Вечер был уже очень поздний, но у нас на вершине темнота была не такой плотной, как внизу, так что, напрягая зрение, можно было рассмотреть что-то на довольно-таки значительном расстоянии. Мною же как раз овладела задумчивость, и, испытывая острое желание побыть немного в одиночестве, я отошел от костра и встал на подветренном краю утеса. Здесь я некоторое время курил, время от времени бросая тоскливые взгляды на унылые, однообразные пространства плавучего континента, составленного из тины, морской травы и водорослей и тянувшегося, казалось, до самого горизонта. Помимо воли я задумался о смертной тоске, которую довелось испытать морякам, чьи суда оказались в плену этой плотной зеленовато-бурой жижи, да так и не смогли выбраться. Потом мои мысли естественным образом перекинулись на останки потерпевшего крушение судна, одиноко стоявшего среди водорослей сравнительно недалеко от утеса; пытаясь представить себе последние минуты и часы его экипажа, я невольно впал в еще большее уныние: несомненно, отважные моряки в конце концов погибли от голода, а если нет, то их наверняка прикончили одного за другим дьявольские твари, обитающие в бездонной пучине под плотным ковром плавучих водорослей. Но не успел я додумать свою мысль до конца, как на плечо мне легла тяжелая рука; это был боцман, который, догадавшись о моем состоянии (ему и раньше доводилось упрекать меня в чрезмерной подверженности меланхолии), неслышно подошел ко мне сзади и заговорил весьма сердечным тоном, убеждая меня оставить печальные размышления и поскорее вернуться к костру. Именно за эту внимательность — а также за многое другое — я успел полюбить нашего боцмана, который, как мне по временам казалось, относился ко мне с почти отеческой заботой; к несчастью, его сдержанность и немногословие не позволяли разобраться в его отношении ко мне точнее, но я надеялся, что оно именно таково, каким я его себе представлял.

Я не стал возражать и вернулся к огню; моя вахта наступала только после полуночи, поэтому, захватив с собой охапку травы, которая должна была служить мне постелью, я отправился в палатку, чтобы немного поспать.

Я и сам не сознавал, насколько сильно устал, но сон мой был так крепок, что я совершенно не слышал, как часовой звал боцмана, и проснулся только оттого, что рядом со мной вставали с таких же, как у меня, охапок травы мои товарищи. Когда мне удалось наконец разлепить веки, палатка была уже пуста, и я бросился к выходу. Откинув в сторону загораживавший его полог, я обнаружил, что на небе сияет полная луна, которой по причине постоянной облачности мы не видели две предыдущие ночи. Воздух тоже был свежим и прохладным — духота исчезла вместе с унесенными ветром облаками. Все это я, впрочем, отметил почти подсознательно, ибо в эти минуты был больше всего озабочен тем, чтобы определить, где находятся мои товарищи, а также выяснить причину, заставившую их так спешно покинуть палатку. К счастью, выбравшись наружу, я почти сразу увидел их: они стояли тесной группой у наветренного края площадки. В первую секунду я готов был окликнуть их, но вовремя прикусил язык, сообразив, что для них, быть может, было бы предпочтительнее, если бы я не поднимал шума; вместо этого я бесшумно подбежал к боцману, стоявшему чуть в стороне, и шепотом спросил, что случилось и почему все поднялись, как по тревоге, а он вместо ответа показал мне рукой в сторону плавучего континента.

Повернувшись вслед его руке, я всмотрелся в едва освещенные луной бескрайние, призрачные пространства, но поначалу не увидел того предмета, на который боцман пытался обратить мое внимание; лишь некоторое время спустя он попал в поле моего зрения — то был крошечный огонек, едва мерцавший посреди мрачной и темной пустыни плавучих водорослей. Несколько секунд я в изумлении таращился на него, не в силах поверить своим глазам, и только потом до меня дошло, что источник света находится на борту застрявшего среди травы старого судна — того самого потерпевшего крушение парусника, на который я с такой грустью взирал всего несколько часов назад и об ужасной судьбе команды которого размышлял с такими сожалением и печалью. А теперь — вот так чудо! — в окне одной из кормовых кают (так мне, во всяком случае, казалось, хотя обманчиво яркий лунный свет не позволял разглядеть во мраке даже очертаний корпуса) горит свет, зажженный, несомненно, человеческой рукой!

До самого утра мы почти не спали от волнения; снова развели костер и сидели вокруг него, строя догадки одна невероятнее другой и поминутно вскакивая, чтобы удостовериться, что таинственный огонек еще горит. Правда, он погас примерно через час после того, как его впервые заметил наш часовой, но для нас это явилось еще одним доказательством того, что меньше чем в полумиле от нашего лагеря находятся такие же, как мы, человеческие существа, попавшие в беду.

Так мы встретили еще один день нашего пребывания на острове.

Сигнал с корабля

Как только окончательно рассвело, мы снова бросились к подветренному краю площадки, чтобы еще раз взглянуть на потерпевшее крушение судно, которое столь чудесно оказалось обитаемым. Во всяком случае, виденный ночью огонь давал нам основания считать, что на борту есть люди, хотя днем — несмотря на то, что мы наблюдали за кораблем почти два часа кряду, — мы так и не заметили никаких признаков жизни. Не будь мы так взволнованы, это не показалось бы нам странным, ибо почти всю палубу закрывала грубая надстройка, похожая на наскоро сколоченный из досок амбар, однако после перенесенных лишений и ужасов, после многих часов одиночества и отчаяния, проведенных в чужих и странных морях, нам до того хотелось увидеть человеческое существо, что мы оказались неспособны набраться терпения и дождаться, пока люди на борту обнаружат свое присутствие.

Наконец, утомленные безрезультатными наблюдениями, мы решили окликнуть находившихся на судне людей. Для этого по сигналу боцмана мы собирались крикнуть все вместе: звук наших голосов, по всем расчетам, должен был достичь корабля, ибо ветер был благоприятный. Несмотря на то что мы кричали несколько раз, подняв, как нам казалось, порядочный шум, на корабле нас не слышали и никак не откликнулись, так что по прошествии некоторого времени нам пришлось прекратить наши вокальные упражнения и задуматься над тем, каким еще способом можно дать знать о себе потерпевшим бедствие морякам.

Мы обсуждали этот вопрос довольно долго, одни предлагали одно, другие — другое, но ни один из предложенных способов не мог, похоже, помочь нам достичь цели. Потом мы задумались, почему устроенный нами в долине пожар не заставил обитателей судна предположить, что поблизости находятся другие люди, ибо в противном случае они наверняка установили бы наблюдение за островом, чтобы привлечь наше внимание при первом же удобном случае. Скажу больше, никому из нас не верилось, что экипаж судна, заметив огонь, не зажег бы ответных сигналов или не поднял над надстройкой флаг, способный броситься в глаза каждому, кто посмотрел бы в сторону судна даже случайно. Пока же у нас складывалось впечатление, что люди на судне намеренно скрывают от нас факт своего существования, ибо свет, случайно замеченный нами на судне прошедшей ночью, не давал оснований предположить, что кто-то пытается подать нам знак.

Потом мы сели завтракать и ели много и жадно, ибо после бессонной ночи у всех разыгрался нешуточный аппетит, однако загадка таинственного судна до того овладела нашими умами, что, мне кажется, немногие из нас замечали, что едят. Стоило кому-то высказать свое мнение, как оно тут же подвергалось самой суровой критике; тут же оглашался взгляд прямо противоположный, и в конце концов добрая половина моих товарищей пришла к убеждению, что на корабле вообще не осталось людей и что вместо них там поселилось одно из дьявольских порождений травяного континента, обладающее способностью испускать свет. Когда это мнение прозвучало впервые, все мы невольно умолкли, ибо подобное положение дел не только означало бы конец всем нашим надеждам, но и давало пищу новым страхам, а страхов нам и без того хватало. Тогда заговорил боцман; презрительно посмеявшись над нашим испугом, он заметил, что люди на борту корабля могли с равным успехом воспринять пожар в долине не как знак близкого присутствия друзей, а как новую, грозную опасность, ибо кто из нас, добавил боцман, доподлинно знает, какими адскими свойствами обладают обитающие среди тины и водорослей травяного континента чудовища; если у нас есть основания считать, что они злы и опасны, то тем больше таких оснований у тех, кто, насколько мы можем судить, многие годы жил в тесном соседстве с ними. А коли так, пояснил боцман, разве не могли они предположить, что на острове появились какие-то существа, опасаясь которых они побоялись привлечь к себе внимание, пока не увидят их воочию; таким образом, нам остается только ждать, пока обитатели судна не успокоятся и не покажутся нам сами.