ему поступать в таких условиях. Я попридержал его, когда он дернулся идти из кабинета. И правильно сделал, потому что в этот момент государь перевел взгляд на нас и громко произнес:

— Андрей Остерман, Лешка, больше не будет тебе подчиняться, я его к Петьке Шафирову в Посольский приказ только что перевел. Но ты не обижайся, Лешка, с этого момента ты перестаешь быть моим слугой и переводишься в разряд моих близких людей, получаешь право свободного ко мне прохода и присутствия на любом мероприятии с моим участием. Правда, оставляю за тобой секретарство и свою государственную и личную переписку. В награду за твою службу дарю тебе две тысячи талеров и деревеньку Глебовское.

Вот тогда мы с Карлом-Леопольдом сошли со своего места и на равных присоединились к соратникам Петра Алексеевича, усевшись на свободные стулья у круглого стола. Я прекрасно понимал и знал, для чего сей стол предназначался, и не обманулся в своих ожиданиях, когда в кабинет государя принесли много очищенных луковиц и соли, огурцов свежих и соленых, квашеную капусту и много бутылок рейнвейна и анисовки. Начиналось привычное застолье с выпивкой, которые часто устраивал и которыми так славился наш государь Петр Алексеевич.

Походило на то, что мне снова удалось сухим выйти из не очень приятной ситуации. В этот момент в глубине души я благодарил Господа Бога за то, что так и не рассказал Петру Алексеевичу о том, что саксонский дипломат Лос и его секретарь Алексей Васильевич Макаров — одна и та же личность. Теперь я не просто исполнитель, а введен в ранг министра, приятеля и товарища Петра Алексеевича и могу сам вести дела, не вводя его в малейшие детали, а только время от времени буду знакомить с основными событиями. Поэтому о том, что же конкретно произошло в Гросс-Радене, я ему уже все рассказал и ничего более добавлять не стану, а секрет Лоса и Зейдлица сохраню в тайне от всех.