— Пойдешь полы пидарасить!

— Я полы и раньше не мыл, а на третьем месяце чего ради?

— Куда ты на х… денешься, я тебя не освобождал.

За спиной Тимченко два его друга Боровиков и Толяй и ватага «рысарей» из молодых агрессивных положняков. Говорю примирительно: «Хорошо, я буду носить воду». Тимченко сжимает увесистые кулаки: «Я тебе сказал, ты будешь пола пидарасить, чем ты лучше остальных мужиков?»

— А чем ты лучше? Пусть все тогда моют. — Я взял у кого-то ведро, наполнил его из крана и понес из умывальника через коридор мимо рысей в спальное помещение. Гул стих, все ждали, чем это кончится, и это молчание ничего хорошего не предвещало. Под шконарями ползают с тряпками люди. Я поставил ведро, кто-то ополоснул свою тряпку, выжал и дальше я не помню, с ведром возвращался или без, помню только, как на выходе в коридор увидел вдоль обеих стен шеренги дожидающихся рысарей и крупную фигуру Тимченко. Я перешагнул порог и брызнули искры из глаз. Человек десять дружно лупили меня, оттаскивая в козлодерку. Чудом я успел сдернуть очки и, согнувшись под градом ударов, умудрился положить их на выступ в стене, пока тащили меня вдоль коридора. Я не отмахивался, ушел локтями в защиту, чтоб пореже попадало в лицо, но ногами и корпусом изо всех сил сопротивлялся. Только не в козлодерку — свалят, забьют, запинают. На виду они действуют все же поаккуратней, больше кулаками, и стоя можно еще защищаться. В проеме козлодерки я раскинул руки и ноги крестом и, оттолкнувшись, бросил тело в коридорчик на выход во двор. Меня прижали к стене, удары сыпались все чаще и злее, я даже не различал, кто их наносил, в глазах черные тучи и молнии.

И вдруг прекратилось. Я почувствовал себя ужасно одиноким. Вижу, подходит наш молодой воспитатель, зам. отрядника, кажется, Геннадий Васильевич, а мои экзекуторы отпрянули и стоят, не думая разбегаться. Этот зам. шел не с улицы, а из отряда, значит, находился у себя в кабинете, как раз у дверей которого началась заваруха. Значит, он все слышал, нарочно отвел время для побоища, а теперь подходит ко мне и наивно спрашивает: «Что происходит?» Я молча двинулся мимо. Нашел во внутреннем коридоре уцелевшие очки и завернул в умывальник. Посмотрел в зеркало: лицо красное, припухшее, губа в крови, но без синяков, никаких повреждений — легко отделался. Умылся. Прошел в спальное помещение к своему шконарю, вытерся и вышел в локалку, где тасовался отряд. Не было ни обиды, ни огорчения, я не чувствовал себя побежденным, наоборот, был очень доволен, что в такой кутерьме сохранил очки и лицо и не дал затащить себя в козлодерку. Побит, но не поддался. Когда имеешь дело с дюжиной озверевших хулиганов, это не поражение. Минут через пять меня позвали в кабинет отрядника. «Что случилось? Вас били? Кто?» — с казенным лицемерием спросил молодой зам. Сейчас я ему выложу, кое-кого посадят в ШИЗО, и зона меня пригвоздит репутацией «козла». Умница, далеко пойдет.

— Вы же видите — ничего не случилось.

— Вы можете написать заявление.

— О чем?

— Ну, как хотите. В конце концов сами виноваты: я слышал — вы первый сказали что-то оскорбительное.

— Раз вы все слышали, чего спрашивать?

— Все равно те, кто вас бил, будут наказаны, я кое-кого видел.

— Ради бога не надо, ничего не было, понимаете?

— Я обязан доложить.

— Зря, я прошу вас не делать этого.

Боже упаси от такого защитничка, перед зоной вовек не отмоешься.

Меня снова поставили на сетки. Я вязал, и все больше одолевала тревога, а что будет завтра, в следующую уборку? Освободят или еще раз под молотки? Тимченко ходил кругом и рычал, что заставит меня взяться за тряпку. Я не собирался корчить из себя лагерного аристократа и, конечно, готов был мыть за собой пол, однако не ценой унижения. А в данной ситуации требование Тимченко было нарочито оскорбительным и своевольным. Такое требование предъявляется новичкам, сразу по прибытии в отряд, но не через два с лишним месяца. По заведенному порядку, если вначале человек не стал мыть полы, и это сошло, то через несколько дней никто не настаивает. Не хочешь попадать под молотки — носи воду, вытирай пыль, участвуй в уборке, но не обязательно браться за половую тряпку, а если дорожишь репутацией, то и не должен. Так заведено и с этим приходится считаться. Но главное не в этом, а в том, что вся эта блоть, рыси, положняки не только не занимались уборкой, но понукали и издевались над теми, кто убирает, особенно, кто моет полы. Могли заставить беспричинно перемывать по нескольку раз, могли дать пинка под задницу. В конце концов, почему я, старший по возрасту, должен мыть полы за салагами, почему вообще кто бы то ни был, должны обслуживать это хамье! Ни в коем случае нельзя браться за тряпку. Только после Тимченко и остальной блоти, в противном случае они не имели права никого заставлять. На зоновском языке это называется беспредел. Путевый зек обязан бороться с беспределом, иначе по лагерным законам ему самому могут предъявить. Я должен найти поддержку. Среди мужиков, кто сам убирает, бесполезно — они покорились и вообще не имеют голоса, да и какой им резон, чем я лучше их? Все вопросы решаются среди блатных, положняков, меня колотила шушера, значит, надо идти к более авторитетным, кое-кого из них я знал. Остаток дня и первую половину следующего я провел в переговорах.

Косяк, блатные, мужики

Вначале огляделся на тех, с кем знаком был по вязанию сеток. Они сидели в стороне от бригад, за особой стойкой с крючками и при начальстве делали вид, что вяжут. До санчасти они частенько подзывали меня, вязали вместе, но больше трепались. Сыня, Сява, Кабан и другие. Все молодежь, лет по 20. Сейчас они не заговаривали со мной, но все же замечали, кивали головой, будто ничего не произошло. Странная ситуация: завхоз наседает, беспредельничает, а блоть как бы не замечает это, не вмешивается. Почему? Конечно, по неписанному закону каждый стоит за себя, но как выстоишь перед кодлой, по какому праву уборку превратили в издевательство над мужиками, почему должностные косяки творят, что хотят?

Я кажется, говорил, что обычно в лагерных отрядах среди зеков две власти. Одна формальная из должностных лиц, например, завхоза, дневальных (шнырей), которые назначаются администрацией, это их работа, они получают деньги. Для путевых зеков подобные должности за падло, это «косяк». Другая власть реальная — из так называемых отрицаловых, т. е. «отрицательных элементов» — блатных. Они и вершат делами в отряде, и никакая должность им не указ. Завхозы, шныри, вообще кто бы то ни было, держатся на местах только в том случае, если их терпят блатные, если от них навар и подмога. Если нет, съедят с потрохами. Тем и стоит блоть, что, когда надо, ни перед чем не останавливаются. Тем они страшны и авторитетны. Поэтому всякие должностные стараются заручиться миром со стороны отрицаловых, а для этого надо угодить. Шнырь, да любой, может не подчиниться, объегорить мента, но с блатными шутить не станет. Сначала дела для блатных, а потом уж свои и всякие должностные. Нарушать эту субординацию опасно. Мент накажет ШИЗО или ПКТ, зеки же наказывают страшнее. Приходится из зол выбирать меньшее. Так должностные и живут — меж двух огней, крутятся. И все равно — раз на должности, значит косяк, уже не путевый зек. В камерах лагеря, тюрьмы, на этапах всегда жди разборки. Хорошо, если найдется путевый и замолвит слово — отмажет. Если же нет, поди, доказывай, что ты не верблюд, что не делал ты зла мужикам и не выслуживался перед ментами. За один косяк могут опустить, и не дай бог, кто покажет, что работал на ментов против зеков, — забьют, изнасилуют. Поэтому зеков, которые «поддерживают линию администрации», стараются не держать в общих камерах или на этапах они сами ломятся в «обиженки», т. е. камеры для обиженных. Слово «косяк» идет, как я понял, от треугольной нашивки на рукаве, которую пытались внедрить на зонах как знак отличия должностного зека. Такого отличия врагу не пожелаешь, мода на косяки не прижилась, пришивать их отказывались, да и при мне все пытались внедрить, но соглашались немногие, — идиоты или кому уже нечего было терять, кому уже в люди никогда не подняться.