Никаких контрольных цифр, определявших число людей, подлежащих расстрелу, в тот период не устанавливалось (только количество направляемых в лагеря и в ссылку), но на новом витке репрессий, когда граждан предстояло уничтожать десятками и сотнями тысяч, необходимо было внести элементы планирования также и в этот процесс.
Получив подписанную вождем телеграмму, региональные власти принялись спешно составлять списки кандидатов на выселение и ликвидацию. 9 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приступило к рассмотрению присылаемых заявок, и уже с самого начала состав репрессируемого населения стал расширяться за счет дополнительных категорий «врагов народа». В частности, Азербайджану была предоставлена возможность рассмотреть на судебной тройке дела мифической «контрреволюционной повстанческой организации», 500 членов которой разрешено было расстрелять, а еще 750 — выслать. Руководство Северо-Казахстанской области получило право провести через тройку дела переселенцев с западных границ СССР[70], при этом кого из них следует расстрелять, а кого — выслать, поручено было определить областному управлению НКВД. Была удовлетворена просьба ЦК компартии Туркмении о распространении упрошенной судебной процедуры на отбывших тюремное заключение членов «националистической контрреволюционной организации «Туркмен-Азатлыги» («Свободная Туркмения»), на мусульманское духовенство и т. д. Установление пропорций между расстреливаемыми и высылаемыми было, как и в предыдущем случае, возложено на местных чекистов.
16—17 июля 1937 года Ежов провел совещание руководящего состава НКВД, на котором были обсуждены задачи, стоящие перед органами внутренних дел в свете запланированной «массовой операции». Документы совещания до сих пор не рассекречены, поэтому представление о том, как оно проходило, можно получить лишь по отдельным сохранившимся воспоминаниям. Вот, например, как описывает это событие бывший начальник западно-сибирского управления НКВД С. Н. Миронов:
«Совещание проводили Ежов и Фриновский. Ежов дал общую оперативно-политическую директиву, а Фриновский уже в развитие ее прорабатывал с каждым начальником управления «оперативный лимит»[71].
Излагаю по смыслу, а не текстуально оперативно-политические указания Ежова, — продолжает Миронов. — Начал он с угроз по адресу некоторых начальников областных управлений, которые до сих пор проявляют оперативную инертность, у которых нет никакого разворота дел, несмотря на то, что многие областные и краевые управления уже взяли полный разбег по вскрытию контрреволюционных формирований внутри партии и вне ее.
Он почти прямо заявил, что эти начальники управлений не только не годятся — их придется снять, но им придется и ответ держать. Фамилий я не помню, но помню, что речь шла о начальниках омского, кажется, средне-волжского, красноярского и других управлений НКВД.
Здесь же Ежов заявил о том, что все должны подготовиться к массовым арестам по Харбинцам[72], полякам, немцам, кулацко-белогвардейским группировкам и антисоветским группировкам внутри партии и в советском аппарате.
Через несколько дней, еще тогда, когда все начальники УНКВД находились в Москве, упоминавшиеся в докладе Ежова четыре или шесть начальников УНКВД были арестованы. Это явилось достаточно эффективной формой воздействия на всех присутствующих начальников УНКВД. Я помню, что разошлись мы с этого совещания в очень пониженном настроении…»{302}
Во время совещания, уже после общего заседания, Ежов встретился с некоторыми руководителями региональных управлений НКВД и заслушал их отчеты. Как вспоминает С. Н. Миронов, в ответ на его сомнения относительно правдивости показаний, полученных от некоторых арестованных коммунистов, содержащих обвинения в адрес партийных и советских работников районного и городского звена, Ежов заявил: «А почему вы не арестовываете их? Мы за вас работать не будем, посадите их, а потом разбирайтесь…» При этом, — пишет Миронов, — он мне заявил: «В отдельных случаях, если нужно, то с вашего разрешения начальники отделов могут применять и физические методы воздействия»{303}. А вот как запомнилось совещание другому его участнику — начальнику курского областного управления НКВД П. Ш. Симановскому:
«Ежов давал такие установки, что достаточно иметь учетные материалы, из которых была бы видна кулацкая или другая социально-чуждая принадлежность, и этого достаточно, чтобы человека арестовать, а если он еще ведет какую-либо антисоветскую работу, этого достаточно, чтобы применить к нему высшую меру наказания. В отношении нацменов Ежов давал прямые установки, что достаточно формальных признаков (перебежчик[73], связь с заграницей, консульством и т. д.), чтобы человека арестовать, а при наличии подозрительных связей — можно применять высшую меру наказания»{304}.
Еще одно упоминание об июльском совещании содержится в мемуарах бывшего сотрудника ивановского управления НКВД М. П. Шрейдера, изданных в 1995 году. Со ссылкой на своего начальника В. А. Стырне, который по возвращении из Москвы поделился впечатлениями об увиденном и услышанном, Шрейдер приводит такие подробности выступления Ежова:
«Свою речь на совещании он начал примерно следующими словами:
— Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие — сталинские. — При этом он протянул обе руки, как бы демонстрируя их сидящим. — У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами и прочими террористами, — угрожающе сжал он кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал: — И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые, по имеющимся у меня сведениям, смазывают борьбу с врагами народа на местах.
Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:
— Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.
После этого Ежов стал называть приблизительные цифры предполагаемого наличия «врагов народа» по краям и областям, которые подлежат аресту и уничтожению…
Услышав эти цифры, — пишет далее М. П. Шрейдер, — присутствующие так и обмерли. На совещании присутствовали в большинстве старые опытные чекисты, располагавшие прекрасной агентурой и отлично знавшие действительное положение вещей. Они не могли верить в реальность и какую-либо обоснованность названных цифр.
— Вы никогда не должны забывать, — напомнил в конце своего выступления Ежов, — что я не только наркомвнудел, но и секретарь ЦК. Товарищ Сталин оказал мне доверие и предоставил все необходимые полномочия. Так что отсюда и сделайте для себя соответствующие выводы.
Когда Ежов закончил свое выступление, — продолжает Шрейдер, — в зале воцарилась мертвая тишина. Все застыли на своих местах, не зная, как реагировать на подобные предложения и угрозы Ежова.
Вдруг со своего места встал полномочный представитель УНКВД Омской области, старейший контрразведчик, ученик Дзержинского и мужественный большевик Салынь.
— Заявляю со всей ответственностью, — спокойно и решительно сказал Салынь, — что в Омской области не имеется подобного количества врагов народа и троцкистов. И вообще, считаю совершенно недопустимым заранее намечать количество людей, подлежащих аресту и расстрелу.
— Вот первый враг, который сам себя выявил! — резко оборвав Салыня, крикнул Ежов. И тут же вызвал коменданта, приказав арестовать Салыня.
Остальные участники совещания были совершенно подавлены всем произошедшим, и более никто не посмел возразить Ежову»{305}.
70
В соответствии с решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 апреля 1936 г. в Казахстан под надзор НКВД были переселены 45 тысяч этнических поляков и немцев, проживавших в западных районах Украины.
71
Число лиц, подлежащих репрессированию, получило наименование «лимитов», поскольку самостоятельно увеличивать общее количество осужденных местным властям было запрещено, они только могли в пределах выделенного лимита изменять соотношение между I и II категориями (т. е. между расстрелом и другими формами наказания).
72
Харбинцы — бывшие советские служащие Китайско-Восточной железной дороги.
73
Имеются в виду беженцы в СССР из сопредельных стран.