Доброе намерение Фанни Хокинс поссориться с сестрой было вызвано не только желанием исправить ошибочное поведение, но и опасением, что если Вениша не выйдет замуж за капитана Фокса, ей придется жить в доме мужа Фанни, викария Киссингленда, человека, который крестил, венчал и хоронил всех его обитателей, который посещал их в болезни, утешал в печалях, читал письма тем, кто не умел этого сделать сам — и за все это получал огромную сумму, сорок фунтов в год. Соответственно, любая свободная минута, которую Фанни удавалось выкроить среди множества домашних дел, уходила на обдумывание сложного вопроса: каким образом доходов, которых недостаточно на двоих, может хватить на содержание трех человек.

Фанни поджидала возвращения сестры и по несколько раз на дню твердила мистеру Хокинсу, что выскажет упрямице все, что думает по этому поводу. «Уехать, когда дело между ними еще совсем не слажено. Что за странное существо! Не могу ее понять».

Но и у Фанни были свои странности, одна из которых — представляться сварливой и бессердечной, в то время как на самом деле она была просто переутомлена и обеспокоена. Когда наконец мисс Мур вернулась в Киссингленд и когда Фанни увидела, как бедная девушка потрясена и как она побледнела, услышав о неверности своего возлюбленного, все намерения Фанни поссориться с сестрой свелись к тому, что она, покачав головой, сказала:

— Теперь ты видишь, Вениша, что получается, когда человек упрямится и предпочитает делать по-своему, не слушая, что ему советуют другие. Ну, моя дорогая, я надеюсь, ты не будешь расстраиваться. Человек, который мог так низко обмануть тебя, недостоин твоих сожалений. Как твоя подруга в Манчестере?

— Умерла, — еле слышным голосом, в котором звучали слезы, ответила Вениша.

— Ох!.. Дорогая, мне очень грустно слышать это. И мистер Хокинс скажет то же самое, когда узнает. Бедная девочка, сколько горя на тебя свалилось!

В тот вечер за ужином (немножко жареного мяса и много вареной репы) Фанни сообщила мистеру Хокинсу:

— Она пошла прилечь, сказав, что у нее ужасно разболелась голова. Очевидно, она гораздо больше привязана к нему, чем мы предполагали. Да и как ей было не полюбить капитана Фокса от всего сердца — при том внимании, что он ей оказывал. Вспомни, я всегда это говорила.

Мистер Хокинс ничего не ответил: домашние дела Хокинсов были устроены так, что на долю Фанни приходился разговор, а на его — молчание.

— Ну ладно, — продолжала Фанни, — мы должны жить так бережливо, как только сможем. Могу поручиться, что еще сумею кое на чем сэкономить.

Фанни оглядела обшарпанную гостиную в поисках какой-либо роскоши, которая до сих пор оставалась незамеченной. Не обнаружив ничего, она ограничилась тем, что сказала:

— Вещи могут служить гораздо дольше, чем полагают люди, которые стремятся иметь все новое.

На самом деле у Фанни уже давно не было ничего нового: истертый каменный пол ее гостиной не прикрывал ковер, стулья были жесткими и неудобными, а обои настолько древними и выцветшими, что, казалось, на них изображались поблекшие гирлянды засохших цветов, перевитые тусклыми коричневыми лентами.

На следующее утро Фанни только и думала, что о своих обидах на капитана Фокса, и гнев заставлял ее говорить о нем почти беспрестанно — в то же время она постоянно советовала Венише не думать о нем больше. Так прошло полчаса, и Вениша сказала со вздохом, что собирается немного пройтись по свежему воздуху.

— Ладно, — сказала Фанни, — а куда ты направишься?

— Не знаю.

— Хорошо, если бы ты пошла в сторону деревни, мне нужно кое-что купить.

И Вениша пошла по Черч-лейн в Киссингленд. Конечно, если бы она теперь воспылала ненавистью и презрением к капитану Фоксу, это только послужило бы к чести всему женскому полу, но у Вениши даже не возникло такой мысли. Вместо этого она предавалась напрасным вздохам и сожалениям и пыталась, насколько могла, утешиться тем, что лучше быть бедной и забытой в Киссингленде, с его зелеными деревьями и душистыми цветущими лугами, чем в Манчестере, где ее подруга, миссис Уитсан, умирала в холодной мрачной комнате на верхнем этаже унылого доходного дома.

Капитан Фокс был высокий ирландец тридцати шести — тридцати семи лет, которого было принято считать рыжим. Действительно, на ярком солнце его волосы отливали рыжиной, но, очевидно, его «лисья» фамилия, широкая ироническая усмешка и какая-то ирландская диковатость заставляли людей думать, что он рыжеволос. У него была слава неслыханного храбреца, поскольку однажды он отважился спорить с герцогом Веллингтонским, в то время как все окружающие самым решительным образом соглашались с этой прославленной персоной.

Поводом спора были сапоги. Сапоги (десять тысяч пар) были отправлены на спинах семидесяти мулов на восток из Португалии — туда, где английская армия в совершенно изношенной обуви страстно жаждала получить их. Без новых сапог армия никак не могла начать долгий поход на север, чтобы вернуть себе Испанию, захваченную Францией. Герцог Веллингтонский ожидал прибытия сапог с нетерпением и много говорил о досадном промедлении и о том, насколько оно пагубно для англичан, а под конец заметил, что солдаты не способны ничего сделать без новых сапог. «Напротив, — воскликнул капитан Фокс, — лучше бы сапоги пропутешествовали еще немного севернее, в город С, где солдаты смогли бы встретиться с ними по пути на север, ведь это означало бы, что они с каждым шагом приближаются к вожделенным новым сапогам, и такая обнадеживающая мысль вдохновляла бы их идти быстрее». Герцог Веллингтонский задумался. «Я полагаю, — сказал он наконец, — что капитан Фокс прав».

Повернув за угол дома Блюиттов, Вениша увидела солидный каменный дом. Это было жилище мистера Граута, преуспевающего юриста. В его саду цвели столь роскошные розы, что одна из стен дома, увитая ими, была сплошь бледно-розового цвета. Но отрадное для глаз зрелище только расстроило Венишу, ведь капитану Фоксу особенно нравились бледно-розовые розы, и он дважды говорил, многозначительно поглядывая на нее, что когда женится и заведет собственный сад, то розы там будут именно такие — и никаких других.

Вениша твердо решила думать о чем-нибудь другом, но этому решению не суждено было сбыться, так как первый же человек, встретившийся ей на Хай-стрит, оказался слугою капитана Фокса, Лукасом Барли.

— Лукас! — воскликнула она. — Как! Разве капитан Фокс здесь?

Она поспешно огляделась вокруг, и только убедившись, что капитана Фокса поблизости не видно, внимательнее присмотрелась к Лукасу. С некоторым удивлением она заметила, что с ним произошли странные перемены. Исчез ловко сидевший коричневый мундир, исчезли блестящие высокие сапоги, исчез весь его щегольской вид — вид человека, сознающего, что его хозяин однажды победил в споре герцога Веллингтонского. Сейчас на слуге был грязный зеленый фартук, значительно большего размера, чем следовало бы, и деревянные башмаки. Он нес две огромные оловянные кружки с крышками, расплескивая пиво прямо в грязь.

— Куда ты несешь эти кружки, Лукас? Ты перестал служить у капитана?

— Не знаю, мисс.

— Не знаешь! Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, мисс, что если бы мне вновь довелось увидеть капитана Фокса, я непременно спросил бы, что он думает по этому поводу, а если бы ему захотелось узнать, что я думаю по этому поводу, я непременно сказал бы ему, что это меня мало волнует. Похоже, вы удивлены, мисс, да и я все время пребываю в изумлении. Но в этом я не одинок — капитан покинул всех своих прежних друзей.

И, поскольку руки Лукаса были заняты, он изобразил на лице некую гримасу и мотнул головой, так что Вениша обернулась и увидела чудесную вороную кобылу, которую вели в конюшни мистера Траута.

— Боже мой! — воскликнула Вениша. — Ведь это сама Прекрасная Дама!

— От миссис Мабб принесли записку, что кобылу следует продать мистеру Трауту, мисс.

— Разве капитан оставил полк?

— Не знаю, мисс. Но что такому маленькому, кругленькому человечку, как мистер Траут, делать с этой лошадью? Ему надо остерегаться, как бы она не перепутала его с репой и не съела.