Изменить стиль страницы

Мария Ильинична продолжала с надеждой твердить, что виной всему рыба, однако, когда ее спросили, было ли еще кому-нибудь плохо из тех, кто ел рыбу, она замолчала. Все чувствовали себя хорошо, ни у кого рвоты не было.

Врачи прописали Ленину покой, велели максимально ограничить рабочее время и не принимать посетителей. Большую часть дня он должен был проводить в постели. Доктора приготовились к долгой возне с трудным и строптивым пациентом.

Через три недели после первого удара Ленин стал протестовать против больничного режима, заявляя, что он вполне здоров, и требовал, чтобы ему разрешили писать и читать письма и принимать посетителей. Но врачи были неумолимы. Они настаивали на том, что ему вообще нельзя работать, а когда он спрашивал у них, чем он болен, отвечали уклончиво. У него было что-то с глазами. Вызван был доктор Михаил Авербах. Когда он приехал, Ленин после осмотра тихонько подозвал его к себе: «Говорят, вы человек смелый; скажите правду, это ведь паралич, и он прогрессирует, да? — Его голос дрогнул, и он продолжал: — Если это паралич, какой от меня будет толк и кому я буду нужен?» Доктору Авербаху повезло, потому что в этот момент в комнату вошла медицинская сестра, и вопрос больного повис в воздухе.

Но к середине июля Ленин настолько подавил врачей своей волей, что ему было позволено читать, заказывать книги из его библиотеки в Кремле и иногда даже принимать посетителей. Однако читать газеты ему все еще запрещали. В Горки привезли погостить маленького Виктора, пятилетнего сына Дмитрия Ульянова, и Ленин с мальчиком после обеда ходил в лес по ягоды. Навещала брата и Анна Елизарова. В то время основными его посетителями были родственники. Но однажды приехал Сталин. Ленин в Горках напоминал ему утомленного после жарких боев служивого, находящегося на временном отдыхе в военном лагере за линией фронта. В то же время Сталину показалось, что Ленин хорошо выглядит, несмотря на болезнь, в его глазах по-прежнему вспыхивали знакомые насмешливые огоньки.

— Мне нельзя читать газеты, — иронически заметил Ленин. — Мне нельзя говорить о политике, я старательно обхожу каждый клочок бумаги, валяющийся у меня на столе, боясь, как бы он не оказался газетой и как бы не вышло из этого нарушения дисциплины — так передавал слова Ленина Сталин.

Они рассмеялись и в нарушение всех запретов принялись говорить о политике.

Через месяц Сталин вновь побывал у Ленина. Он нашел, что тот изменился к лучшему, прошла его нервозность, он был совершенно спокоен. Осенью впервые за все годы советской власти выдался хороший урожай зерна.

— Положение тяжелое. Но самые тяжелые дни остались позади, — сказал Сталину Ленин. — Урожай в корне облегчает дело. Улучшение промышленности и финансов должно прийти вслед за урожаем. Дело теперь в том, чтобы освободить государство от ненужных расходов, сократив наши учреждения и предприятия и улучшив их качество. В этом деле нужна особая твердость, и тогда вылезем, наверняка вылезем.

О капиталистических державах Ленин отозвался так:

— Жадные они и глубоко друг друга ненавидят и раздерутся. Нам торопиться некуда. Наш путь верен: мы за мир и соглашение, но мы против кабалы и кабальных условий соглашения. Нужно крепко держать руль и идти своим путем, не поддаваясь ни лести, ни запугиванию.

Судя по словам Сталина, опубликовавшего свой отчет о встрече с Лениным в сентябре, Ленин был, как всегда, беспощаден и непримирим к меньшевикам и эсерам.

— Да, они задались целью развенчать Советскую Россию. Они облегчают империалистам борьбу с Советской Россией, — сказал он. — Попали в тину капитализма и катятся в пропасть. Пусть барахтаются. Они давно умерли для рабочего класса.

Сталин поведал Ленину о бесчисленных слухах и легендах, появившихся в иностранной и эмигрантской печати, будто Ленин скончался. На это Ленин рассмеялся и сказал:

— Пусть их лгут и утешаются. Не нужно отнимать у умирающих последнее утешение.

Болезнь не сделала Ленина добрее, ничуть его не смягчила, о чем свидетельствует со всей очевидностью, например, следующий эпизод. Так случилось, что председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, то есть российского парламента, состоявшего из депутатов от городских и сельских Советов, был русский — М. И. Калинин. ВЦИК собирался нерегулярно, и в его функции входило автоматически и беспрекословно одобрять все решения, уже принятые Центральным Комитетом партии. Ленину пришло в голову, что настало самое время ударить по русскому великодержавному шовинизму, издавна ненавистному ему. В записке, адресованной Каменеву, он пишет:

«Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть. Как только избавлюсь от проклятого зуба, съем его всеми здоровыми зубами.

Надо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИКе председательствовали по очереди

русский

украинец

грузин и т. д.

Абсолютно!»

Ленин. Жизнь и смерть i_014.png
Ленин. Жизнь и смерть i_015.png

«Великорусскому шовинизму объявляю бой…» — пишет Ленин в записке Каменеву 6 октября 1922 г. На записке «резолюция» Сталина: «Правильно. И. Ст.».

Эта записка была датирована 6 октября. Примерно в то же время приглашенный в Горки фотограф сделал около двадцати портретов Ленина. На этих фотографиях мы видим вождя во время его выздоровления. Вот он сидит, откинувшись в кресле, в своем кабинете; гуляет под соснами в парке — все в той же привычной рабочей кепке, в военном френче, застегнутом на все пуговицы до подбородка, и в зашнурованных ботинках на толстых каблуках, чуть-чуть прибавлявших ему росту. Создается впечатление, что ему нравилось, когда его фотографировали, — вид у него вполне благодушный. Мы замечаем, что лицо его округлилось; у вождя появилось брюшко; усы и густая борода аккуратно подстрижены, на губах играет легкая улыбка. На одной из фотографий он изображен сидящим на белой садовой скамейке, в одиночестве. Он одет в пальто, руки сложены на коленях, на лице застыло выражение чрезвычайного самодовольства и сознания собственной значимости. Такой Ленин не привычен нам. Кажется, что он надел чужую маску, а его подлинное лицо под ней скрыто. И такая новая деталь — разрез глаз совсем сделался монгольским, а ведь раньше это не так сильно выделялось. Губы сомкнуты плотнее, чем обычно… Запечатленный фотографом образ покоя не внушает. Благодаря этому снимку нам в первый и в последний раз было дано узреть, как изменила Ленина сразившая его болезнь.

К середине сентября врачи стали посговорчивей. Правда, Ленин еще не совсем окреп, речь была слегка затруднена, и оставались некоторые признаки паралича правой стороны. Однако четыре месяца полного отдыха сделали свое дело, и врачи решили, что он достаточно поправился и что ему можно разрешить вернуться к работе в Кремле, но только в щадящем режиме, без перегрузок. Ему было предписано работать не более пяти часов в день и только пять дней в неделю. Вопреки их советам Ленин стал работать не по пять, а по десять часов в день, а в два свободных от работы дня, рекомендованные ему врачами, он устраивал у себя дома всевозможные совещания и конференции.

Ленин вернулся в Москву 2 октября. Накануне он уведомил сотрудников своего аппарата запиской: «Приезжаю завтра. Приготовьте протоколы заседаний, книги». Его сотрудники уже давно были с ним в заговоре против врачей и охотно водили их за нос. Однажды, когда кто-то из врачей застал его погруженным в работу, а в это время надо было отдыхать, он тут же соврал, что не работает, а просто читает. Как и прежде, Ленин проводил заседания Центрального Комитета, но теперь позволял себе роскошь не засиживаться допоздна и отпускал «товарищей» пораньше. Он знал, что врачам нравится, когда он рано ложится спать. Снова с его рабочего стола полетели во все направления тучи приказов и циркулярных писем. Ленин снова впрягся в свою лямку.