Наступило Рождество. Все дети, кроме Александра, были дома. Александр находился в Петербурге, он там учился. Его ждали на Рождественские каникулы, но он отказался приехать, объяснив это тем, что не смеет вводить своих близких в расходы, поскольку длинное путешествие из Петербурга в Симбирск обойдется слишком дорого. Поступок был совершенно в его духе. Ежемесячно отец посылал ему на прожитие сорок рублей. Но Александр был бережлив, и ему удавалось сократить расходы до тридцати рублей в месяц. Приехав домой в начале летних каникул 1885 года, он, ни слова не говоря, вернул Илье Николаевичу сэкономленные деньги. Илья Николаевич отчитал его, сказав, что не к лицу сыну действительного статского советника вести образ жизни нищего студента и морить себя голодом, — ведь деньги в семье есть, и его никто не ограничивает в средствах. Александр промолчал. У него были свои принципы, и брать у отца больше денег, чем ему было необходимо, он категорически отказался.
Однажды вечером во время Рождественских каникул Анна сидела у отца в кабинете и читала ему вслух газету. Вдруг она услышала, будто он что-то бормочет. Он лепетал нечто бессвязное. Она посмотрела на него, прислушалась и поняла, что он бредит. Он словно говорил на каком-то неведомом языке, в больном воображении пребывая где-то далеко-далеко, в ином мире. Но приступ миновал и вечером Илья Николаевич казался вполне здоровым.
На следующий день, 24 января, он все утро не выходил из своего кабинета. Там же он провел прошедшую ночь, как обычно, на своем черном кожаном диване. Он часто ночевал в кабинете. На этот раз он почти не спал и выглядел усталым и измученным. Тем не менее у него хватило сил посидеть над работой и коротко переговорить с коллегами, инспекторами Стржалковским и Яковлевым. Потом Илья Николаевич неожиданно появился на пороге столовой. Вид у него был напряженный, сосредоточенный. Он обвел комнату долгим взглядом, словно искал чего-то, и молча удалился, закрыв за собой дверь. Его жена позже говорила, что взгляд у него был человека, который со всем прощается.
Он умер в пять часов вечера, лежа на диване в кабинете. Мария Александровна находилась при нем. Перед его смертью к нему были вызваны Владимир и Анна, чтобы попрощаться и получить благословение. Но благословить он их не успел. Когда они подошли к умиравшему, он уже хрипел.
Владимир видел, как умер его отец. Ему тогда было пятнадцать лет. Минует двадцать лет, и он скажет кому-то из своих друзей: «Мне было шестнадцать лет, когда я покончил с религией».
За всю свою жизнь он трижды был свидетелем кончины людей: он видел смерть отца, сестры Ольги и матери своей жены.
На похороны Ильи Николаевича съехались учителя и деятели просвещения со всей губернии. Его рождение было освящено пышной церемонией крещения в русской православной церкви в Астрахани, а смерть — торжественной заупокойной службой в православном храме города Симбирска. Газеты почтили его память некрологами, а на прощальной панихиде звучали речи, в которых его называли достойным членом общества, служившим на благо своего народа, проявившим на поприще образования беспримерное трудолюбие и рвение. Илья Николаевич был настоящим, глубоким гуманистом, человеком с доброй и тонкой душой и потому не нуждался в пустых и фальшивых посмертных панегириках. Его жизнь говорила сама за себя. Он не заслужил слов, сказанных Владимиром, правда много позже, в адрес чиновников, «которые понимают под „общественной полезностью“ политическую апатию и раболепие перед правительством кнута». Эти слова он напишет в одной из своих работ.
Так скончался Илья Николаевич Ульянов, действительный статский советник, кавалер ордена Святого Владимира, потомственный дворянин, основавший чуть ли не полтысячи новых училищ, школ и гимназий. Даже в Москве и в Санкт-Петербурге газеты оповещали о его кончине.
Его вдове была назначена пенсия в размере одной тысячи двухсот рублей в год, что соответствует примерно восьми тысячам восьмистам долларов, если перевести на деньги нашего времени. Такую пенсию принято было назначать вдовам заслуженных людей, в чинах не ниже, чем генеральских.
Смерть героя
Когда семью постигает утрата, близкие по-разному переживают горе. Бывает так, что для кого-то эта смерть становится ударом на всю жизнь. Человек живет с этим горем до конца своих дней. Он продолжает обычное земное существование, женится, производит на свет и воспитывает детей, работает, продвигается по службе и как будто ничем не отличается от прочих людей. Обыкновенный человек, живет, как все. Но какая-то часть его души окаменела, отмерла. Боль перенесенной утраты не проходит со временем; наоборот, она сказывается чем дальше, тем острее. Потеря отца может иметь последствия, равносильные залпу шрапнелью: поражая главную цель, она ранит всех вокруг. Беда вырвала из жизни опору семьи, оставив глубокие рубцы в душах детей.
Смерть Ильи Николаевича была неожиданной. Он умер в тот момент, когда дети особенно в нем нуждались. Александр был в Петербурге, где он изучал биологию в университете. Казалось бы, такой человек, как он, должен был воспринять это известие разумно и спокойно. Но на него смерть отца так подействовала, что он был близок к помешательству. Его сестра Анна в своих мемуарах вспоминает, что он был так убит горем, что на много дней забросил ученье и не мог ничем заниматься, а только ходил из угла в угол комнаты, как загнанный в клетку зверь. После этого он стал жестче, упрямей, решительней и из милейшего юноши с нежным сердцем превратился в существо с капризным, настойчивым характером, в этакого тихого деспота.
Перемена произошла и в характере Владимира, которому теперь пришлось вместо отца взять на себя роль старшего мужчины в доме. Когда через день после похорон Анна вернулась в Петербург, он, пятнадцатилетний мальчик, остался за главного в семье. На нем было все хозяйство в их симбирском доме. Теперь он вел дом, собирал официальные бумаги, необходимые, чтобы оформить пенсию за отца, следил за образованием младших детей. В промежутках между делами он продолжал готовить в университет Охотникова и упорно занимался в гимназии, где по-прежнему оставался лучшим учеником в классе. Это был чудовищно напряженный период в его жизни. Но не в его характере было предаваться горю, он еще самозабвеннее погружался в работу.
В тот год он особенно тесно подружился с Ольгой, своей младшей сестрой, которая быстро подрастала, обещая стать очаровательной барышней с независимым и слегка капризным характером. Анна была суровая по натуре и неулыбчивая, Ольга же, наоборот, смешлива. Она хорошо пела и играла на рояле, а в шахматных партиях иногда даже одерживала победу над братьями. Из всех детей она была самая музыкальная и способная к языкам. Она говорила по-немецки, по-французски, по-английски и по-шведски. Шведский она усвоила от матери и уже в восемнадцать лет неплохо им владела. Кроме всего прочего, она была самая красивая в семье. Ольга унаследовала от матери-немки правильные черты лица, но природе было угодно смягчить их, придать особую милоту. Владимир больше всего ценил ее ум, быстрый, неожиданный и оригинальный. Близкие говорили, что голова у Ольги отдыхает, только когда она спит.
Еще прошедшим летом Александр демонстрировал братьям и сестрам свой новый талант — как он умеет играть в шахматы и в бильярд одновременно. Не отрываясь от бильярдного стола, орудуя кием, он выкрикивал очередной шахматный ход. Владимир был в полном восторге. Пройдет время, он и сам научится играть, не глядя на доску. Дмитрий вспоминал, что, когда Александр приезжал из Петербурга, каждый вечер после ужина Александр с Владимиром усаживались за шахматную доску. Они сидели друг против друга насупленные, страшно серьезные; играли молча, никогда не спорили друг с другом, не обменивались ни словом. По обыкновению они удалялись играть в маленькую комнату на нижнем этаже, окно которой выходило во двор. Однажды во двор забежала соседская девочка лет двенадцати. В окошке, забранном решеткой, она увидела двух молодых людей; они сидели неподвижно, наподобие каменных истуканов, и опустив головы. «Как арестанты за решеткой!» — закричала девочка и кинулась стремглав со двора. Александр и Владимир переглянулись и оба посмотрели ей вслед. А затем продолжили игру.