«Мне очень нравятся термины, которые относятся к тундре, и некоторые я узнала от вас, — продолжал звучать у меня в голове голос Келли Дэйл. До сих пор она разговаривала со мной подобным образом считанное число раз. — Крамхольц, каменистая тундра, полевка-экономка, арктическая лягушка-дьячок, снежная камнеломка, оползневые террасы, куропаточья трава и узколистная пушица, желтобрюхий сурок, вечная мерзлота, нивационная впадина[12], шафранный крестовник, зеленолистные колокольчики-куранты, осока-склерия…

Я снова поднял голову и вгляделся в серую тундру, над которой гулял холодный ветер. Никого. Однако я ошибся, посчитав, что на этой унылой наклонной равнине нет ни одного человеческого следа. Через пятно вечной мерзлоты тянулась к седловине довольно заметная тропа, и я двинулся по ней.

— Мне казалось, что ты недолюбливаешь научные названия, — громко сказал я, держа винтовку наготове, на сгибе локтя. Мои ребра и внутренняя поверхность руки, куда попала стрела Келли, начинали болеть.

«Мне нравится их поэтичность».

Ее голос раздавался только у меня в голове, а не в ушах. Единственным настоящим звуком, который я слышал, была заунывная песня ветра. Впрочем, если не считать моего собственного голоса, который тоже был реальным.

«Помните, мистер Джейкс, вы читали нам отрывок из Роберта Фроста? Ну, где он рассуждает о поэзии?..»

Граница лесотундры осталась метрах в двухстах позади меня. У самого перевала я видел несколько гигантских валунов размером с дом, но они находились метрах в трехстах впереди и чуть левее тропы. Возможно, Келли Дэйл пряталась за ними. Я просто чувствовал, что она где-то совсем близко.

— Какое это было стихотворение? — Я решил, что если сумею заставить ее говорить, думать, то, может быть, она отвлечется и не заметит моего приближения.

«Не стихотворение. Вы читали нам предисловие Фроста к одной из его книг. В нем говорилось, какое впечатление должно производить поэтическое слово».

— Что-то не припомню, — солгал я.

На самом деле я помнил. Я прочел этот отрывок моим старшеклассникам за несколько недель до того, как Келли Дэйл бросила школу и скрылась в неизвестном направлении.

«Фрост писал, что удовольствие от стихотворения должно говорить само за себя. Он утверждал, что стихотворение начинается с восторга и восхищения, а заканчивается мудростью. И еще он говорил, что впечатление — это то же, что и любовь».

— Гм-м… — пробормотал я, быстро шагая через участок вечной мерзлоты. Мое дыхание вырывалось изо рта облачком пара. Забыв о холоде, я сжимал винтовку обеими руками.

— Напомни, что еще там было?

«Остановитесь-ка на минутку».

Голос Келли Дэйл прозвучал у меня в голове невыразительно и ровно.

Я остановился и перевел дух. Огромные валуны находились теперь не дальше, чем в пятидесяти метрах. Тропа, по которой я шел, пересекала небольшую каменистую площадку и похоже когда-то служила женщинам, старикам и детям из племен пауни и юта самой удобной дорогой через Водораздел. Выглядела она так, словно ею пользовались совсем недавно и волокуши юта только что скрылись за каменистым перевалом.

«Я не думаю, что индейцы протаптывали тропы. Они вообще старались не оставлять следов, — раздался у меня в мозгу тихий голос Келли Дэйл. — Посмотрите вниз».

Я послушно опустил голову, хотя еще не отдышался до конца. Высота и прилив адреналина сделали свое дело, и я испытывал легкое головокружение. На небольшом уступе между двумя близкими скалами, куда нанесло немного земли, торчало какое-то растение. Ветер нес злые, колючие снежинки. Температура была градусов двадцать, а может быть, и ниже.

«Посмотрите внимательнее».

Продолжая хватать ртом воздух, я опустился на одно колено. Когда Келли Дэйл заговорила снова, я воспользовался возможностью, чтобы загнать патрон в ствол винтовки.

«Видите эти маленькие канавки в земле, мистер Джейкс? Они выглядят точь-в-точь как крошечные дорожки или колеи санок, проехавших по тундре. Помните, что вы нам о них рассказывали?»

Я отрицательно покачал головой, не забывая, впрочем, краем глаза следить за окрестностями, надеясь первым уловить малейшее движение Келли. Но я действительно не помнил. Мой интерес к экологии альпийской тундры давно угас, как, впрочем, и все остальные. От былой страсти не осталось даже уголька.

— Расскажи мне, что помнишь, — попросил я громко, словно надеясь, что эхо ее беззвучных слов укажет мне, где она скрывается.

«Сначала это были ходы, прорытые гоферовыми сусликами, — зазвучал в ответ ее негромкий голос, в котором мне почудились довольные нотки. — Почва в этих местах настолько твердая и каменистая, что здесь не водятся даже земляные черви, и только суслики способны прокапывать в ней очень неглубокие норы. Когда суслики уходят, эти ходы и галереи занимают полевки-экономки. Видите, как утрамбовали и выровняли землю их маленькие лапки? Наклонитесь ниже, мистер Джейкс».

Я опустился на мягкий мох и небрежно положил рядом винтовку, словно для того, чтобы она мне не мешала. На самом же деле ствол ее остался направленным на валуны. Если бы там что-то шевельнулось, мне понадобилось бы меньше двух секунд, чтобы схватить «ремингтон» и прицелиться.

Потом я опустил взгляд и посмотрел на обрушившуюся сусличью галерею. Она действительно очень напоминала заплывшую землей колею. И таких следов здесь были сотни. В этой части тундры они пересекались под самыми разными углами, словно открытый сверху лабиринт или таинственные письмена, оставленные пришельцами.

«Полевки используют эти маленькие дороги зимой, — сообщила Келли Дэйл, — хотя стороннему наблюдателю видны только гигантские сугробы. На первый взгляд это мертвый, холодный, стерильный мир, но под снегом снуют туда и сюда хлопотливые мыши. Они занимаются своими делами, сносят в кладовые зернышки и стебельки, жуют оставшиеся под снегом побеги растений-«подушек» и подгрызают их корни. А в это время где-то поблизости суслик прокладывает новый ход…»

Что-то серое шевельнулось возле валунов. Я еще больше наклонился к мышиному ходу, незаметно придвигаясь к винтовке. Снег неожиданно повалил гуще; его жесткие крупинки хлестали вечную мерзлоту, напоминая вуаль из газа, которая то поднималась, то опускалась к самой земле.

«Весной, — продолжал звучать у меня в голове голос Келли, — выброшенная сусликами земля первой появляется из-под тающего снега. Эти длинные холмики, которые извиваются по поверхности, словно коричневые змеи, называются эскерами. Вы рассказывали, что каждый гоферовый суслик, обитающий в альпийской тундре, способен за одну ночь прорыть ход длиной в сотню футов. В год он перелопачивает и выбрасывает на поверхность до восьми тонн земли на акр».

— Я это рассказывал? — переспросил я. Серая тень, едва различимая за падающим снегом, наконец-то отделилась от одного из валунов. Я перестал дышать и положил палец на спусковой крючок.

«Разве это не удивительно, мистер Джейкс? Зимой здесь, в тундре, мы видим только один мир — холодный, неприветливый и безжалостный, но прямо под ним самые слабые и беззащитные существа ухитряются создавать собственный мир, где продолжают жить. И ведь они стараются не только для себя — их существование очень важно для всей экологии тундры, ведь они разрыхляют почву, выбрасывая на поверхность плодородный грунт и закапывая части растений, которые благодаря этому перегнивают гораздо быстрее. Так что все сходится, мистер Джейкс».

Я подался вперед, словно для того, чтобы получше рассмотреть торчащее из земли растение, а сам одним движением вскинул винтовку к плечу, поймал движущуюся тень в перекрестье оптического прицела и нажал на спуск. Серая фигура у валуна упала.

— Келли?! — позвал я, задыхаясь от быстрого бега вверх по склону и прыжков с одной оползневой террасы на другую.

Ответа не было.

К тому моменту, когда я достиг валунов, я был почти уверен, что никого не найду. Ошибка! Она лежала именно там, где я в последний раз заметил движение. Артериальная кровь была очень яркой — мучительно, невыносимо яркой, — пожалуй, единственный резкий цвет среди приглушенных, серовато-коричневых тонов тундры. Пуля ударила над правым глазом, который все еще был открыт, и в нем застыл вопрос. Думаю, эта самка оленя была вполне взрослой, хотя и не успела заматереть. Снежинки садились на ее серый, покрытый шерстью бок и все еще таяли на вывалившемся изо рта языке.