Мы проследовали в кабинет, куда следом за нами явилась Джанет. Там сразу стало тесно. Я представил жену как врача и старшего офицера корабля.

— А большой у вас экипаж, капитан Кефарт? — спросил Эверт-Джеймс.

— Только мы и дети. Мои старшие сыновья сейчас на вахте.

Его лицо даже не дрогнуло.

— Гм, они опытные кадеты, как я полагаю? Что ж, давайте приступим. Мистер Хэпли сейчас расскажет, что нам удалось сделать.

А сделать они успели немало. Среди груза корабля имелись прутки из какого-то дорогого сплава. Почти все они были перемещены вперед и использованы для укрепления носовой части корабля. Это хорошо, именно ему предстояло выдержать сильную нагрузку при торможении.

— Нам, однако, не удалось как следует их приварить, — сообщил Хэпли, молодой третий инженер лайнера, сам еще в недавнем прошлом кадет. — У нас не хватало энергии, чтобы производить сварку и одновременно поддерживать работу систем жизнеобеспечения.

На экране напротив моего стола уже качалось слегка расплывчатое изображение «Агамемнона». Лайнер напоминал гигантскую гидру или плетку с тремя короткими ремешками, торчащими из рукоятки. «Ремешки» медленно двигались. Я ткнул в изображение пальцем:

— Корабль все еще вращается.

— Да, — хмуро подтвердил капитан. — Так мы добываем энергию. Раскрутили корабль двигателями ориентации и теперь. снимаем электроэнергию с мотора маховика, пока вращение не прекратилось.

Здорово сработано! Кораблю обычно придают вращение, раскручивая электромотором огромный маховик. Но поскольку любой мотор одновременно является генератором, люди капитана сумели отыскать способ получения дополнительной энергии для системы жизнеобеспечения.

— А вы сможете продержаться некоторое время без этой энергии? — спросила Джанет. — Иначе вращение сильно затруднит перемещение реакционной массы.

Мы уже объяснили им, почему не хотим выключать наш двигатель. Пока корабли не состыкуются, «Рогатка» никак не сможет снабжать «Агамемнон» энергией.

— Конечно. Часть нашего груза — жидкий кислород. Мы сможем продержаться без энергии часов двадцать — тридцать. Возможно, и дольше.

— Хорошо.

Я вывел на экран расчет курса.

— Вот что у меня получилось. Наш лимит по времени зависит о максимальной тяги «Рогатки». Для такого груза я задал отрицательное ускорение в двадцать сантиметров…

— Я не хотел бы давать такую нагрузку на нос, капитан Кефарт. Даже после его усиления.

Эверт-Джеймс взглянул на своих инженеров. Те мрачно кивнули.

— Меньше десяти нельзя, — напомнил я. — Иначе мы разойдемся с Палладой.

— Десять она выдержит, — сказал Хэпли. — Надеюсь.

Остальные снова кивнули. Я не сомневался, что они сотни раз обсуждали это, дожидаясь нашего прибытия. Я снова взглянул на график курса.

— В таком случае у нас есть максимум сто семьдесят часов на перемещение двадцати пяти тысяч тонн реакционной массы. И мы не сможем работать непрерывно, потому что вам придется раскручивать «Агамемнон» для выработки энергии, а я не могу остановить двигатели…

Услышав это, Эверт-Джеймс слегка приподнял уголки рта. Похоже, он считал это улыбкой.

— В таком случае, примемся за дело немедленно, — сказал он.

«Агамемнон» мало напоминал «Рогатку». Мы приблизились к нему на четверть мили и, слегка прибавив скорость, медленно прошли вдоль всего корпуса. Обогнав, развернулись, притормозили и снова отстали, чтобы повторить маневр сначала.

Некоторые особенности конструкции, разумеется, у обоих кораблей совпадали. Двигатель был лишь немного крупнее нашего и выглядел похоже — большой цилиндр, увешанный баками, в шинах обмотки и с ускорителем ионов на корме. От двигателя выступала вперед труба меньшего размера, но ее нельзя было разглядеть целиком, потому что ее частично скрывали большие округлые емкости с реакционной массой.

Еще ближе к носу из другого цилиндра выступали под равными углами относительно корпуса три «руки», внутри которых помещались пассажирские палубы и вспомогательные системы. Конструкция позволяла прижать «руки» к корпусу в промежутках между емкостями. Именно в таком положении они и будут находиться, когда мы начнем торможение.

Общая длина корабля составляла примерно четыреста метров, а с расставленными стометровыми «руками» он действительно напоминал медленно вращающуюся в космосе чудовищную гидру.

— На вид корма в полном порядке, — сказал Далквист, рассмотрев корабль на экране.

— У них накрылась сверхпроводящая система, — сообщил я. — Повреждены трубопроводы. Они не могут поддерживать термоядерную реакцию так долго, чтобы сбросить избыток энергии в МГД-систему.

Далквист кивнул:

— Капитан сказал мне то же самое. Я попросил его при первой же возможности помочь мне осмотреть поврежденное место.

— Да? Зачем?

— Да бросьте вы, капитан! — буркнул Далквист, все еще глядя на экран. — Уж вы-то точно не поверите, что Рода Хендрикс приносит удачу.

— Но…

— Никаких «но»!

Далквист не шутил, а когда он взглянул на меня через кабину, взгляд у него был абсолютно серьезный.

— Она здорово переплатила за контракт на эксклюзивный фрахт, обеспечив сперва ваше прибытие на Джефферсон в точно рассчитанный момент. Она опустошила казну корпорации, чтобы скупить почти весь наличный дейтерий. Разве стала бы она так поступать, если бы не рассчитывала вернуть вложенные деньги с прибылью.

— Но… она же собиралась выставить счет «Вестингауз», «Айрис» и другим за перевозку их грузов. К тому же у них был собственный груз…

— А вы его видели? Лично я — нет. А за контракт с вами она выложила просто бешеные деньги.

— Черт побери, даже не верится, — пробормотал я и тут же вспомнил обстановку на Джефферсоне. — Так по-вашему, весь спектакль был затеян ради того, чтобы послать нас сюда?

— Да какая теперь разница? — пожал плечами Далквист.

Перемещение топлива было тяжелой задачей. Мы не могли просто подойти сбоку и перебросить его к себе. Сперва мы ловили его на лету: экипаж «Агамемнона» отцеплял стотонные емкости, а затем включались двигатели ориентации, чтобы сдвинуть корабль в сторону — недалеко, лишь бы образовался зазор.

Затем я ловил их расположенным на носу раскрытым топливным баком. А это нелегко. Когда перед тобой болтается масса в сотню тонн, сближаться нужно очень аккуратно, потому что энергия столкновения возникает нешуточная. Невесомость вовсе не означает отсутствие массы.

Таким способом мы могли перебросить всего четыреста тонн в час. Отмучившись десять часов подряд, я решил, что так у нас ничего не получится. Слишком велика была вероятность сбоя…

— Приготовьтесь к стыковке, — сказала я капитану. — Как только мы состыкуемся, я смогу обеспечить вас энергией, и вам уже не потребуется фокус с закруткой. Начальную тягу я сделаю в одну десятую сантиметра. Это позволит поддерживать экраны горячими, а мы сможем спускать топливные емкости.

Он охотно согласился. Думаю, что наблюдая за тем, как я ловлю эти емкости, и зная, что, если ошибусь, то корабль улетит к Сатурну и дальше, он едва не заработал себе язву.

Сперва он сильно раскрутил корабль, чтобы запастись энергией, потом полностью погасил вращение. Длинные «руки» сложились вдоль корпуса, и «Агамемнон» сразу похудел. А я тем временем зашел спереди, развернулся, дал двигателями импульс в том направлении, куда мы летели, и снова развернулся.

На сей раз допплеры сработали, как часы, — мы едва ощутили толчок, когда носы обоих кораблей соприкоснулись. Люди из экипажа «Агамемнона» вышли наружу, закрепили корабли и протянули силовые линии. Едва по ним пошел ток, проблема энергии оказалась решена, и теперь нас ждала просто тяжелая работа.

Мы и сейчас могли перемещать не более четырехсот тонн в час, а это означало чертовски много нудной работы по перемещению всех двадцати пяти тысяч тонн в топливный бак «Рогатки». Зато сейчас по крайней мере мы спускали груз «под горку». Каждую емкость опускали лебедкой и загружали в нашу систему подачи топлива, где ее подхватывали лебедки «Рогатки». Кадмий — металл тяжелый[1]: куб с ребром два метра весит сотню тонн. Он невелик и не весит столько при одной десятой сантиметра, но все равно ронять его не советую.