Приоткрылась дверь, и муж, просунув свое мышиное личико, спросил глазами: «Еще нет?» Я кокетливо поманила его рукой: «Послушай… — мой голос прозвучал пронзительно, с вульгарным оживлением, так что я сразу сжалась и продолжила насколько возможно тише, — тебе не кажется, когда женщина думает: „Завтра — будь что будет“, проявляется ее самая женская суть?»

«К чему это ты?»

Он так оторопел, что я рассмеялась.

«Наверно, я плохо выразилась. Забудь. Пока я здесь сидела, возможно, я несколько изменилась. Эго неизбежно здесь, на дне. Я — слабая, поэтому на меня так быстро влияет окружающая среда, я обвыкаю. Я стала вульгарной. Душа неуклонно мельчает, разлагается, опускается, я уже почти как…» Я не договорила, резко оборвав. «Проститутка» — слово, которое вертелось у меня на языке. Слово, которое женщина не смеет произнести. Слово, мучительная мысль о котором хоть однажды да посещает любую женщину. Женщина вспоминает о нем при всяком унижении. Как только до меня начало смутно доходить мое нынешнее положение, как только я поняла, что, покрывшись язвами, превратилась душой и телом в страшного демона, я избрала позу самоуничижения, без конца талдыча про себя: «уродина, уродина», но лишь сейчас я осознала, что всегда любила одну только свою кожу, ее одну, это была моя единственная гордость, и вдруг выяснилось, что все то, чем я прежде так кичилась — скромность, смирение, покорность, все это лишь лживое притворство, а в сущности я была жалкой женщиной, живущей, как слепая, от случая к случаю, переменами настроения, и еще я поняла, что как бы ни было изощрено чувственное восприятие, это всего лишь животная природа человека, чуждая мудрости. Теперь я точно знала, кто я такая — взбалмошная дура.

Моя жизнь была сплошным заблуждением. Я кичилась тонкостью своих чувств, ошибочно принимая их за свидетельство моей разумности, а втайне любовалась собой, разве не так? В действительности же, я всего лишь глупая, недалекая баба.

«Я о многом успела подумать. Я — идиотка. Душевнобольная».

«Твоя правда. Я тебя понимаю, — ответил он с проникновенной улыбкой, как будто и вправду понимал. — Ой, наша очередь!»

По знаку медсестры я вошла в приемную, развязала пояс, одним махом разделась догола, взглянула вниз и вместо своих грудей увидела плоды граната. Больше чем сидящий передо мной врач, меня угнетал взгляд медсестры, стоявшей за спиной. Я и вправду не воспринимала врача как мужчину. Даже не запомнила отчетливо его лица. И врач обращался со мной не как с человеком, вертя и рассматривая со всех сторон.

«Отравление. Вы что-то не то съели», — спокойно сказал он.

«Я поправлюсь?»

«Поправитесь».

Странное чувство, как будто слышу его, находясь в другой комнате.

«Сейчас я расплачусь, пожалуйста, не смотрите».

«Скоро поправитесь. Вот только сделаем вам укольчик…»

Врач поднялся.

«Ничего опасного?» — спросил муж.

«Так точно».

Мне сделали укол, и мы вышли из больницы. «Руки уже лучше».

Я рассмотрела руки, подставив их солнцу. «Рада?» — спросил он.

И мне стало стыдно.

Припадаю к Вашим стопам…

перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Выслушайте, выслушайте меня, повелитель! Я расскажу все.

Этот человек ужасен. Да, да, отвратителен и жесток. А-а-а, Он просто невыносим. Он должен умереть…

Хорошо, хорошо, я буду говорить спокойно.

Он должен умереть. Он враг всем людям.

Да, я расскажу все, что знаю, ничего не утаю. Я знаю, где Он скрывается. Я скажу Вам. Замучьте, уничтожьте Его.

Он — мой учитель, мой господин. А лет Ему столько же, сколько и мне. Тридцать четыре. Чем же Он лучше? Он такой же человек, как и я. Но знаете ли Вы, как жестоко Он обращался со мной? Как издевался? Все, хватит, надоело. Я терпел, пока мог. Но стоит ли смиряться, когда душит гнев? А ведь до сих пор я пытался еще тайком уберечь Его! Никто не знает об этом. А сам Он не замечает. О нет! Он знает, отлично знает. И именно поэтому еще больше презирает меня. Гордец! Он вынужден прибегать к моим услугам, и это вызывает Его досаду Самонадеянность, доходящая до глупости! Он, видите ли, изволит полагать, что, принимая чьи-то услуги, проявляет слабость. Ну конечно, ведь больше всего на свете Он хочет прослыть всесильным! Это просто смешно! Мир не таков. Но именно в этом мире мы живем и должны поэтому, пробивая себе дорогу вперед, подобострастно склоняться перед одними и оттеснять других. Ничего другого нам просто не остается.

А вообще говоря, что Он может? Да ничего! У Него на губах молоко не обсохло! Ведь не будь рядом меня, Он давным-давно умер бы где-нибудь в ноле вместе со своими болванами-учениками. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову».

Да, да, это верно! Откровенно говоря, Его поведение не вызывает у меня ни чет, кроме отвращения. На что способны эти Его Петр, Иаков, Иоанн, Андрей, Фома — сборище идиотов, они толпой ходят за Ним по пятам, осыпают Его слащавой лестью, от которой мороз продирает по коже, без конца приходят в экстаз, фанатически веруют во все эти небылицы о Царствии Божьем. Глупцы! Надеются, что, если оно наконец наступит, это Царствие Божье, сядут они по Его правую и левую руки.

Вот и в тот вечер они проявили полную беспомощность, и, если бы я не оказался достаточно расторопным и не ухитрился раздобыть еды, мы бы все умерли с голоду. Ведь это правда! Я давал Ему возможность проповедовать, а сам тайком выманивал пожертвования у толпы, выпрашивал деньги у деревенских богатеев, не гнушался никакой работой: обеспечивал им ночлег, покупал одежду и пищу, но куда там, несмотря на все мои заботы, ни Он сам, ни эти идиоты-ученики не сказали мне ни слова благодарности. Да что там говорить о благодарности! Он делает вид, будто и знать ничего не знает о моих каждодневных хлопотах, и продолжает требовать все большего. Вот есть у нас всего пять хлебов да две рыбы, так нет же. Он обязательно скажет: «Дай пищу всем, кто стоит перед нами». Ну вот я и изворачиваюсь, и ухитряюсь в конце концов достать все, что Он хочет. А что остается делать? Так что я не раз помогал Ему в чудесах и опасных фокусах.

Вы можете подумать, что я просто скуп, но это не так. Больше того, я умею ценить прекрасное. А Он действительно прекрасен. Он бескорыстен, как ребенок, и я не упрекал Его, когда деньги, которые я копил, чтобы каждый день иметь хлеб, Он раздавал направо и налево безо всякой нужды, не оставляя себе ни гроша. Он действительно прекрасен. Пусть я и торговец по природе своей, но высокие побуждения мне не чужды. Поэтому я молчу даже тогда, когда Он бессмысленно растрачивает жалкие гроши, с трудом накопленные мной. Да, я молчу. Но ведь Он-то, Он мог бы сказать мне хоть одно ласковое слово?! Но нет, кроме грубости и жестокости, от Него ничего не дождешься.

Однажды, это было весной, Он беспечно прогуливался по берегу моря и вдруг подозвал меня к себе и сказал:

«Окажу и тебе услугу. Я понимаю, что мучит тебя. Но нельзя же всегда ходить с таким удрученным видом! Показывать на лице своем печаль, грызущую сердце, достойно лицемера. Ибо это они принимают на себя мрачные лица, чтобы люди узнали об их печали. Если искрения вера твоя, то, даже когда тебе грустно, будь беззаботен, помажь голову твою, умой лицо твое и улыбайся. Ты не понимаешь Меня? Не перед людьми раскрой печаль свою, но пред Отцом твоим, который втайне. Ведь печаль — она в сердце каждого».

Я слушал Его, и рыдания подступали к горлу:

«Нет, даже если не поймет меня мой Небесный Отец, даже если люди не узнают о моей печали, мне будет довольно того, что Ты, только Ты один, понимаешь меня.

Я люблю Тебя.

Как бы сильно ни любили Тебя другие, их любовь ничтожна рядом с моей. Никто не может любить Тебя так, как я. Петр и Иаков, да и все остальные идут за Тобой потому лишь только, что надеются на будущие блага.

И только я знаю.

Я знаю, что, даже если не отставать от Тебя ни на шаг, ровно ничего не получишь. Но расстаться с Тобой я не в силах. Я не понимаю, что со мной происходит. Но если Ты покинешь этот мир, сразу же умру и я.