Журналист А. Лебедев, проживший среди бродяг около года, считал, что «на некоторую часть бродяг можно взглянуть, как на продукт нашей романтики. Сейчас многие сокрушаются: строили грандиозные гидростанции, заводы, БАМ, не думая о жилье и быте тех, кто строил. Масса героев — покорителей природы оказались без крыши над головой (я не имею в виду тесные общежития). Позвали людей в голубые дали: «Ребята, палатка — это прекрасно! Выстроите Зейскую, Бурейскую электростанции — поедете дальше!» Не все выдерживали испытания романтикой. Единицы становятся бродягами, а сотни временщиками. Им что тайгу рубить, что дом ломать... Лишь бы платили. Бродяжничество — это, наверное, утрата всякой морали, в том числе и трудовой: забетонировать — разбить, построить — разрушить...»[151]
Сложившаяся в стране система труда воспроизводила лодырей и прогульщиков, постоянно отвлекая людей от места основной, профессиональной работы, направляя их на непрофессиональное выполнение чуждых им видов труда.
В первой половине 80-х годов ежедневное число лиц, не вышедших на работу, только по официальным данным, приближалось к 1 млн. человек, а на самом деле было в 2—4 раза выше (администрация имела склонность не вносить в статистические данные о действительном числе прогулов и незаконном отсутствии на работе). В середине 80-х годов Госкомстат СССР сообщал, что затраты предприятий, учреждений и организаций в связи с отвлечением работников от основной деятельности составили в целом по народному хозяйству 1649 млн. рублей. Из них на выплату зарплаты — 1547 млн. рублей. Ежегодно терялось около 200 млн. человеко-дней (а реально от 400 до 800), из них половина — за счет посылки горожан на сельскохозяйственные работы, около десятой части — за счет «шефской помощи» овощным базам[152].
Особая система трудовых отношений сложилась в трудовых колониях. В начале 80-х годов по объему выпускаемой продукции трудовые колонии, входившие в систему Министерства внутренних дел, занимали шестое место среди производственных министерств страны. Здесь нередко продолжали жить «трудовые» традиции Беломорканала, заложенные еще еврейскими большевиками. Производство велось на устаревшем оборудовании в тяжелых условиях безо всякой охраны труда. Причем в лагерях по-прежнему существовала «трудовая-нетрудовая» иерархия («блатной закон»), согласно которой работу выполняли так называемые «мужики» (люди, как правило, совершившие преступление случайно и желающие побыстрей вернуться к привычной жизни), уголовная же верхушка из «первой пятерки» блатных чаще всего не работала, заставляя свою норму выполнять «мужиков» (а нормы рассчитаны на здоровых, хорошо питающихся людей).
Для выполнения этих норм принимались «социалистические обязательства». Так, например, в колонии № 1/3 среди прочих пунктов числился и такой: «Развернуть трудовое соревнование среди осужденных и добиться присвоения шести отрядам и 31 бригаде звания «Высокопроизводительного труда и примерного поведения».
50% заработанного осужденными в колонии изымалось на содержание правоохранительных органов. На продуктовый ларек разрешалось тратить 10—15 рублей в месяц. А в результате: «...выходит... («мужик») через несколько лет из ворот колонии потерявший здоровье, без денег, измученный долгой унизительной зависимостью, профессионально ни к чему не пригодный»[153]. А таких «мужиков» в 70-х годах в колониях было около полутора миллиона[154].
Наряду с принудительным трудом заключенных широко использовался принудительный солдатский труд. Солдат, взятый на службу, чтобы защищать Родину, становился своего рода крепостным министерств и ведомств (Минводхоза, Минтрансстроя, Минтяжстроя и мн. др.) и выполнял самые тяжелые и непривлекательные виды работ.
Нормировщики одного из многих военно-строительных отрядов жаловались, что оплата труда в отряде «крайне низка». Обучение солдат профессии поставлено плохо. В основном их использовали на вспомогательных работах, где все инструменты — лом да лопата. Всем воинам-штукатурам, кровельщикам и т.д. присваивали самый низкий разряд. Без всяких оснований срезали расценки, тарифные ставки[155].
В «военно-трудовых армиях» работало в то время не менее миллиона человек. Своим трудом они значительно облегчали жизнь паразитирующим на солдатском труде министерствам. Как правильно отмечалось в то время: «Привлечение солдат к выполнению плановых заданий «развращает» многие наши ведомства, они перестают соразмерять свои желания и возможности: рабочая сила-то ведомству ничего не стоит. Ни соцкультбыт нормальный создавать, ни зарплату человеческую платить солдатам, по мнению руководителей ведомств, не надо. И эксплуатация труда здесь не в меньшей степени, чем у заключенных в трудколониях».
Очень близка к принудительной форме труда была в 60— 70-е годы работа так называемых «лимитчиков», вынужденных из-за прописки трудиться на рабочих местах, вредных, непривлекательных, с низкой оплатой (служащей основой для беззастенчивой эксплуатации). Десятилетиями функционировала система, когда русские люди из Тульской, Калужской, Рязанской, Тамбовской и многих других областей приезжали в Москву, Ленинград и некоторые другие большие города, чтобы выполнять самую непрестижную и невыгодную работу, на которую не шли местные, жили в бараках-общежитиях, не смея протестовать против нарушения элементарных условий труда и жизни. Рабочая сила «лимитчиков» стоила для работодателей значительно дешевле, чем рабочая сила жителей, прописанных в больших городах. Но при этом нарушались самые элементарные принципы социальной справедливости, деформировались основополагающие трудовые ценности, труд приобретал принудительный характер. Общая численность лимитчиков в СССР составляла в 70-е годы многие миллионы человек.
Общее же число людей, занятых на всех видах недобровольного (принудительного) труда — в трудовых колониях, военно-трудовых отрядах (стройбатах), по лимиту в больших городах, привлеченных на работы и другие виды «шефской» помощи, — составляло в 70-е годы не менее 6 млн. человек.
В целом по стране сложилось крайне уродливое соотношение между настоящими тружениками и людьми, работающими, чтобы только отделаться, предпочитающими праздность труду. Специальное обследование тех лет показало, что настоящее стремление работать как можно лучше, высокая самодисциплина, инициативность, творческое отношение к своим обязанностям свойственны только 25—35% занятых в нашем народном хозяйстве, причем в основном лицам от сорока лет и старше. Примерно пятая часть работающих — лица с низкой трудовой активностью. Они инертны, работу предпочитали праздности. Нарушали трудовую дисциплину, отличались слабой продуктивностью и низким качеством труда. Около половины взрослого населения страны, хотя и понимали ценность трудолюбия и добросовестного отношения к труду, но не стремились работать как можно лучше, не обладали высокой сознательной дисциплиной, не относились инициативно и творчески к своему труду. Таким образом, по крайней мере две трети нашего населения начала 80-х годов трудно было отнести к хорошим работникам.
Отчуждение труда, разрушение трудовых ценностей, неуклонно продолжавшиеся последние десятилетия, стали важнейшей причиной серьезной деформации многих сторон советского социально-экономического механизма, ценообразования, планирования, управления. Отсутствие или имитация деятельности на том месте, где требовался настоящий труд, создавало зияющие пустоты в производстве, обслуживании, структуре цен, заставляло использовать заведомо искаженные пропорции в отдельных народно-хозяйственных категориях — потребление, накопление, группа А, группа Б и т. п. Дутые цены создавались, чтобы получить незаслуженную оплату за плохую работу или даже ее отсутствие, фиктивный хозяйственный механизм, чтобы имитировать полезную деятельность, фальшивые производственные отношения, чтобы скрыть глубокое противоречие между тружениками и паразитическими элементами. Создавалась парадоксальная ситуация — чем больше в стране становилось техники, тем хуже ее использовали, фондоотдача снижалась. Если еще в 40-е годы в стране не хватало технических средств, а трудолюбия, старательности, добросовестности было даже в избытке, то в 70-е годы, наоборот, главным дефицитом стала культура добросовестного, самостоятельного, инициативного труда. Именно этот дефицит породил все остальные виды дефицита в нашей стране. Степень отдачи трудового потенциала, повышавшаяся во второй половине 40—50-х годах, в 60— 70-х годах стала снижаться.