Несколько человек, находившихся поблизости, были свидетелями его гибели, но лучше всех видела то, что случилось, девочка лет пятнадцати, бывшая в то время в чайном домике у подошвы водопада.

Юноша глубоко погрузился в бурлящий поток, потом верхняя часть его тела, словно танцуя, легко поднялась над поверхностью воды. Веки были сомкнуты, рот приоткрыт. Голубая рубашка во многих местах порвалась, а на плече все еще висела сумка для гербария.

Потом его утянуло на дно.

С середины весны до середины осени над Махагэяма поднимается в погожие дни несколько струек белого дыма, видных издалека. Это время — самый подходящий период для заготовки угля, и для всех, кто добывает уголь, наступает хлопотливая пора.

На горе десять с лишним хижин, где живут угольщики. Одна из них — около самого водопада. Она стоит в стороне, очевидно, потому, что хозяин ее — пришелец из других мест. Девочка в чайном домике — его дочь, и зовут ее Сува. Весь год живет она здесь вдвоем с отцом.

Вскоре после того как Суве исполнилось тринадцать, отец построил сбоку от подошвы водопада маленький чайный домик из бревен и камыша. Выставил там лимонад, леденцы и другие дешевые сласти.

Весной, когда в горах начинают появляться горожане, отец каждое утро складывает свой товар в корзинку и относит в чайный домик. Следом за ним босиком шлепает Сува. Отец сразу уходит, а Сува остается и присматривает за домиком. И стоит только где-нибудь показаться приезжему, она громко кричит: «Заходите отдохнуть!» Так ей велел отец. Но звонкий голос Сувы теряется в грохоте водопада, и чаще всего никто даже не оглядывается на ее зов. Выручка за день никогда не превышает пятидесяти сэнов.

Когда смеркается, отец приходит за ней, весь черный от угольной пыли.

— Что продала?

— Ничего…

— Вот как, ну что ж… — равнодушно бормочет он и смотрит на водопад. Потом они вдвоем укладывают товар в корзинку и возвращаются в хижину.

Так продолжается до тех нор, пока землю не покроет иней.

Отец мог не беспокоиться, когда Сува оставалась одна в чайном домике. Ведь она, как звереныш, росла в горах, и ему нечего было бояться, что она упадет со скалы и ее затянет в пучину.

В погожие дни Сува раздевалась и доплывала почти до самой подошвы водопада. Но и тогда, увидев человека с виду нездешнего, она живо приглаживала свои выгоревшие короткие волосы и кричала из воды: «Заходите отдохнуть!»

В дождливые дни, натянув на голову рогожу, Сува спала в углу чайного домика. Над крышей простирал густые ветви старый дуб, надежно укрывая домик от дождя.

Так и жила она, глядя на беспрестанно падающую воду, надеясь, что водопад когда-нибудь иссякнет, и недоумевая, почему количество воды не уменьшается.

Постепенно эта мысль стала все больше и больше ее занимать.

Она поняла, что водопад никогда не бывает одинаковым. Заметила, что и узор разлетающихся брызг, и ширина потока стремительно меняются. В конце концов она пришла к выводу, что водопад вовсе не вода, а облако. Сува догадалась об этом по белым клубам, которые вздувались над падающей водой. «Вода ведь не может стать такой белой», — думала она.

И в тот день Сува опять праздно стояла у подошвы водопада. Было пасмурно, и осенний ветер больно бил ее по красным щекам.

Она вспоминала о том, что слышала в детстве. Как-то раз отец посадил ее рядом с собой и, наблюдая за печью для выжига угля, рассказал эту историю. Жили когда-то здесь два брата-дровосека — Сабуро и Хатиро. Однажды младший из братьев, Хатиро, наловил в горной реке рыбы и принес ее домой. Брата не было дома, и, не дожидаясь его возвращения, Хатиро поджарил одну рыбку и съел ее. Она оказалась вкусной. Он съел вторую, третью, а потом доел и все остальное. Когда ничего больше не осталось, ему захотелось пить, жажда становилась все более нестерпимой. Он выпил всю воду из колодца, потом побежал к реке, которая протекала рядом с деревней. Пока он пил, его тело покрылось чешуей. Подбежавший к реке Сабуро увидел, что брат его превратился в страшную змею и плавает в реке.

— Хатиро! — позвал он.

И змея ответила ему, проливая слезы:

— Сабуро…

Старший с плотины, а младший из воды, рыдая, звали друг друга:

— Хатиро…

— Сабуро…

— Хатиро…

Но изменить ничего уже было нельзя.

Когда Сува услышала эту историю, ей стало так грустно, так жалко братьев, что она долго плакала, прижимая к маленькому рту испачканные угольной пылью руки отца.

Очнувшись, Сува с недоумением заморгала глазами. Водопад шептал: «Хатиро… Сабуро… Хатиро…»

Раздвигая багряный плющ, росший на скалах, подошел отец:

— Сува, что продала?

Сува не ответила. Она сильно потерла кончик носа, блестящий и мокрый от брызг. Молча отец прибрал в лавке. Ступая по мелкому бамбуку, они прошли три тё[32] горной дороги, которые отделяли их от хижины.

— Пора закрывать лавку. — Отец переложил корзину из правой руки в левую. Зазвенели бутылки с лимонадом. — Осень кончается, никто больше сюда не приедет.

Стемнело, и только шум ветра наполнял горы. Сухие листья дуба и иглы пихты то и дело падали им на плечи, словно дождь, смешанный со снегом.

— Отец, — заговорила Сува, шагая за его спиной, — ты для чего живешь?

Он недоуменно пожал плечами. Потом пробормотал, пристально глядя в строгое лицо дочери:

— Не знаю…

Покусывая зажатую в руке травинку, Сува сказала:

— Уж лучше подохнуть.

Отец поднял руку. Хотел ударить ее. Но потом нерешительно опустил. С тех пор как Суве исполнилось десять лет, он часто замечал, что она становится раздражительной, но объяснял это тем, что дочь постепенно превращается во взрослую женщину, и относился к ней снисходительно.

— Вот как, ну что ж…

«До чего же глупо это невразумительное бормотание», — подумала Сува и, выплевывая изо рта травинки, закричала:

— Дурак! Дурак!..

После праздника Бон чайный домик закрывали, и для Сувы наставало самое ненавистное время.

Отец раз в несколько дней, взвалив на спину мешок с углем, уходил торговать в деревню. Конечно, он мог нанять кого-нибудь, но это обошлось бы в пятнадцать, а то и в двадцать сэнов — значительный расход, поэтому, оставив Суву дома одну, он спускался вниз, к подножию горы.

В ясные дни, когда отца не было дома, Сува ходила за грибами. За мешок утя, проданного отцом, они получали в лучшем случае пять-шесть сэнов. Жить на них было невозможно, поэтому отец посылал Суву собирать грибы и торговал ими в деревне.

Скользкие и жирные грибы намэко продавались по очень хорошей цене. Росли они у корней сгнивших деревьев, в зарослях папоротника. Каждый раз, когда Сува смотрела на голубеющий рядом мох, он будил в ней какие-то неясные воспоминания. И, возвращаясь домой, она любила класть в корзину поверх грибов кусочки мха.

Если отцу удавалось за хорошую цену продать и уголь и грибы, он обязательно возвращался домой, дыша перегаром, а иногда покупал Суве бумажный кошелек с зеркальцем или еще какую-нибудь мелочь.

Однажды холодный ветер с самого утра бушевал в горах, и слабо колыхались шторы из циновки в маленькой хижине. Отца не было дома — еще на рассвете он ушел вниз, в деревню.

Сува целый день никуда не выходила. Сегодня она попыталась сделать себе прическу. Свернула волосы узлом, связала их шнуром с волнистым узором, который подарил ей отец. Потом старательно развела огонь и села ждать. Сквозь шум деревьев то и дело слышались голоса зверей. Когда стемнело, Сува поужинала. Она ела рис с кусочками жареного мисо.

К ночи ветер утих, и сразу стало холодно. В такие редкие тихие вечера горы полны загадок. Слышался треск деревьев, падающих под ударами тэнгу, неподалеку от хижины будто кто-то мыл бобы, а издалека доносился отчетливый хохот Ямафуто[33].

Устав ждать, Сува накинула на себя соломенное одеяло и легла поближе к огню. Она было задремала, как вдруг ей показалось, что кто-то, приподняв циновку, украдкой заглядывает в хижину. «Наверное, Ямафуто», — подумала она и притворилась, что крепко спит.