Вадим Елисеефф, Даниель Елисеефф

ЦИВИЛИЗАЦИЯ КЛАССИЧЕСКОГО КИТАЯ

Глава первая

ВВЕДЕНИЕ В КУЛЬТУРУ КИТАЯ

Добро тому врать, кто за морем бывал! Подозрительность и недоверие, которыми встречают прославленных путешественников — от Пифея Фокийца до Марко Поло из Венеции, — часто ожидают и востоковедов. Всегда бывает очень трудно допустить, что ваша цивилизация не уникальна, и в любом случае — что ее первенство, если оно существует, не вечно. Только с недавних пор в большинстве культур начинают ставиться под сомнение когда-то появившиеся идеи о собственном превосходстве. Это происходит как на Западе с его европоцентризмом, так и в Китае с его синоцентризмом.

Однако в случае с историей Китая опасен не только постоянно возрождающийся европоцентризм, но и другие возможные ошибки. Обширные территории страны, продолжительность ее истории делают невозможным для любого из нас описать, без пристрастия и недостатков, развитие Китая, эволюцию дел и поступков тех, кто составляет четверть человечества.

Мы не можем нарушить здесь традиции наших коллег и предшественников, которые любое введение в китайскую историю начинают с предостережения: будь то снисходительное уведомление о невежестве и пробелах, свойственных нашим школьным программам, или жестокое разоблачение искаженных точек зрения и ошибочной информации. Между тем, совершенно не желая выбирать путь проповедника или памфлетиста, мы просто исправим ложные мнения или влияние излишней чувствительности, которые искажают здоровое понимание идей и событий, так часто толкующихся по воле мало подготовленного воображения, вдохновленного экзотикой.

Кончено, мы хорошо знаем, что выбор той или иной информации, являющийся обязательным для любого краткого изложения, как, впрочем, и для любого исследования, делает субъективным любое стремление к объективности. Кое-кто, шутя, даже предположил, что можно написать десять историй Китая, разных, но тем не менее все-таки точных. Итак, заранее соглашаясь с разнообразной критикой, мы предлагаем наше видение вещей и рамки, которыми мы полагаем ограничиться в наших исследованиях.

Мы стремимся создать определенное представление о древней китайской цивилизации и ее развитии вплоть до монгольского завоевания. Чтобы сделать это, мы считаем необходимым сосредоточить свое внимание на трех исторических отрезках, соответствующих трем аспектам, трем высшим точкам развития единого целого: Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), Тан (618–907) и Сун (960—1279). Классический Китай, который состоял из этих трех фрагментов, создававшихся на протяжении увлекательных периодов политического и интеллектуального подъема, содержавших многообразие и особенности самых разных характеров, объединялся в эти ключевые моменты в восхождении к единому целому.

Это деление, тяготеющее скорее к общим, нежели тематическим описаниям, также является только средством смягчить те проблемы, которые ставит периодизация истории Китая. Она, если следовать принятым взглядам на значимость политических, экономических или философских факторов, не может быть вписана в единую схему. Самый простой вариант — описание событий в хронологическом порядке, где рубежами становятся даты падения династий, при условии, что для каждой линии развития сохраняются ее самые важные элементы и этапы развития, — остается единственной возможностью, позволяющей в небольшом обобщении разумно сочетать причины и следствия. В Китае более чем в других странах заметно, что каждая сфера жизни общества развивается в зависимости от других сфер, смешиваясь с ними, поэтому возможность выделить какую-то из них весьма спорна. Вот почему, несмотря на все свои недостатки, старое деление истории на династические циклы сохраняет своих сторонников. Более глубокая причина сохранения этого подхода в том, что смена династий никогда не становилась результатом только внутренних раздоров правящего дома, но всегда являлась следствием общенациональной катастрофы, выход из которой предполагал как раз смену династии.

Чтобы наше исследование не оказалось оторванным от человека, мы старались не забывать о буднях повседневности. Ведь каким бы честолюбивым ни было историческое исследование, и самые длинные линии общественного развития оно всегда вычерчивает на примере событий или даже исторических анекдотов. При этом тот объем материала, который используется в таких исследованиях, все равно не позволяет с достаточной степенью надежности говорить о развитии общества в целом. Конечно, мало-помалу отдельные черты начинают проявляться, но их число еще слишком ограниченно, чтобы начинать изучение структур. Эти важные аргументы не могут пробиться через мелкую сетку универсальной истории, корни которой еще слишком глубоко уходят исключительно в историю Европы.

Сегодня мы вынуждены осознавать наличие обратной ситуации: изучение некоторых глобальных проблем обогащается китайскими данными. Существуют также и феномены аккультурации, в которых значительную роль сыграли уроки китайской цивилизации. Однако влияние китайской цивилизации могло быть разным, «китаизация» никогда не шла по единому образцу. «Варвары» могли быть интегрированы китайским двором, перенять его обычаи, но в целом кочевники ожесточенно сопротивлялись китайскому влиянию. Значительная часть кочевников предпочли индийское влияние или восприняли одну из ближневосточных культур. Напротив, более устойчивые государства, как, например, Корея или Аннам (Северный и Центральный Вьетнам), могли иногда восставать, но никогда не отказывались от культуры завоевателя, старательно пытаясь ее усвоить. Япония, которая вообще никогда не была захвачена Китаем, самостоятельно выбрала его в качестве модели. Даже если не принимать во внимание масштабы этого феномена, простой вывод о том, что Китаю присущи особые свойства аккультурации, более эффективные, чем те, о которых свидетельствует история других великих цивилизаций, будет неуместным.

Роль, которую играла китайская бюрократия, также может быть вкладом в мировую историю. Китайское чиновничество существенно отличается от других привычных для нас сословий, если учесть характерное для Китая социальное деление общества. В этой стране бюрократия занимает господствующую позицию. Произошедшая благодаря отбору по системе экзаменов из весьма обширной категории населения, она часто противостояла родовой аристократии, но ее никогда не тревожили конфликты с местным духовенством, военными кланами и группами торговцев. Это привело к тому, что Вольтер и Лейбниц в XVIII в. поспешно заключили, забывая о преступлениях мандаринов, что Китай — государство философов.

Урбанизация — еще один общий феномен — в Китае происходила благодаря административной децентрализации, которая влекла за собой постоянный контроль над рынками или пересадочными станциями. Более того, аграрный характер городов — поскольку поля, в отсутствии столь необходимого скота, нуждались в удобрении человеческими испражнениями — приводил к тому, что крестьяне жили рядом с собственниками, держащимися в стороне от высоких политических сфер. В связи с этим торговцы не могли создавать бурги (города), которые бы стремились к увеличению привилегий и льгот.

Ремесленники — которые способствовали славе китайской цивилизации, благодаря качеству своей продукции, будь то бронза, нефрит, фарфор, лак или шелк, и своей изобретательности, создавшей тачку, корабельный руль, бумагу, типографию, сейсмограф и компас, — всегда оставались на периферии. Малейший прогресс, такой как водяные мельницы, мог в итоге привести к нарушению равновесия рабочих мест, что отражалось на большом количестве работников, и казался очень опасным. Эта проблема оставалась постоянной для экономической политики Китая.

Наконец, изолированность китайской цивилизации, ее эндогенный характер не снимают вопроса о том, под чьим влиянием находилась ее культура. Китай, безусловно, грешил китаецентризмом, но в более ранние эпохи он пускал в ход свои культурные контакты, одновременно становясь своеобразным перекрестком. Древний Китай знал римлян, парфян и Сасанидов. Императорский двор поддерживал связи с индийцами, иранскими арабами и Византией. Конечно, это проникновение не навязывалось, как в других частях света, под давлением, вызванным соседством. Оно осуществлялось дозированными вливаниями, и заимствования никогда не были достаточно объемными, чтобы оказать серьезное влияние культур этих далеких стран на Китай. Следствием этого стало осознание, что все могло бы китаизироваться. Это осознание породило чувство собственного превосходства, выраженного в концепции Срединной империи, к которому следует добавить и ощущение собственной необычности. Как часто одно расхождение с Западом разнообразит всю последовательность событий, которые в то же время сходны в универсальном развитии истории.