Она вырвала от меня свои руки и убежала в парадную. Больше ничего не было сказано. Да большего и не требовалось. Счастье переполняло меня.

Минуту я постоял у дверей, затем пошел быстро, громко напевая какой-то мотив. Как хорошо жить на свете!

Я почти прибежал домой. Хотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью. Говорить, говорить без конца о Жене, слушать о ней, упоминать ее имя! Но маме нельзя говорить о любви. Она, наверное, удивится и не поймет. Скажет, что я еще мальчик и все это глупости. Буду молчать. Пусть мое счастье будет только со мною.

— Ну как, понравилось, Игорек? — спросила мама, когда я вбежал в комнату.

— Замечательно, ты не можешь себе представить, какая музыка! Какие краски! А танцуют! — Кажется, никогда раньше я не рассказывал так подробно, с таким воодушевлением и горячностью. Я останавливался на мельчайших подробностях балета.

— С кем же ты был в театре? — перебила меня мать.

— Как с кем? Конечно с Женей. Она сегодня была такая… такая красивая. Ну, слушай дальше, — спохватился я и продолжал рассказывать свои впечатления.

Мама сидела, улыбалась и внимательно слушала. Я не заметил, что она поняла значительно больше того, что я ей рассказывал. Она все поняла. Но я и не мог заметить этого. Я был слишком молод.

Прошла зима. Наступили экзамены. Я выдержал их с честью. По всем предметам были отличные оценки.

Получив свидетельство штурмана малого плавания, я немедленно поехал в управление порта, чтобы обменять его на диплом. Вероятно, у меня был такой откровенно счастливый вид, что старый архивариус, начальник отдела дипломов и мореходных книжек, передавая мне диплом, сказал:

— Поздравляю вас с окончанием, молодой человек. Не забудьте только осенью вернуться в техникум, а впоследствии получить у меня же диплом штурмана дальнего плавания. А то некоторые забывают про это…

Диплом был в твердой картонной обложке, обтянутой синим коленкором, на которой были вытиснены золотом слово «Диплом» и два перекрещенных якоря.

Наконец пришел этот счастливый день! Я — штурман!

Как и большинство окончивших Ленинградский морской техникум, меня направили в Балтийское пароходство. В отделе кадров дяди Васи уже не было. Он перешел на другую работу. На его месте сидел молодой человек, который записал номер моего диплома и, посмотрев в какой-то список, сказал:

— Готовьтесь к отъезду. Поедете в Мариуполь на пароход «Кола» третьим помощником. Вас устраивает?

— Да, устраивает. А кто там капитаном?

Для меня это был важный вопрос. Пожалуй, даже более важный, чем само судно и рейсы! Капитан! Ведь под его непосредственным руководством я должен работать! Будет ли он доверять мне, считаться со мной, помогать мне, учить меня? Кто будет этот капитан, которому я впервые представлюсь уже не как матрос первого класса, а как штурман, получивший официальное право несения самостоятельной вахты, ответственное лицо, член кают-компании?

Молодой человек досмотрел на доску, висевшую позади него, с указанием названий судов и фамилий командного состава:

— Логачев.

— Кто? — переспросил я, не веря своим ушам.

— Ло-га-чев!

— Михаил Константинович? Тот, который был на «Трансбалте» в тысяча девятьсот двадцать третьем году?

— Вот не могу вам этого сказать. Короче говоря, завтра зайдите ко мне к десяти утра за приказом. Билет и деньги на проезд, будут приготовлены. Капитану мы дадим радио, что вы выезжаете.

Михаил Константинович Логачев! Вот встреча! Хотя, наверное, он меня и не помнит. Но у меня хранится его подарок — белый сингапурский слоник.

Дома я надел новый синий форменный костюм с золотыми нашивками на рукавах. Их было всего по одной на каждом рукаве, но это не уменьшало моей радости и гордости. Костюм я сшил зимой на деньги, скопленные во время плаваний, и надевал его впервые. Явиться на судно в пиджаке и кепке считалось неудобным. В классе часто шли споры на эту тему, и большинство из нас придерживалось того мнения, что штурман на судне всегда должен быть одет по форме, выбрит и аккуратен. Я примыкал к этому большинству. Мама, увидев меня в форме, поняла, что я получил назначение.

— Ты великолепно выглядишь, Гоша. Прямо капитан! Значит, снова расстаемся, сынок? Куда тебя назначили?

— Да, мама, расстаемся. Не надолго. До осени. Первого октября я должен быть в мореходке.

— Чувствуешь ты себя уверенно и хорошо подготовленным к новой работе?

— Да, мама. Не знаю, конечно, как я буду чувствовать себя на практике. Думаю, что хорошо. Меня назначили на пароход «Кола». Знаешь, кто у меня капитан? Логачев. Не помнишь? Ну тот, к которому я нанимался на «Трансбалт». Помнишь?

— Как! Тот, который подарил тебе белого слоника? Помню. Кажется, он очень симпатичный человек. Тебе с ним будет легко работать.

— Не знаю. Тогда он мне показался исключительным. Да, наверное, он такой и есть. Во всяком случае, я рад, что попал к нему. Как-никак, знакомый человек.

— У меня к тебе, Гоша, как всегда, единственная просьба: пиши чаще. Не забывай свою старушку маму.

— Ну уж и старушка! Если бы все были такие, как ты, мама, то старости на свете не существовало бы.

Через три дня мама и Женя провожали меня в Мариуполь. На перроне было много народу. У вагонов громко смеялись, говорили всякие пустяки, какие обычно говорят отъезжающим, кое-кто потихоньку утирал слезы.

Положив багаж, мы отошли в сторонку от вагона. Нам не было грустно. Я осуществил свои планы и ехал на любимую работу. Мама гордилась мной и знала, что мы скоро увидимся. Женю, наверное, заполняли такие же чувства, как и меня, потому что через несколько дней она тоже уезжала на практику, где должна была впервые самостоятельно преподавать. Об этом она тоже давно мечтала.

Раздался свисток.

— Садись, садись скорее. Опоздаешь. И не вздумай прыгать на ходу! До свиданья, родной, пиши, — заторопилась мать.

Когда я стоял уже на подножке вагона, Женя вдруг протянула мне небольшой пакетик:

— Это, Гоша, чтобы тебе не было скучно первые минуты. Здесь твои любимые конфеты, и потом там еще что-то есть…

— Ну зачем же это, Женя!..

Но поезд тронулся, и я только через головы вскакивавших на подножку пассажиров мог видеть, как машет мне платком мама и, провожая поезд, идет по перрону Женя. Перрон кончился. Замелькали трубы, депо, пути, составы пассажирских и товарных вагонов. Я прошел в купе. Там я взглянул на подарок Жени. Что в пакете?.. Между конфетами лежала миниатюрная кожаная рамочка с фотографией улыбающейся Жени. На обороте рамки круглым твердым почерком было написано: «Моему лучшему другу Игорю Микешину. Попутных тебе ветров! Женя». Лучшего подарка она не могла мне сделать.

Вагон покачивало, поезд ускорял ход, стучал колесами и вез штурмана малого плавания, третьего помощника капитана Игоря Микешина на пароход «Кола». Вероятно, лучший пароход в мире!

В руках я держал кожаную рамку. Мне улыбалось милое Женино лицо. Я был вполне счастлив.

В Мариуполь-порт от вокзала мне пришлось долго ехать на переполненном пассажирами маленьком трамвае.

«Кола» стояла в угольной гавани и заканчивала погрузку на Марсель. Четыре крана поднимали на воздух небольшие вагонетки с углем, заносили их над открытыми люками парохода и с грохотом опрокидывали, поднимая черные тучи пыли. Толстый слой угольной пыли лежал везде, начиная с клотиков мачт и кончая бортами. На воде между стенкой и судном тоже плавала жирная черная пленка.

На палубе меня встретил вахтенный матрос и проводил до дверей в кают-компанию:

— Быстрее только заходите, а то все в угле будет.

Я очутился в коридоре, куда выходили две двери. На одной из них была табличка «Старший пом.», на второй — «III пом.».

«Моя каюта», — подумал я и постучал к старпому.

Старпом — молодой, высокий, с широкими плечами — принял меня радушно. В его темно-голубых глазах запрыгали огоньки смеха, и он не мог сдержать улыбки, когда я вошел в его каюту и представился.