Голод кончился, снова налились хлеба, а Владимир по-прежнему прозябал в должности помощника, этакого мальчика на посылках при известном адвокате в провинциальном городке, где скука душила обывателей, как сорняк душит пустырь. Оставаться в Самаре для Владимира значило обречь себя на медленную смерть в атмосфере, лишенной притока свежего воздуха. Но он вынужден был месяц за месяцем тянуть свою лямку, потому что не мог оставить мать и младших брата с сестрой, которым он заменил отца. Кроме того, он еще не терял надежды добиться успеха на юридическом поприще в качестве адвоката.
Шло время, он все серьезнее увлекался революционной литературой. Тогда в среде революционно настроенной публики в Самаре по рукам ходили рукописные экземпляры очерков Федосеева, а политические ссыльные зачитывались «Коммунистическим манифестом» и «Капиталом» Маркса. И все же в Самаре отсутствовала почва, на которой могли бы пустить корни революционные ростки. Владимир решил попытать счастья в Санкт-Петербурге. Но прежде случилось вот что.
В ноябре 1892 года в журнале «Русская Мысль» был опубликован рассказ Чехова «Палата № 6». Это один из самых мрачных и сильных рассказов Чехова. Владимир прочел его вскоре после того, как журнал вышел из печати. В рассказе описывается жизнь российского захолустья. От маленького городишки, где расположена больница, являющаяся сценой действия описанной драмы, до ближайшей железнодорожной станции не менее двухсот верст. Местный почтмейстер живет исключительно воспоминаниями о далеких прошлых днях, когда он служил офицером на Кавказе. А врач больницы живет мечтой о том, что когда-нибудь встретит человека, с которым сможет общаться на одном с ним интеллектуальном уровне. Вечерами он сидит и читает, до трех часов утра, а через каждые полчаса наливает себе рюмку водки и закусывает ее соленым огурцом. Это терпеливый, добродушный человек, хотя и неважный врач. Он знает, что плохо лечит, что в больнице беспорядок, а он ничего с этим сделать не может. И вот однажды во флигеле, где содержатся душевнобольные, он случайно вступает в беседу с одним из пациентов. Пациент этот, Иван Громов, дворянского происхождения, из образованных, был когда-то судебным приставом и губернским секретарем, человеком солидным, зажиточным. Его отец, чиновник Громов, проживал на самой главной улице в собственном доме и имел двух сыновей. Но брат Ивана умер, и с тех пор на семью посыпались несчастья. После смерти сына отец был отдан под суд за растраты и подлоги и вскоре умер в тюремной больнице. Они лишились всего, и Ивану пришлось зарабатывать гроши, поддерживать мать. В конце концов он, страдающий манией преследования, совершенно выживший из ума человек, оказался в палате № 6. Он пребывает в постоянном напряжении: не его ли ищут? Временами он дрожит всем телом, словно его бьет лихорадка. А то вдруг начинает отчаянно кричать, что не хочет сходить с ума и как ему хочется жить.
И вот старый, спивающийся врач, мечтающий о встрече с человеком, с которым можно отвести душу, поговорить о высоком, находит в этом душевнобольном собеседника. Они говорят о смысле человеческой жизни, возводя обыденные вещи в материи вселенского значения. «Видите вы, например, как мужик бьет жену, — говорит душевнобольной. — Зачем вступаться? Пускай бьет, все равно оба помрут рано или поздно». Он придерживается философии стоиков, которые исповедовали безразличие к богатству, презрение к жизни, страданиям и смерти. Оба они, врач и пациент, сходятся на мысли о тщетности любых усилий в этом мире. В конце концов врач тоже становится пациентом палаты № 6. Осознав случившееся, он кидается к окну и пытается выломать решетку, но, оглушенный ударом сторожа, падает без сознания. Когда он умирает, ему представляется стадо необыкновенно красивых и грациозных оленей, о которых он прочел в книге за день до смерти.
Владимир читал этот рассказ поздно ночью. В доме уже все спали. Ему пришло в голову, что история о враче написана специально для него, и мысль эта привела его в ужас. Ему тут же захотелось поделиться с кем-нибудь из родных, но он не решился их будить. В его памяти всплыли печальные события, обрушившиеся на его собственную семью: смерть отца, брата. Ему вспомнилась жуткая больница, в которой умерла Ольга. А он обречен влачить ужасающе пустое, бесцельное существование в провинциальной глуши. Он ощутил всю ничтожность земного бытия, бессмысленность человеческой жизни; мысль эта камнем обрушилась на его сознание. «Я был в ужасе, когда прочел рассказ, — сказал он на следующее утро. — Я не мог оставаться в комнате, мне просто хотелось встать и выйти. У меня было чувство, что я тоже заперт в палате № 6».
И это чувство он будет испытывать не раз на протяжении своей жизни. Причиной тому был, на наш взгляд, нигилизм. Он питал его, толкая на самые дерзкие и разрушительные эксперименты, и одновременно умерщвлял его душу, создавая в ней вакуум, в котором все ценности жизни сводились к нулю, согласно классическому уравнению: 0=0. Нигилизму он учился, конечно, не у Чехова, тот рассказ был совсем о другом. Нигилизмом был отравлен сам воздух тягостно бездеятельного, пустого и серенького существования в русской провинции. Владимир вдоволь надышался этим воздухом. Нигилизм проник в его душу еще сильнее, когда он прочел «Катехизис революционера» Нечаева. К отрицанию высших ценностей жизни привели его также личные неудачи: как адвокат он так и не состоялся. До конца дней его мучило ощущение пустоты человеческого существования.
…Месяцев восемь или девять еще оставался он в Самаре — его не отпускала Мария Александровна. Наконец Владимир все-таки решился перервать пуповину, связывавшую его с семьей, и направил свои стопы в Санкт-Петербург. Ему тогда было двадцать три года. Там, в Петербурге, началась для него новая жизнь, жизнь настоящего революционера.
Конспиратор
в 90-х годах XIX века Санкт-Петербург отчасти напоминал человека, с трудом пробуждающегося после летаргического сна. 80-е годы, начало которых было омрачено убийством Александра II, стали временем глухой реакции. Было ощущение, что жизнь еле ползет, двигаясь вперед черепашьим шагом, без каких-либо событий и свершений. Советский историк М. Н. Покровский писал, что тот период ассоциировался в его сознании с тягучим, затянувшимся зевком. И вот наступило последнее десятилетие века, годы реакции уходили в прошлое. Общественная жизнь оживилась; промышленность успешно развивалась; усилился приток крестьян в города, где они нанимались рабочими на фабрики, заводы или в торговые компании; стремительно возрос национальный доход страны. Так что момент для революционных затей был не самый подходящий.
Владимир Ульянов приехал в Петербург, имея с собой стопку книг, цилиндр отца и его же сюртук, а также обещание матери высылать ему на содержание скромную сумму денег, отчисляемую из дохода с имения в Алакаевке. Кто-то из друзей семьи Ульяновых дал ему рекомендации для поступления на службу в качестве помощника к петербургскому адвокату Волкенштейну. Но работа у адвоката больших доходов не приносила. Он нашел жилье в меблированных комнатах, за которое платил пятнадцать рублей в месяц. Днем он работал, вечера посвящал революционной деятельности.
Прошло всего шесть лет с той поры, когда он поступал в Казанский университет, но за это время он успел неузнаваемо измениться. В нем уже ничего не осталось от очаровательного юноши, каким он был запечатлен на фотографической карточке шестилетней давности. Теперь он выглядел чуть не вдвое старше. Он заметно облысел, по худому лицу пролегли морщины; у него появились аккуратно подстриженная бородка и усы. В революционных кружках он был известен как Николай Петрович. Но чаще его звали «старик». В серьезности он не уступал человеку средних лет и рассуждал так убежденно, с таким знанием дела, как будто у него за плечами была целая жизнь, отданная революционной борьбе. А ему было двадцать три года.
В то время в Петербурге, как и по всей России, существовали кружки, в которых изучали работы Маркса. Преимущественно такие кружки возникали в среде молодых юристов. Поэтому не случайно именно в «Юридическом Вестнике» то и дело появлялись длинные статьи, в которых авторы серьезно и обстоятельно анализировали работы Маркса, проявляя глубокую осведомленность в данном предмете. О том, чтобы привлечь к изучению марксизма рабочие массы, речи еще не возникало. Только изредка кое-где собирались небольшие группки из рабочих, чтобы послушать, как толкует Маркса какой-нибудь новоиспеченный марксист. Между тем Владимир в ту раннюю пору его агитационной деятельности неустанно проводил мысль о том, что пока рабочие не проникнутся революционными идеями, а теоретики революции не вникнут в условия жизни рабочих, не поймут их настроений, нужд, не узнают их образа мыслей — революции не бывать. Теория не должна существовать в отрыве от практики, они должны идти рука об руку.