— Спасибо тебе, — сухо поблагодарил он, когда она преподнесла ему самодельный костыль. Но в глазах его читалась благодарность.

Гас заметил, как обрадовалась Матти, несмотря на сухость Калла, и в душе его возникла ревность. Сам он общался с ней охотно и по-дружески и ухаживал в той мере, в какой она допускала, и все же после смерти Чадраша она стала относиться к нему исключительно как друг, и не более того. Такое отношение раздражало его довольно сильно, он даже не стерпел и пожаловался Длинноногому. Калл и Матильда в этот момент сидели рядом и ели суп. Оба они не сказали ни слова, продолжая есть как ни в чем не бывало суп из волчатины из одной миски, которую подал мексиканский солдат-мальчишка.

— Почему она проводит все время с Каллом? — пожаловался Гас Длинноногому. — Калл к женщинам равнодушен. Редко когда я засекал его со шлюхами.

Длинноногий с минутку внимательно глядел на странную пару — крупную женщину и невысокого молодого человека.

— У Матти взыграло материнское чувство, — решил он. — Корова — и та в большинстве своем подпустит к себе чужого теленка, если тому нужна кормилица, и он подойдет к ней.

— Так мне как раз и нужна такая кормилица, — выпалил Гас. Теперь, когда у него в животе после супа урчало не так громко, в нем опять воспылала ревность. — Я ведь такой же телок, как и он, — мы с ним одного возраста.

— Так-то оно так, но ты ведь можешь ходить без особых усилий, а Вудроу не способен, — объяснил ему Длинноногий.

— Но пусть она хоть немного посидит со мной, а не все время с этим дурнем, — возмутился Гас. — Он даже словечком с ней не перекинется, а я могу болтать без остановки хоть весь день.

— Может, он и ответит, если она заговорит первая, — предположил Длинноногий.

Верзила Билл Колеман, растянувшись на земле и положив голову на руку, прислушивался к их разговору.

— Чего ты там ворчишь, Гасси? — спросил он. — Она и со мной тоже не сидит, но ты же не слышал от меня жалоб.

— Да заткнись, ты, Билл, что ты знаешь про женщин? — закинул пробный шар Гас.

— Я знаю, что они редко влюбляются в легкомысленных парней, — ответил Верзила Билл. — Если бы влюблялись, я давно бы женился. Но я не женат и потому собираюсь один встречать очередную холодную ночь.

— Вот видишь, он прав, — заметил Длинноногий. — Матти нравится Вудроу именно потому, что он практичен и продумывает все до мелочей.

— Ого, да я вижу, вы оба знаете все, — фыркнул Гас, пошел к Матильде и тяжело плюхнулся рядом с ней.

— Матти и ее ребятки, — улыбнувшись, сказал Длинноногий Верзиле Биллу. — Сомневаюсь, что она намерена остаться матерью сразу двух молокососов, когда пойдет на запад с таким грузом.

Верзиле Биллу не хотелось вообще поднимать вопрос о материнстве. Его собственная мать умерла от лихорадки, когда ему только-только исполнилось десять лет — и с тех самых пор он тосковал по ней.

— Если бы мама была жива, — говорил он с грустным видом, — думаю, я бы никуда не уходил из дома и занимался бы фермерским хозяйством. Она пекла нам пироги с фруктовой начинкой, когда была еще здорова. С той поры мне не доводилось пробовать таких вкусных пирогов.

— Надеюсь, тоска по этим пирогам закончилась, — заявил Длинноногий. — Мне не хочется даже думать про пирога с фруктовой начинкой и печеную картошку, пока мы не возвратимся в те места, где люди едят по-нормальному.

Коровьи туши обглодали до последней косточки в течение двух дней, а к утру третьего дня у них опять не осталось съестного. Однако они не унывали. Увидев диких уток, многие уверились, что уже подходят к краю пустыни. Техасцы начали разговоры о рыбной ловле и охоте на дичь, о свинине и курятине с такой уверенностью, будто еда сама свалится с неба.

Салазар слушал этот треп с мрачным видом.

— Сеньоры, Пустыня смерти еще не кончилась, — напомнил он. — Нам еще идти и идти до Лас-Крусеса. Когда доберемся туда, голодать больше не будем.

Еще целых три дня они шли по пустыне и не видели ни одного животного; вода, правда, была, но топливо не попадалось. К вечеру второго дня у них почти кончился кофе. Он теперь получался жидким-прежидким — почти бесцветным.

— Будь у меня газета, я бы всю ее перечитал до последней строки в поисках рекламы этого кофе, — промолвил Верзила Билл, искоса заглядывая в чашку.

— А я и не знал, что ты умеешь читать, Билл, — съязвил Длинноногий.

Верзила Билл был в замешательстве: по правде говоря, читать он не умел. Обычно если ему случайно попадала в руки газета, он просил какую-нибудь проститутку прочитать ее.

Калл испытывал голод, как и все другие в отряде, но благодаря смастеренному Матильдой костылю он воспрянул духом, хоть костыль и оказался неказистым и вскоре здорово натер ему кожу под мышкой. Однако не нашлось ничего, что можно было бы подложить. Тогда Матильда предложила разорвать на полоски свою рубашку и сделать из них подушечку, но Калл отказался. К концу третьего дня плечо у него ломило не меньше, чем ногу. Матильда, устав от его упрямства, оторвала от своей рубашки изрядный лоскут и подложила его на упор костыля вместо подушки, пока Калл спал.

Но даже с костылем Калл все равно отставал от группы техасцев. Он, правда, не плелся в самом хвосте колонны — позади него всегда ковыляли трое самых слабых из числа солдат-сопляков. Хотя Калл и не знал испанского языка, он все же перестал считать мексиканских мальчишек чужими и врагами. Они, как и техасцы, голодали и мерзли; он не думал, что они могут застрелить его, даже когда плелся, прихрамывая, позади всех и вроде мог бы убежать.

Время от времени он оглядывался, чтобы убедиться, что та тройка следует за ним. Он опасался, что они могут упасть и умереть, и понимал, что в таком случае никто не придет к ним на помощь — Салазар не разрешит останавливаться. Апачи не тревожили их четыре ночи подряд; в разговорах вокруг лагерного костра утверждалось, что они оставили их в покое либо решили, что преследовать такую жалкую кучку людей лучше не стоит. Лошадей у них больше не было, оставалось только оружие.

Но капитан Салазар не разделял оптимизма техасцев относительно Гомеса.

— Если он прекратил нападать, то лишь потому, что занят сейчас другими делами, — разъяснял он Длинноногому. — А когда переделает другие дела, начнет снова нас преследовать и всех постепенно поубивает. Не думаю, что он нападет на нас сразу, скорее, станет выжидать и убирать по одному.

Салазар выставлял на охрану усиленные посты, на что был мастак, зная при этом, что даже при усиленной охране половина его солдат заснет на своих постах. Но вот минуло четыре дня, а по утрам трупов солдат не находили.

— Если бы он следил за нами, четыре ночи выжидать не стал бы, — предположил Длинноногий.

Трое мексиканских солдат, ковылявшие за Каллом, валялись мертвые с двумя стрелами в теле у каждого. Они лежали лицами вниз, одетые.

— Хоть не перерезали горло, — проговорил Верзила Билл.

— Он просто торопился, — решил Салазар. — Ему важно было уложить капрала Калла, и он почти сделал это. Вы очень счастливый человек, капрал. Думаю, что это был все-таки Гомес, а он редко когда мажет.

— Я видел его, — сказал Калл. — Если бы я не повернулся, он подкрался бы ко мне на несколько шагов ближе и тогда наверняка пронзил стрелой насквозь.

— Если это был все же Гомес и вы видели его, тогда будете первым белым человеком, увидевшим его и оставшимся живым, — заметил Салазар.

— Ему такое не понравится, — предупредил Длинноногий. — Нам теперь нужно повнимательнее охранять тебя.

— Охранять меня не надо — я сам стану охранять себя, — решил Калл.

— Не мели вздор, Вудроу, — прервал его Длинноногий. — Этот старый ушлый апач может вернуться и попытаться довершить свое дело.

— Ненавижу Нью-Мексико, — произнес Гас — Если нет медведей, то появляются индейцы.

Тем же вечером Калла поместили в самом центре лагерной стоянки для его же безопасности; но он спал чутко, а во сне видел, как Гомес таскал на себе огромный горб Бизоньего Горба. Ему приснилось также, что вождь апачей выпустил в него стрелу, причем сон был настолько реальным, что Калл с перепугу проснулся. Затем, когда снова забылся сном, он увидел вождя команчей, целящегося в него из лука.