— Что? — он остановился и достал из нагрудного кармана рубашки пачку «Беломора».

— Разве ты не ко мне?

Он пожал плечами.

— Устал я, — он чиркнул спичкой, и пламя выхватило из темноты его осунувшееся лицо. После парикмахерской он выглядел почти красавцем. Умелые руки мастера придали изящество его тёмно-русой бороде и превратили вихрастую копну волос на голове в аккуратные волнистые пряди, разделённые ровным пробором.

— Коля!

— Чего? — он безучастно выпустил из ноздрей едкий дым.

Эльза взяла его за руку и потянула за собой. Юдин не отказывался. Дважды он споткнулся на ступеньках и чуть не упал, ободрав тыльную сторону руки о вывернутые прутья, на которых держались перила.

— В каком всё-таки махровом говне мы живём, — проворчал он. — И какие у тебя бездарные подруги.

— Уж какие есть! Можно подумать, что у тебя знакомства получше моих, — раздражённо откликнулась она, сбрасывая туфли. — Что-то я не заметила, чтобы ты водил меня к твоим друзьям… Куда все твои художники подевались? Или обделались? Боятся встречаться с тобой из-за твоей судимости?

— Заткнись.

— Они-то небось за тунеядство не отсиживали, нашли, как приспособиться к нашей жизни… И рисуют себе, рисуют! Они хоть что-то рисуют, а вот ты вообще забыл о том, что ты художник… Только пьёшь… Между прочим, я глаз-то на тебя положила не из-за твоего члена… Думаешь, этого добра вокруг мало?.. Я думала, что ты художник, интеллигент, талант…

— Проглоти язык, я тебе сказал!

— Слушай, Коля, — Эльза села на стул, раздвинув колени и свесив между ними руки. В этой расслабленной позе, со склонённой головой, полуприкрытыми пьяными глазами, растрепавшимися волосами, она смотрелась не лучшим образом, и Юдин отвернулся к окну. — Слушай, дорогуша, ты чего так на Аньку-то пялился? — Эльза говорила медленно, вяло, неуверенно. — Все вы мужики на один манер скроены. Эх… Ну, чего ты пялился на неё? — чувствовалось, что она ещё не определилась в душе, ругаться или нет. Она ещё не до конца поняла, как её вести себя с сожителем, жёстко или дипломатично.

— Чего ты пристала ко мне, Эля? — Юдин продолжал глядеть в окно. — Ничего я не пялился на твою Аньку.

— Как же! Можно подумать, то у меня гляделки ни хрена не работают… Ну пойди ко мне… Пойди сюда…

— Вот ты говоришь, чтобы я не заводила речь о семье. Но почему? — Эльза перевернулась на бок и указательным пальцем, словно рисуя, провела по бороде и усам Юдина. — Разве я не женщина? Разве мне не хочется настоящего уютного дома?

— Ну вот! — продолжая лежать на спине, он вытянул руки вверх и просительно потряс ими.

— Что «ну вот»?

— Только этих разговоров нам не хватало! Какая у нас может быть семья? Я грузчик, дура ты моя! Грузчик! А ты официантка! Подай-принеси! На какие шиши мы с тобой жить будем?

— На хорошие! — выпалила Эльза.

— Мы с тобой вон как любим поесть-попить. Мы все твои чаевые просаживаем в два счёта. А семья требует многого… Да и вообще… В этой вонючей стране создавать семью противопоказано…

— А ты не бойся, — таинственно заворковала Эльза, прижимаясь губами к его шее. — Я тебя обеспечу. Есть у меня деньги, Коленька.

— Какие деньги? Что ты мелешь? — он нахмурился, подчёркнуто изображая неудовольствие её беспочвенным хвастовством.

Она проворно выскользнула из постели и, сверкая круглыми ягодицами, выбежала из комнаты. Юдин приподнялся на локтях, ожидая её возвращения.

— Смотри! — воскликнула она, появившись в дверях комнаты.

В руке она держала большую жестяную коробку круглой формы из-под импортных конфет.

— На, полюбуйся, милый! Это мои сокровища! — она весело хохотнула.

В коробке лежали золотые кольца и серьги.

— А ты говоришь, что на чаевые прожить невозможно, — торжествующе провозгласила она, подводя победную черту под разговором.

— Ни хрена себе пельмешка!

— А ты что думал? Стала бы я унижаться из-за копеек на этой работе. «Девушка, что вы так медленно? Почему приборы грязные? Что это за порция такая жалкая?» Тьфу на них на всех! Терпеть не могу! Но терплю…

— Да уж, — всё ещё не веря своим глазам, кивнул Юдин, — терпения у тебя, оказывается, хоть отбавляй.

— Жизнь такая, милый. Нужно уметь терпеть. Нужно уметь ждать. И поверь мне: я буду ждать долго-долго, чтобы дождаться моего времени. И моё время настанет! Я дом себе отгрохаю. Машину собственную заимею. Я буду терпеть и ждать, чтобы на старости лет с трясущейся ручонкой у паперти не стоять. Моя старость будет красивая.

— А уехать тебе никогда не хотелось?

— Куда? Из Ростова?

— Из Союза!

— Ты что? Про уехать — это всё сказки. Нет, Коленька, мне тут хорошо будет. Здесь всё можно, если средства позволяют. А там… Кому я там нужна? Там ни друзей, ни знакомых… Я и языков-то никаких не знаю. А без языков и поболтать не с кем будет…

— Значит, хочешь тут, в говне?

— Почему ты так говоришь? Разве ты сейчас в говне, Коля? Ты в чистой постельке, из чистых бокальчиков коньячок попиваешь… Чем тебе плохо?

— Тем, что здесь Советский Союз…

— Не понимаю тебя. Ну какая разница, где ты живёшь, если тебе хорошо живётся?

Юдин возвратил Эльзе громыхнувшую серьгами коробку и отвернулся. Его резко покоробило нежелание этой женщины понять его переживания. Эльза была лишена полёта мыслей, лишена красивых фантазий. Она удовлетворялась тем, что было под рукой, хотя и старалась всеми силами наполнить руку богатством. Но она не нуждалась в широких улицах, залитых ослепительными огнями рекламы, не нуждалась в элегантных людях вокруг, не нуждалась большом чистом пространстве. Ей вполне устраивало существование на ограниченном островке, пусть хорошо ухоженном, прилизанном, богато уставленном, но всё же посреди замусоренного океана. Она была согласна ютиться в своём крохотном мирке и видеть в окно заплёванную улицу, утыканную красными флагами и патриотическими лозунгами. Нет, эта женщина не подходила Юдину. Она умела жить, но не собиралась ничего менять в своём существовании.

— Ты о чём-то задумался, котик мой? — Эльза чмокнула его в подбородок.

Юдин отстранился.

— Ты расстроен? — не поняла она.

— Нет в тебе широты, Эля.

— Какой широты?

— Дура ты, баба.

— Это не интеллигентно, Коля. Ты же художник!

— Какой я, в задницу, художник? Меня родина лишила права рисовать в своё удовольствие! — он почти закричал и замахал руками. — Меня родина лишила права быть свободным человеком! Понимаешь ты, тупица? Мне срок припаяли за «тунеядство»! А художник — это не тунеядец! Художник — это творец! — Юдин словно выстреливал из себя фразы, выкрикивал их, испытывая чуть ли не физическую боль от пережитых кем-то унижений. В него будто вселился дух кого-то из тех заключённых, с которыми он неоднократно в своём служебном кабинете проводил беседы на эту тему. Он настолько вдруг проникся чужими словами и мыслями, что говорил почти искренне, почти веря в то, что вёл речь именно о себе. — Я не могу видеть эти чёртовы плакаты на улицах, не могу видеть пьяные хари, вдыхать вонь в магазинах, слышать всюду идеологический понос, смотреть эту программу «Время» каждый день по телевизору! Меня тошнит от этой жизни! Я хочу красоты, мать твою!

— Коленька, милый мой, ты такой ранимый! — Эльза прижалась к нему всем телом. — Дай-ка я приласкаю тебя.

Она повалила его на кровать и принялась неистово целовать.

— Погоди, — оттолкнул он её грубо, — погоди.

— Что такое?

— Коробку свою спрячь. Мало ли кто придёт сейчас. Не надо, чтобы такие вещи кто-то видел.

— Котик мой, какой же ты умный и предусмотрительный! — она умилённо улыбнулась, поглаживая его по животу. — Я мигом…

Юдин, не одеваясь и почёсывая пятернёй свои волосатые ноги, прошлёпал за Эльзой на кухню.

— Я пока чайник поставлю, — бросил он, искоса поглядывая, куда Эльза прятала ценную коробку.

— А я знаю, что Анька тебя на прицел взяла! — сказала вдруг Эльза. — Она точно решила тебя прибрать.