В полном внутреннем расстройстве, чтобы другие этого не видели, я должен был себе честно признаться в том, что в этом состоянии я был пока не готов самостоятельно пройтись до своего спального места. Сашка Кикин куда-то запропастился, не отзываясь на призывы, поэтому минимум до утра я оставался без друга и помощника, без помощи которого не смог бы преодолеть расстояние и добраться до лежанки. В этот момент мимо проходил и к моему столу подошел Александр Никитич Прозоровский и хотел мне задать какой-то вопрос, но, увидев мои «задумчивые» глаза и совершенно самостоятельно шевелящуюся руку с гусиным пером, как-то странно икнул и далее пошел своей дорогой.

После ухода Прозоровского я пришел к окончательному решению, чтобы завтра ни свет ни заря быть на своем рабочем месте, сегодня вечером мне не стоило бы его покидать и рисковать своей нарождающейся придворной репутацией. Вместо мягкой лежанки мне эту ночь лучше было бы провести, отсыпаясь на этом столе. Взобраться-то на стол я сумел без посторонней помощи, а раздеваться не надо. С этой гениальной мыслью я взял со стола кипу неисписанной бумаги, гусиное перо и начал их аккуратно складывать на подоконник за оконной гардиной.

За окном завывала настоящая русская пурга, сугробы были до окон, из-за полного отсутствия света на городских улицах ни зги не было видно, одна только сплошная темнота. Из-за большого количества выпавшего снега по улицам города было невозможно ни пройти, ни проехать. И все это происходило в новой столице великого русского царства, на строительство которой брошены лучшие силы земли русской. Я этого города не знал, знакомых у меня там не было, поэтому после приезда еще ни разу не покидал дворца и не выходил на улицу. В этот момент в однотонном завывании зимнего ветра мне послышалось волчье подвывание, а эти звери, по рассказу одного царского псаря, полюбили, как только устанавливался лед на Неве, городскую реку переходить у строящейся Петропавловской крепости на Заячьем острове.

Едва, налюбовавшись зимой за окном дворца, я снова вернулся в свое прежнее положение на стуле за письменным столом, чтобы начать планирование и осуществление операции по влезанию на стол для спанья, как почувствовал на себе чей-то внимательный, но уж очень тяжелый взгляд. Я поднял глаза и от ужаса, охватившего меня, чуть не свалился со стула.

Передо мной стоял красавец и душегуб князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский собственной персоной, второй после государя Петра Алексеевича человек в великом русском царстве. Он был в шикарной фиолетовой шубе из горностаев, расстегнутой на большом животе, под которой проглядывал красный с позолотой кафтан-ферязь, в горлатной шапке из куницы, в красных юфтевых сапогах на высоком каблуке и с тяжелым посохом в правой руке. Боярин был один, ни о чем меня не спрашивал, а стоял перед моим столом и своими выпуклыми глазищами, словно удав перед тем, как заглотить очередного птенчика, внимательно меня рассматривал. Взгляды наших глаз встретились, но я даже не трепыхнулся, у меня не было ни сил, ни желания сопротивляться взгляду этого человека.

Я реально ощутил, как алкоголь самостоятельно и торопливо покидает мою кровь. Это надо же такому случиться, чтобы ко мне самолично пришел этот боярин, перед жестокостью и самодурством которого дрожит вся русская земля, все царство русское. В стрелецкое восстание он простым топором срубил головы пятерым стрельцам и дальше продолжил бы свое палачье дело, если бы его не остановили. Государь Петр Алексеевич настолько доверял этому аспиду, что на время своих долгих отлучек всю Россию доверял этому боярину. Я продолжал сидеть на стуле ни жив ни мертв, только еще ниже пригнул свое рыло ближе к поверхности стола, а как же иначе я должен был бы себя вести, слава богу, что не обмочился.

Наши гляделки продолжались минуты две-три, не более, но за это краткое время алкоголь полностью покинул мои вены и голову. Я уже лучше соображал и в памяти попытался разыскать какую-либо информацию о князьях Ромодановских. Все, что мне удалось вспомнить, так это была малая толика информации о том, род Ромодановских является одним из ответвлений рода Стародубских, а те пошли от самого Рюрика. Но эта информация меня мало интересовала, ведь боярин Федор Иванович, как только Петр Алексеевич отобрал у своей сестры Софьи государственную власть, начал заниматься политическим сыском, став главой Преображенского приказа.

Недолго продолжались мои мысленные метания в поисках спасения и информации об этом человеке, как послышался его скрипучий голос:

— Ну что, мил сударь, нашел себе хорошую работенку под бочком у государя, а почему ко мне не явился, не доложился и не представился? Я государя берегу, берегу от всяких прощелыг, а как их всех отошьешь, когда ты к нему уже десять лет назад подкатился и хорошее впечатление начал производить. Ну да ладно, собирайся, и ко мне поехали, поговорить надоть.

Князь-кесарь Федор Юрьевич повернулся и величественной поступью направился к выходу из дворца, а я, как был, трусливой собачонкой, на бегу схватив легкую накидку, помчался вслед за боярином.

В простенькой накидке и легком кафтанчике я выскочил на улицу, прямо на мороз, но замерзнуть не успел, у самого дворцового крыльца уже стоял большой возок для дальних поездок. Два усатых и могучих берейтора помогали князю-кесарю Федору Юрьевичу подняться в возок, и когда он скрылся в его глубине, то один из берейторов обернулся и пальцем мне показал, чтобы я забирался внутрь. Меня аж пот пробил, как это я, простой простолюдин, могу ехать в одном возке с великим русским боярином! Но мне не дали времени на обдумывание ситуации, второй берейтор подошел ко мне и, взяв за порты и ворот, с силой зашвырнул меня внутрь боярского возка.

— Выпить водки хочешь, чтобы головную боль унять? — Над ухом послышался чуть-чуть участливый скрипучий голос.

Я в ответ отрицательно помотал головой. Как в такой темнотище Ромодановский смог рассмотреть это мое отрицательное мотание головой, я не знаю, но он увидел и больше ко мне с участливыми и просто вопросами не приставал. А я, больше ориентируясь на пальцы рук, сумел на ощупь добраться до сиденья возка и на нем удобно устроиться. Мне повезло уже одним тем, что Федор Юрьевич сидел напротив меня, а я мог спокойно посидеть один, размышляя о том, что же со мной это такое происходит. Почему этот страшный боярин так заинтересовался моей личностью?

Но ответа на этот вопрос я не успел найти, возок остановился, появились знакомые берейторы и, бережно поддерживая боярина под локоток, помогли Ромодановскому выбраться из возка и взобраться на крыльцо большого, добротного и красивого терема. На меня берейторы уже не обращали никакого внимания, поэтому мне пришлось самому выбираться из возка и по глубокому снегу идти к крыльцу. Поднимаясь по ступеням крыльца, я подумал о том, откуда в Санкт-Петербурге мог появиться такой большой и красивый терем, в строящемся на Неве городе в основном строили каменные дома.

В этот момент меня сзади крепко обняли и потащили с крыльца, я совершенно не ожидал этих объятий, поэтому не смог вовремя оказать сопротивление, кубарем слетев с крыльца. Разумеется, когда тебе не везет, то не везет до конца, со всего размаха я лицом влетел в громадный сугроб снега. Знаете, это несколько неприятно при тридцатиградусном морозе, да и к тому же легко одетым оказаться в снегу. Но тем не менее мне пришлось выбираться из сугроба, и когда я почти из него выбрался, то лицом уткнулся в раскрытую медвежью пасть, из которой несло теплом и смрадом. В свете единственного факела, который светил с крыльца, мне едва удалось рассмотреть стоящего на задних лапах, ростом почти с меня, настоящего медведя, который стоял, положив передние лапы на мои плечи.

Это настолько поразило меня, что я замер на месте, не зная, что делать, куда бежать, куда скрываться?! А в этот момент снова послышался знакомый скрипучий голос Федора Юрьевича, который смеялся и приговаривал:

— А ты, Лешка, ему стопку водочки налей, вот Мишка от тебя и отстанет. Понимаешь, этот медведь очень любит выпить. Кто ко мне в гости идет, тот ему всегда анисовки и наливает. А ты этого правила не знал, вот Мишка тебя в мой терем и не пускает. Ну да ладно, — Федор Юрьевич ласково обратился к своему медведю, — Миша, хватит к добру молодцу приставать и пропусти его ко мне в гости. На обратном пути он обязательно тебе чарку водочки поднесет. А сейчас он мне нужен. Нам с ним поговорить нужно, а то завтра утречком он должен уже у государя быть, тот не любит, когда его секретари опаздывают.