Как-то на ночлеге возле меня присел Лопнувшая Тетива.

– Мы не можем скрыться от солдат, – сказал он. – Нас никто не хочет видеть. Все боятся. Вождь Зеркало посетил Воронье Племя и просил, чтобы они разрешили нам некоторое время пожить на их земле. Они отказали ему. Сказали, что мы воюем с белыми людьми, с которым они ведут крепкую дружбу. Они не хотят, чтобы война пришла и к ним. Мне обидно слышать это, потому что мы всегда помогали им. Но я не могу винить их. Никто не волен никого принуждать. Теперь мы остались одни. У нас нигде нет друзей. Почему всё так устроено, друг?

Что я мог ответить ему? Собственно, он ничего не спрашивал, он просто общался с окружающим воздухом, с низко плывущим рыхлым небом, с глазами сидящего рядом человека, с пламенем костра.

– Разве не все мы созданы одним Богом? Разве не равны мы между собой? – продолжал Лопнувшая Тетива. – Можно ли ожидать, что люди, рождённые свободными, будут довольны, когда их начнут понукать, заставят сидеть на одном месте? Я не понимаю белокожих начальников. Сами они ходят, куда и когда им вздумается. Почему же мы обязаны сидеть на клочке земли, который они называют резервацией?

Я вновь промолчал. Мне вдруг подумалось, что людям моей расы вообще следовало почаще молчать. Мы слишком хорошо умели вести разговоры, мы околдованы речами, построенными на хитрых логических связках, на ложных точках отсчёта, на зыбких понятиях морали. Мы без конца рассуждаем, но наши слова лежат в стороне от наших дел.

Однажды я услышал, как Жозеф, глядя на мёртвого юношу, говорил, что слова белых людей, пусть самые ласковые и дружелюбные, не заменят убитых людей, не заплатят за отобранную землю, не защитят могил предков, не вернут здоровья и не охранят от смерти. Он устал от бесплодных разговоров. Зачем нужны слова, если они не воплощаются в дела?

– Белые любят говорить, любят обещать. Моё сердце сжимается при воспоминаниях о нарушенных обещаниях. – Вождь опустил голову.

Я вновь посмотрел на себя со стороны. Для чего я ехал с индейцами? Я не помогал им ничем, поэтому не мог обманывать себя мыслью, что я полезен этим изгоям. Может быть, во мне скрывалось тайное желание предстать перед цивилизованными людьми в моём нынешнем неухоженном виде, вооружённым, испытавшим на собственной шкуре все тяготы кочевой жизни, прошедшим сквозь неутихаемые страхи войны? Я не знал этого тогда, не знаю и сейчас. Став однажды очевидцем жестокой бойни, но не пролив ни капли собственной крови, я впитал в себя ужас ожидания, но по-настоящему ещё не осознал, что такое смерть. Теоретически я понимал, почему воевали Проткнутые Носы, но теория зачастую лежит так далеко от практики. Я оставался наблюдателем. Я был среди них и со стороны казался одним из них, но я был другим. Глубоко в моём подсознании укоренилась мысль, что я в любой момент мог повернуть коня и навсегда оставить мятежное племя. По всей видимости, эта не высказанная вслух причина позволяла мне ощущать себя относительно легко. Индейцы не угрожали мне, и солдаты не тронули бы меня, появись я перед ними с поднятыми руками. Назвавшись пленником, я бы без промедления получил от солдат еду и тёплую одежду, перестав страдать от холода и голода. Да, теперь я понимаю, что я всегда держал такой вариант в укромном уголке моего мозга. Пленников у индейцев было достаточно, их регулярно захватывали в лесу и приводили в стойбище. Белых людей держали в течение нескольких дней, затем отпускали. Иногда пленники сами убегали.

Вожди всячески старались поддерживать дисциплину в рядах и охлаждать слишком воинственно настроенных воинов, но контролировать раздражённых индейцев удавалось далеко не всегда. Пока основная масса Проткнутых Носов продвигалась в намеченном направлении, некоторые из молодых людей отклонялись круто в сторону.

В конце августа индейцы без всякой причины совершили нападение на группу туристов человек в десять. Путешественники издали заметили приближение всадников и спешно организовали лагерь на случай обороны. Проткнутые Носы атаковали их на следующий день, кого-то убили, кого-то пощадили. Я мало что понял из их рассказа, да и Лопнувшая Тетива не особенно переводил мне их хвастливый рассказ, считая, вероятно, что подробности мне не доставят никакого удовольствия.

Через несколько дней группа молодых Проткнутых Носов столкнулась с путешественниками неподалёку от водопадов на реке Гарднер, затем сожгла какую-то ферму.

Все эти страшные нападения вызвали большое волнение в штате Монтана. Через пару месяцев я полистал подшивку газет и обнаружил, что они день изо дня публиковали жуткие истории о приключениях незадачливых туристов. Встречались статьи, где число погибших белых людей было преувеличено раза в три. Я хорошо представляю состояние мирных жителей, читающих страшные повествования.

В начале сентября наступило резкое похолодание. Люди пришли в изнеможение от бесконечного ветра и дождя. Авторитет боевых вождей заметно упал. Мне казалось, что один Жозеф, вечно размышляющий о чём-то и успокаивающий других, пользовался не меньшим уважением, чем в былые дни. Он оставался непоколебимой скалой, на которую опиралось племя. Он был чуток и мягок, он успевал появиться повсюду, никогда не повышал голос, ничего не требовал, а лишь советовал. Он высказывал своё самое сокровенное, и потому его слова трогали людей.

Как-то раз отряд Проткнутых Носов, охранявший колонну сзади, различил в мутном влажном воздухе множество всадников. По очертаниям было понятно, что это индейцы. Подпустив незнакомцев поближе, Проткнутые Носы увидели перед собой Банноков. Эти аборигены некогда находились в тесных дружеских отношениях с Проткнутыми Носами, но теперь вызвались помочь армии. Они издали клич, вскинули винтовки, и по долине рассыпался треск выстрелов.

– Стойте! – закричал им Лопнувшая Тетива. – Мы не хотим драться с вами! Давайте поговорим и покурим вместе! Или уезжайте прочь! Что мы вам сделали? Мы не причинили вам никакого зла! Мы всегда оставались верными нашей дружбе, а вы подняли оружие против нас! Поворачивайте обратно!

К моему величайшему удивлению, преследователи потоптались недолго на месте и исчезли в тумане, прекратив стрельбу. Я так и не сумел понять, что заставляло дикарей браться иногда за оружие, вступать в схватку и вдруг уходить с поля боя, когда ничто особенно им не угрожало.

Вскоре Жозеф прознал, что к солдатам присоединились скауты из племени Ворон, и возмущению его не было предела.

– Я не понимаю, как Вороны могли решиться встать на сторону солдат! – переводил мне Лопнувшая Тетива слова вождя. – Они пошли драться против своих лучших друзей! Некоторые из наших людей помогали Воронам сражаться против Сю всего несколько зим назад. Теперь они открыто предают нас! Моё сердце скорбит. Мои уши не желают больше слышать о Воронах…

Убедившись, что Вороны оказались ненадёжными союзниками, вожди приняли решение немедленно покинуть их территорию.

Колонна упорно двигалась дальше, невзирая на все препятствия. Подступив к горной гряде Абсарока, мы узнали, что на нашем пути появились новые солдаты. Гряда Абсарока представляла собой гранитный барьер с тридцатью скалистыми вершинами, вздымавшимися на десять тысяч футов. Где-то на этих уступах стояли люди в военной форме, поджидая нашу колонну. Позади, словно голодные волки, наседали кавалеристы генерала Ховарда.

Вожди провели неторопливое совещание, разработали какой-то хитрый манёвр и сумели обманным движением увлечь солдат со своего пути в сторону, уйдя тем временем по узкому ущелью. Если бы я не находился среди Проткнутых Носов, то никогда бы не поверил, что такая масса всадников сможет ускользнуть. Каньон был похож на трещину, стены которой сходились так близко друг к другу, что две лошади с трудом могли протиснуться туда одновременно. Переход был труден, но мы все ушли.

Опять на пути встречались ранчо, и мои дикие спутники безжалостно уничтожали их. Всё чаще встретившимся белым людям приходилось вступать в бой и оставаться лежать на сырой земле. Всё суровее становились Проткнутые Носы.