— «Язык древних евреев прост, чист, свят, лаконичен и крепок», — процитировал однажды утром Мартин в присутствии брата Ульриха строки письма, которое послали представители Эрфуртского университета в виттенбергский монастырь августинцев. — Заключение Рейхлина полностью оправдывает древнееврейские рукописи. Эрфуртский университет собирается поддержать это заключение и присоединиться к нему!
— Кто его знает! — с сомнением ответил брат Ульрих. — Ведь это не помешало доминиканцам сложить костер у ступеней Кёльнского собора. Как я слышал, Сорбонна в Париже и некоторые другие университеты в споре о гуманистическом наследии вынесли отрицательный приговор. Они считают, что Рейхлина подкупили, а еврейские книги — гнездо порока!
Убитый этой новостью, Мартин скомкал письмо.
— Куда это приведет, если даже самым достойным ученым заткнут рот? — пробормотал он. — Курфюрст Саксонский лелеет мысль пригласить в Виттенберг нового магистра греческого языка, но кто в наше время может сказать, как долго этому юноше дозволят здесь свободно преподавать?
Брат Ульрих покачал головой:
— А ты сам-то знаешь, сколько времени дозволят преподавать тебе, брат Мартинус? — Он взял кружку со светлым пивом, стоявшую у Мартина на столе, и крутнул ее, держа на ладони. — Тебе пора попридержать язычок!
— Ты о чем это?
— Ну, просто мне кажется, что тебе не мешало бы быть поосторожнее, когда ты стоишь перед студентами, друг мой, — сказал брат Ульрих. — Профессор Карлштадт сообщил о тебе что-то секретарю курфюрста. Я случайно краем уха слышал, как он докладывал об этом ректору. Оба намерены глаз с тебя не спускать.
Мартин пожал плечами:
— А что они могут сделать? Я учу по Священному Писанию. По-моему, Андреас Карлштадт с таким же успехом может жаловаться на апостолов Петра, Иакова и Иоанна. — Он положил письмо в кожаную папку и принялся собирать книги и пергаменты, которые нужны были ему для очередной лекции. — А также на Моисея, Исайю, Аввакума… — Он выгреб из выдвижного ящика перья, чернильницу и баночку с песком. В ящике оказались также осколки песочных часов в свинцовой оправе, четки из блестящего янтаря и объемистая связка ключей от всех основных дверей университета.
Брат Ульрих смотрел, как Мартин бережно обтирает каждую вещь краем рясы и кладет обратно в ящик. Тщательность, с которой Мартин наводил порядок, насторожила его.
— Упорство гуманистов нанесло тяжелый урон позициям доминиканцев в нашей империи, — брат Ульрих вновь вернулся к теме письма из Эрфуртского университета, которое тем временем уже было погребено под грудой фолиантов. — Но ведь и кое-кто из наших епископов лишился поддержки народа и князей. И они сделают всё, чтобы исправить эту ошибку.
Мартин, оторвавшись от книг, в раздражении повернулся к брату Ульриху. Он прекрасно знал, что опасения Ульриха не беспочвенны, спорить с мнением сильных мира сего было опасно. Часто достаточно крохотной искорки, чтобы разгорелся большой пожар. Но неужели из-за этого он остановится на полпути?
— Пойдем, брат Ульрих, — сказал он наконец, открывая дверь в коридор. — Послушай сначала мою лекцию, а мозги вправлять будешь мне потом.
Через час Мартин и брат Ульрих встретились в лекционном зале университета, где в ожидании объявленной лекции к тому времени уже собрались десятки студентов, магистров и даже кучка горожан.
Помещение было жарко натоплено и настолько переполнено, что брат Ульрих с большим трудом нашел свободное местечко. Со вздохом втиснулся молодой монах на скамью в самом конце зала и, сложив руки на коленях, приготовился слушать.
В это же время на верхней галерее, в конце зала, расположились несколько почтенных господ. Хотя они всячески старались остаться незамеченными, брат Ульрих тут же обратил на них внимание. Всё это были важные сановники. Среди них оказался не только профессор Карлштадт, но и элегантно одетый вельможа, глаза которого холодно и оценивающе взирали на публику. Это был Георг Спалатин, секретарь курфюрста. Ульрих поднял руку, обращая внимание Мартина на этого тайного наблюдателя. Именно сегодня его друг не имел права допускать ошибок, потому что присутствие секретаря курфюрста Фридриха могло означать только одно: он намеревается представить своему начальнику подробный отчет о лекции.
Мартин едва заметно улыбнулся Ульриху, но было неясно, понял ли он предостережение своего собрата по ордену. Он спокойно облачился в отороченную мехом мантию, которую до того держал на руке, и неторопливо, ровным шагом, прошел через пахнущий кожей и меловой пылью зал. Свежевымытые доски пола заскрипели под его ногой, когда он поднимался по ступенькам к кафедре.
— Когда я был монахом, — начал он после небольшой паузы, — я был убежден, что ряса и наплечник сами по себе придают мне святость. Каким самоуверенным простачком был я тогда!
Кое-кто из студентов засмеялся. Лекция обещала быть интересной. Брат Ульрих опустил глаза и затаил дыхание.
— Но вот я получил степень доктора теологии, и я опять было подумал, что мех моей мантии сделает меня мудрым… Что ж, Господь говорил однажды устами осла, отчего же Ему не повторить этот опыт? Но сейчас я как на духу скажу вам, что я об этом думаю. Кто из вас бывал в Риме?
Один студент поднял руку. Мартин знал его. Молодой человек был родом из Нюрнберга и происходил из благородной патрицианской семьи. Он всего несколько месяцев жил в Виттенберге и намеревался завершить здесь свое образование.
— А покупали ли вы индульгенцию, мой юный друг? — спросил его Мартин с серьезным лицом. Он расстегнул меховой ворот мантии и шумно вдохнул воздух. — А вот я — покупал. Один серебреник упал на весы какого-то крайне деловитого монаха, и, когда чаша весов опустилась, мой дед, словно с помощью катапульты, был выброшен из бездны чистилища. А за двойную цену я мог бы выручить еще и бабку, и дядю своего. Но нижайше простате меня, господа, монах обязан соблюдать обет бедности! У меня просто-напросто денег не было, чтобы за них заплатить. Так что моим родственникам пришлось и дальше гореть в огне.
Мартин на мгновение остановился, чтобы повыше завернуть широкие рукава мантии. Потом он оперся локтями на край кафедры, покрытой красным бархатом, и испытующе посмотрел в зал, оценивая первую реакцию на свои слова. В передних рядах он заметил несколько одобрительных лиц, однако другие смотрели на него скорее угрюмо. Но никто не пытался прервать его.
— Что касается меня самого, то, как утверждали проповедники, достаточно увидеть священные реликвии, и то время, которое мне суждено провести в чистилище, существенно сократится, — продолжил он. — На мое счастье, в Риме было в избытке гвоздей якобы от Святого Креста, столько, что хватило бы, чтобы подковать любого коня в Саксонии. А из щепок от этого креста можно было бы смастерить целый военный флот. Но нынче в христианском мире этим никого не удивишь. На останки наших святых мы наталкиваемся на каждом шагу. Например, в Испании похоронено восемнадцать из двенадцати апостолов!
В аудитории раздался смех. Некоторые студенты, прикрывая рот рукой, возбужденно шептали что-то своим соседям. Брат Ульрих, совершенно потрясенный, оглядывался вокруг; сердце, казалось, готово было выскочить у него из груди. Краешком глаза он заметил, что секретарь курфюрста опустил голову. И вдруг он увидел его лицо: губы секретаря начали неудержимо вздрагивать, и по серьезному лицу вельможи пробежала тень улыбки.
Брат Ульрих с облегчением вздохнул. Для его собственной души такого рода испытания были не опасны. Он уже решил, что после лекции отправится прямиком в церковь Святой Марии и поставит свечу перед ликом Богоматери. Спалатин не одобрял взглядов Мартина, но если они его забавляли, то, похоже, он не принимал их всерьез.
— У меня совершенно нет намерения оскорблять ваши чувства, — громко провозгласил Мартин. — Опасность угрожала моей собственной жизни, но Господь пощадил меня, потому что я попросил защиты у святой Анны, матери Девы Марии. Но я не могу спокойно смотреть на то, как мы употребляем во зло святые свидетельства Христовы, как мы играем с дьяволом в кости, ставя на кон свои души. Что бы подумали о нас наши святые, узнав, как мы обходимся с их останками?!