Мужчина поздоровался, заговорил с папой. Это оказался тот самый Арсений Михайлович.

       Арсений Михайлович Клюев.

       Я, если честно, представляла себе его как-то иначе. Всё-таки он военный, а это у меня ассоциировалось прежде всего с формой, погонами. А тут дорогущий спортивный костюм, аккуратно уложенная причёска... бородка-эспаньолка.

       Клюев-старший очень пристально меня разглядывал, и, готова поклясться, недостаток света ему ничуть не мешал. Я очень и очень надеялась, что он остался доволен осмотром, и что не будет против нашей с Эдиком дружбы. Оно, конечно, мне начхать, будет ли он против или за, но не хотелось бы, чтобы моему любимому промывали мозги на тему того, что "эта Лебедева неподходящая партия".

       Арсений Михайлович очень корректно извинился перед папой за причинённые неудобства, одним взглядом отослал Эдика в машину... и Эдик задержался ровно на то время, какое понадобилось, чтобы безо всякого стеснения поцеловать меня на глазах у наших отцов.

       Отцы промолчали и, повергнутые зрелищем в шок, кажется, забыли попрощаться.

       Всю ночь мне снились кошмары. В них Арсений Михайлович приходил к нам на ужин с детьми, всеми, родными и приёмными, в количестве двадцати пяти человек, и все они разговаривали -- вот только, едва открыв рот, издавали громоподобное рычание, как газующие на месте мотоциклы. Потом они начали превращаться в каких-то гигантских насекомых, наподобие богомолов, а Эдик истошно кричал, вернее, рычал, но его я почему-то понимала -- он просил, чтобы я убила его, пока он не стал тараканом...

       Проснувшись, я поняла, что часть этих кошмаров ими вовсе даже не являлась, просто ночью во Фролищи прибыла делегация байкеров.

       Четыре мотоцикла, выстроенные пеленгом, стояли возле нашей калитки, перекрывая улицу. Их хозяева, раскинув на обочине покрывала, мирно храпели, распространяя вокруг себя ароматы здорового мужского пота, бензина, машинного масла, тёплой кожи, металла заклёпок и чужеродной для здешних мест дорожной пыли.

       Я слетела вниз, как на крыльях.

       Тётя Валя уже ушла на работу, а вот папа... он сидел за столом и ждал меня, скрестив руки на груди. Я остановилась в дверях кухни.

       -- Так-так, -- поприветствовал он меня. И это вместо "доброе утро"! -- Так-так. Мне кажется, или ты куда-то собралась?

       -- Э-э... Доброе утро, папочка... -- пролепетала я. -- Ты прав, я собралась, там приехали Вольные Волки...

       -- Я видел. Я, ты не поверишь, даже приглашал их в дом, но они сказали, что хотят подышать свежим воздухом... -- мне показалось, папа оттаял, и сейчас всё вернётся на круги своя, но что-то заставило его голос снова остыть до нулевой температуры:

       -- Однако, я отвлёкся. Итак, детище бесовское. Что ты можешь мне сказать о своём безобразном поведении?

       -- Э-э... -- похоже было, только это и больше ничего я и могла сказать.

       "Детищем бесовским" папа назвал меня впервые. До этого бесовским я была отродьем, а детищем -- любимым.

       -- Э-э, -- повторила я, в надежде, что папа придёт на помощь с наводящими вопросами.

       -- Понятно, -- кивнул он.

       Интересно бы узнать, что это такое он понял? Но спрашивать почему-то не хотелось.

       -- Вчера я был уверен, что ты придёшь домой к ужину.

       Папа выдержал мхатовскую паузу.

       -- Но ты не пришла.

       Пауза номер два длилась на несколько секунд меньше.

       -- Валя сказала, что, вероятно, ты придёшь, как стемнеет.

       Пауза номер три оказалась самой длинной, и только во время неё я догадалась, что Станиславский тут ни при чём, а просто ожидается реакция от меня. И что, он хочет, чтобы я оправдывалась? Или там, прощения просила? Прочитать папины мысли я не могла, поэтому продолжала молчать, ожидая прямого вопроса на который смогу... или, как вариант, не смогу дать прямой ответ.

       -- Но ты не пришла и тогда, когда стемнело, -- решил всё-таки продолжить папа и больше таких гигантских пауз не делал, а говорил всё громче и всё быстрее, -- и, если до этого ты ставила меня в известность, куда и зачем идёшь, то на этот раз обошлась молчанием. Уже Вера с Филом по домам разошлись, уже все Клюевы домой вернулись, и только тебя где-то черти носили! И только когда Арсений Михалыч позвонил -- ты хоть можешь себе представить, что я мог подумать, когда он мне позвонил! Ты можешь представить, что я думал, когда понял, что ты пропала не одна, а в компании с Эдуардом! Ты хоть понимаешь, что мы тут думали?! Нет? Очень плохо!

       Я пыталась вставить хоть слово, но это было нереально. Все три возможности, которые мне предоставляли, я упустила. Оставалось только ждать, когда иссякнет красноречие папы.

       А оно, кстати, уже... того. Он смотрел на меня, и мне от этого взгляда становилось стыдно. Тошно. И хотелось провалиться сквозь землю.

       А лучше -- перенестись, как по волшебству, к Эдику, обнять его и пожаловаться на то, как несправедлива к нам жизнь. То он не оправдывает моих ожиданий и игнорирует известие о том, что я вампир, то папа вдруг теряет ко мне всякое доверие, и так и ждёт, что я начну набрасываться на людей средь бела дня. Ну или средь чёрной ночи.

       Слёзы навернулись на глаза. Ведь я же никому зла не желала! Ничего плохого не хотела! И не сделала! Я просто... просто влюбилась.

       -- Но это же... это же прекрасно... -- обескуражено проговорил папа.

       ...и не заметила, как последние слова проговорила вслух.

       Я покраснела. Или даже побагровела. Не исключено, что аж посинела! И снова, как идиотка, завелась:

       -- Пааа, это не то, что я имела в виду... то есть то, но не то... но в общем я...

       -- Хватит, -- жёстким возгласом остановил он меня. -- Хватит. Я этого и опасался, с самого начала. С тех самых пор, как ты впервые заговорила о Клюевых. Не Эдуард, так другой, их там много. Я опасался того, что ты вскружишь им головы. Будешь вертеть ими, как марионетками. Ты же достойная дочь своей мамы! Тебе же нужны толпы поклонников, ты не можешь успокоиться, пока не удалишь со своего пути всех конкуренток. А ты ни разу не задумывалась, что чувствуют девочки, которых ты унижаешь? Ты вообще замечала, что унижаешь местных девочек?

       -- Что?! Я?! Да я!.. Да я ни разу!.. -- я лихорадочно перебирала в уме свои разговоры с местными и понимала даже без папиных подсказок, что была слишком резкой и насмешливой. Всегда.

       -- Да, да. Ты. И не раз. Они виноваты, что во Фролищах нет магазинов, где можно купить туфли из последней коллекции Прада и сумочку от Вуттон? Они виноваты, что ты родилась с серебряной, нет, с золотой ложечкой во рту, а им в голову не придёт отдавать десять тысяч рублей за кусок шёлка, чтоб повязывать на бёдра? Уж не говоря о том, чтобы просто так, из прихоти, заводить двадцать таких кусков! А ты не замечаешь, ты всё время, каждым словом, каждым жестом даёшь им понять, что они из низшей касты и должны быть счастливы уже потому, что дышат одним воздухом с тобой!

       А вот тут папа перегнул.

       Если я когда и думала так, то только в первый день во Фролищах! Ну, во второй, когда выбралась на пляж... но теперь же я другая! И уже прошла почти целая неделя! И теперь же я...

       Да. Теперь я продолжаю шпынять девчонок, чтобы они как можно дальше держались от Эдуарда.

       От моего Эдика.

       Я, стоявшая всё это время в дверях кухни, прошла внутрь и села за стол напротив отца.

       Он смотрел на меня так, что его взгляд входил в мои глаза и выходил из затылка двумя пытливыми лучами, просвечивающими голову изнутри.

       И чего он так взъелся на меня из-за девчонок... неужели они ему нажаловались? Ведь его самого на пляже ни разу не было.

       -- Па... а откуда ты узнал про девочек?