Видимо, надо признать справедливой самокритику анонимного церковного иерарха XII в., иногда ошибочно отождествляемого со св. Бернаром: «Нет, не могу я смотреть без слез — мы, вожди церкви, трусливее неотесанных учеников Христа эпохи ранней Церкви. Мы отрицаем и умалчиваем истину из страха перед светскими властями, мы отрекаемся от Христа, от самой истины! Когда грабитель набрасывается на бедняка, мы отказываем в помощи этому бедняку. Когда сеньор мучает вдов и сирот, мы не препятствуем ему. Христос распят, и мы молчим!»

Позиция королевской власти во многом напоминала позицию церкви, недаром обе эти силы оказывали друг другу поддержку в совместной борьбе, лозунгами которой были охрана общего блага от тирании и защита «слабых» от «сильных».

Королевская власть максимально использовала все средства, данные ей: право требовать «тесный» оммаж от всех сеньоров, отказ приносить оммаж за земли, которыми она владела на правах фьефа (отказ, подчеркивающий, что король не только стоит во главе, но и неизмеримо выше всей феодальной иерархии), обеспечение права патроната над многочисленными церковными учреждениями. Королевская власть стремилась заключить договоры о совладении (pariage), превращавшие королей в совладельцев сеньорий, расположенных вне королевского домена, в тех регионах, где королевское влияние было еще слабым. Короли пытались насаждать к своей выгоде культ вассальной верности, лежавшей в основе феодальной морали. Но в то же время королевская власть всегда надеялась освободиться от сеньориального контроля. Утвердив наследственный характер передачи короны, она расширила королевский домен, повсюду внедрила своих должностных лиц, хотела вытеснить феодальные ополчения, «помочи», сеньориальную юрисдикцию национальной армией, государственной фискальной системой, централизованным судопроизводством. Показательно, что крестьяне стремились перейти под покровительство короля, хотя бы потому, что его власть была более отдалена от них, чем власть местных сеньоров. Низшие слои, особенно крестьяне, часто связывали свои надежды с личностью государя, рассчитывая, что он освободит их от сеньориальной тирании. Людовик Святой с волнением рассказывал Жуанвилю об отношении к нему народа, проявившемся, когда во время его малолетства бароны подняли восстание: «И святой король рассказал мне, что, будучи в Монтлери, ни он, ни его мать не решались вернуться в Париж, пока парижане не пришли за ними с оружием в руках. Он рассказал мне, что от Монтлери до самого Парижа дорога была заполнена вооруженными и безоружными людьми, приветствовавшими его криками и молившими Господа даровать ему долгую и счастливую жизнь, защитить и укрепить его против врагов». Этому королевскому мифу суждена была долгая жизнь. Пока королям не стали рубить головы (1642 — 1649 гг. в Англии и 1792 — 1793 гг. во Франции), этот миф выживал во всех испытаниях, не раз заставлявших королевскую власть под угрозой социального переворота выбирать лагерь феодалов, защищать их интересы и разделять их предрассудки. Во времена Филиппа-Августа крестьяне села Верной восстали против своих сеньоров — капитула парижского собора Нотр-Дам и отказались платить им талью. Они отправили к королю делегатов, но тот встал на сторону каноников и набросился на крестьянских посланцев: «Да будет проклят капитул, если он не бросит вас в нужник!»

Но король ощущал порой свое одиночество перед лицом всех социальных классов, осознавая исходящую от них угрозу. Находясь вне феодального общества, он боялся быть уничтоженным им. Хроника Иоанна Ворчестерского рассказывает о кошмаре Генриха I Английского. Когда король был в 1130 г. в Нормандии, его посетило тройное видение. Сперва он увидал толпу вооруженных крестьян, окруживших его ложе. Они скрежетали зубами и, угрожая королю, выкрикивали свои жалобы. Затем множество рыцарей в доспехах и в шлемах, вооруженные копьями, дротиками и стрелами, грозили его убить. И наконец, толпа арихепископов, епископов, аббатов, деканов и приоров обступила его постель, подняв на него свои посохи.

«И вот, — жалуется хронист, — сие напугало короля, облаченного в пурпур, чье слово, как сказал Соломон, должно само вселять ужас, подобно львиному рыку». Высмеивая этого льва, «Роман о Лисе» высмеивал всякое королевское величие. Королевская власть всегда оставалась немного чуждой средневековому миру.

Помимо рассмотренных нами общностей, Средневековье знало и иные, в той или иной степени характерные для всех классов и находящиеся под особым покровительством церкви, видевшей в них средство разрядить и ослабить борьбу классов.

Таковы были братства — конфрерии, чье происхождение недостаточно известно нам, как и их связи с корпорациями. Если корпорации базировались в основном на профессиональной основе, то братства имели основу религиозную. Но уже к XIV в. братства соответствовали социальным слоям, если не профессиональным категориям, как, например, братства цирюльников, аптекарей, хирургов (как правило, именовавшиеся «братствами Святого Гроба») и существовавшие отдельно от них братства высших групп — медиков и «хирургов в мантиях», находившиеся обычно под покровительством святых Косьмы и Дамиана.

Таковы были и категории дев и вдов, особо уважаемых церковью. В XII — XIII вв. было весьма распространено произведение духовной литературы «Зерцало дев», где сравнивались достоинства девственности, вдовства и замужества. Сравнение иллюстрировалось миниатюрой: замужняя женщина собирала урожай сам-тридцать (кстати, и такая цифра была абсолютно мифической для Средневековья), тогда как вдовы — сам-шестьдесят, а девственницы — сам-сто. Но девственницы не столько образовывали межсоциальную группу, сколько сливались с монахинями, а в ту эпоху, когда потеря мужа-кормильца вела большинство тех женщин, которые не могли или не хотели вновь выходить замуж, к нищете, вдовы практически неизбежно оказывались включенными в категорию бедняков.

Более устойчивыми были возрастные группы, но не те, что умозрительно относились клириками к абстрактным «возрастам жизни», а другие, интегрированные в конкретную реальность, характерные для традиционных цивилизаций, военных и крестьянских обществ. Среди всех возрастных групп несомненной реальностью своего существования выделялась одна — класс молодежи, соответствующий в примитивных обществах юношам, подвергавшимся инициации. Инициацию — ученичество — проходили и молодые люди Средневековья. Но здесь действовали социальные структуры, придававшие этой возрастной стратификации различный характер у воинов и у крестьян. В одном случае речь шла об обучении военному искусству феодального боя, которое заканчивалось посвящением, вводившим в класс рыцарства. В другом — о хтоническом цикле фольклорных весенних праздников от дня святого Георгия (23 апреля) до Иванова дня (24 июня), обучавшем деревенскую молодежь обрядам, призванным обеспечить экономическое процветание общины. Эти обряды были так или иначе связаны с лошадью и заканчивались очищением огнем — прыжками через костер в Иванов день.

Город чаще всего нарушал эти традиции изначальной солидарности. Впрочем, и в городах можно было найти следы этих обрядов: инициации новичков — «желторотых» студентов и школьников (bejaunes), призванные очистить их от «сельской дикости». Возможно, здесь прослеживается связь между собирательным именем французских крестьян — Жаки, бытовавшим в конце Средневековья, и именем (Zak) — Як, которым в Польше обозначали студента-новичка. Такими обрядами были и инициация молодых учеников, вступавших в компаньонаж — союз подмастерьев, где новичку предписывалось совершить большое путешествие (Grand Tour), и инициация молодых юристов, вступавших в Базошь — корпорацию судебных клерков.

Но класс стариков, «старейшин» традиционных обществ, похоже, не играл особо важной роли в христианском мире, в обществе, где люди умирали молодыми, где воины и крестьяне ценились лишь в пору своего физического расцвета и где даже духовенство управлялось зачастую довольно молодыми епископами и папами — достаточно вспомнить о тридцатипятилетнем папе Иннокентии III, вступившем на престол в 1198 г. (даже если не считать скандально молодых пап X в. — Иоанна XI, занявшего престол святого Петра в 931 г. в возрасте двадцати одного года, и Иоанна XII, ставшего папой в шестнадцать лет в 954 г.). Средневековое общество не знало геронтократии. Тем больше оно могло быть растрогано величием седобородых старцев, украшавших порталы соборов в виде старцев Апокалипсиса и пророков, описаниями седобородого императора Карла Великого, наполнявшими средневековую литературу, и образами отшельников — патриархов средневекового долголетия.