Курт заходил тугими кругами у журнального столика, качая головой.

— Я не знаю, что делать. Я не знаю, что делать. — Потом сел на тахту и принялся раскачиваться.

Джоди подумала: «Этот человек вызывал пожарную бригаду, когда у него засорился унитаз, и я еще прошу от него помощи. О чем я вообще думала? Почему меня всегда тянет к слабакам? Что со мной не так? Почему у меня не болит рука? Мне съесть что-нибудь или ехать в неотложку?»

Курт сказал:

— Это ужас, мне рано вставать. У меня в пять встреча. — Оказавшись на знакомой территории своекорыстия, он перестал раскачиваться и поднял голову: — Ты до сих пор не сказала, где была вчера ночью!

У двери, где стояла Джоди, располагалась антикварная дубовая вешалка. На вешалке располагался черный японский горшок, в котором сражался за жизнь филодендрон — пристанище колонии паутинных клещиков. Схватив горшок, Джоди услышала, как клещики зашевелились в своих крохотных колыбельках. Отводя руку перед броском, она заметила, как Курт моргнул — веки его двигались медленно, словно электрические гаражные ворота. Уже запустив горшок, она увидела, как жилка у него на шее взбухла ударом сердца. Горшок описал плоскую траекторию через всю комнату. Растение тянулось за ним хвостом кометы. Смятенные паутинные клещики сообразили, что отправились в полет. Дно горшка соприкоснулось со лбом Курта, и Джоди долго смотрела, как японская керамика сначала взбухает, затем проваливается сама в себя. Осколки и земля разлетелись по комнате; филодендрон врезался в голову Курта, и Джоди слышала, как трещит и рвется каждый стебель. У Курта не было времени поменять выражение на лице. Он рухнул на тахту без сознания. Все это заняло десятую долю секунды.

Джоди подошла к тахте и смахнула землю с волос Курта. На лбу его остался отпечаток полумесяца — у нее на глазах он заполнялся кровью. Внутри у Джоди все скакнуло, и живот скрутило таким спазмом, что от боли она упала на колени. И подумала: «У меня в кишках обвал».

Джоди слышала, как у Курта бьется сердце, медленно сипит дыхание. «Ну я его хотя бы не убила».

Все ноздри ей забил густой запах крови, удушающе сладкий. Ее скрутило новым спазмом. Она коснулась раны на лбу, затем отстранилась — с пальцев капала кровь. «Я этого не сделаю. Не могу».

Она облизнула пальцы, и все до единой мышцы ее тела запели от напора. Нёбо напряглось, в голове что-то треснуло, словно кто-то тянул ей глазные зубы за корни. Джоди провела языком по нёбу и почувствовала игольные острия — те проталкивались сквозь кожу за резцами: то росли новые зубы.

«Я этого не делаю», — подумала она, забираясь на Курта верхом и слизывая кровь у него со лба. Новые зубы удлинились. Через все тело вихрем пронеслось электрическое наслаждение, а в мозгу все побелело от восторга.

Где-то в затылке тихий голосок кричал «Нет!» снова и снова, а она меж тем впивалась новыми зубами в горло Курта и пила. С каждым толчком его сердца она слышала свои стоны. Пулеметный оргазм, темный шоколад, родниковая вода в пустыне, хор аллилуйи и кавалерия на помощь — то было все сразу. И все это время голосок вопил: «НЕТ!»

Наконец Джоди оттолкнулась и скатилась на пол. Села, опершись спиной на тахту, руками обхватила колени, в них же вжалась лицом, а крохотные конвульсии наслаждения щекотали и покручивали все ее тело. Ее омыло темным теплом, все в ней зудело, будто она из сугроба сразу залезла в горячую ванну.

Теплота медленно куда-то сбежала, ее сменила душераздирающая печаль — какая-то утрата, до того непреходящая и глубокая, что Джоди вся онемела от ее тяжести.

«Мне знакомо это чувство, — подумала она. — Я его раньше уже чувствовала».

Она повернулась и посмотрела на Курта — и с облегчением поняла, что он еще дышит. На шее, куда она его укусила, отметин не осталось. Кровь у него на лбу сворачивалась, рана покрывалась коркой. Кровью пахло так же, но теперь запах ей был отвратителен — как из пустых винных бутылок похмельным утром.

Джоди встала и ушла в ванную, по дороге сбрасывая одежду. Включила душ и скатала с ног остатки колготок — без особого удивления заметив, что обожженная рука зажила уже совсем. «Я изменилась, — подумала она. — Я никогда не буду прежней. Мир сместился». И с этой мыслью вернулась печаль. «Мне уже так бывало».

Она встала под душ и дала кипятку себя омыть — ни ощущения воды она не замечала, ни ее плеска и шороха, ни цвета жара и пара, что клубился в темной ванной. Первый всхлип вырвался у нее из груди и всю ее сотряс, протаптывая тропу скорби. Джоди сползла по мокрой стенке, села на теплый от воды кафель и плакала, пока вода не остыла. И вспомнила другой душ в полной темноте, когда весь мир поменялся.

Ей пятнадцать, и она не влюблена — однако влюблена в возбуждение от соприкосновений языков, от грубой мальчишечьей руки у себя на груди; влюблена в представление о страсти и переполнена приторным вином, спертым этим мальчишкой из «7-Одиннадцати». Звали его Стив Риццоли (что совершенно неважно, вот только она никогда его не забудет), и он был на два года старше — почти хулиган, с трубкой для гашиша и наглостью сёрфера, с такими приличные девочки не водятся. На одеяле в дюнах Кармела он выманил ее из джинсов и сделал это с ней. С ней, но не с нею вместе; она-то сама участвовала так, что могла и за мертвую сойти. Все случилось быстро, неловко и пусто, если не считать боли, которая не отступала и росла, даже когда она пришла домой, поплакала в душе и полежала у себя в комнате, разметав мокрые волосы по подушке, глядя в потолок и скорбя до самого рассвета.

Выйдя сейчас из душа и машинально вытираясь, Джоди подумала; «Мне уже было так, когда я оплакивала свою девственность. А сейчас я что оплакиваю? Человечность? Вот оно: я больше не человек, и никогда им уже не стану».

С этим осознанием все стало на места. Не было ее две ночи, не одну. Нападавший сунул ее под мусорный контейнер, чтобы уберечь от солнца, но рука почему-то осталась снаружи и от этого сгорела. Она проспала весь день, а когда на следующий вечер проснулась, была уже не человек.

А вампир.

Она не верила в вампиров.

Джоди посмотрела на свои ноги на ванном коврике. Пальцы ровные, младенческие, словно туфли никогда их не гнули и не уродовали. Шрамы от детских напастей на коленках и локтях пропали. Она посмотрела в зеркало — крохотные гусиные лапки у глаз тоже исчезли, вместе с веснушками. А вот глаза — черные, ни миллиметра радужки. Она содрогнулась, затем сообразила, что все это видит в полной темноте, и зажгла свет. Зрачки тут же сократились — глаза оказались того же поразительно зеленого оттенка, какого были всегда. Джоди схватила в горсть волосы и присмотрелась к концам. Не секутся, ни один не поломался. Она — насколько могла позволить себе верить — совершенна. Новорожденная в двадцать шесть.

«Я вампир». Джоди дала мысли повториться и осесть в мозгу, пока шла в спальню и переодевалась в джинсы и толстовку.

«Вампир. Чудовище. Но я вовсе не чувствую себя чудовищем».

Возвращаясь из спальни в ванную, чтобы досушить волосы, она заметила на тахте Курта. Дышал он ритмично, тело излучало здоровый ореол жара. Джоди кольнуло совестью, но она оттолкнула острие.

«Ну его на хуй, он мне особо-то и не нравился никогда. Может, я все-таки чудовище».

Она включила плойку, которой каждое утро распрямляла себе волосы, — и тут же выключила и швырнула на туалетный столик. И это на хуй. На хуй плойки, фены, высокие каблуки, тушь и колготки с утягивающим верхом. На хуй все человечье.

Джоди тряхнула волосами, схватила зубную щетку и вернулась в спальню, где набила спортивную сумку джинсами и толстовками. Порылась в шкатулке с украшениями Курта, нашла запасные ключи к «Хонде».

Радиочасы на тумбочке показывали пять утра. «Времени у меня немного. Надо найти место, где залечь, быстро».

По пути к двери она остановилась у тахты и поцеловала Курта в лоб.

— На встречу опоздаешь, — сказала она. Курт не шевельнулся.

Джоди схватила с пола пакет с деньгами и тоже запихнула в сумку, потом вышла. Спустившись, оглядела улицу и выругалась. «Хонду» же отволокли. Надо забрать ее с арестплощадки. А это можно только днем. Бля. Скоро будет светло. Она вспомнила, как солнце обошлось с ее рукой. Надо отыскать тьму.