Он поднялся по лестнице и осмотрел дверь. Петли у нее были слева: значит, вверх открываться она не может, она либо столкнула бы его с крутой лестницы, либо всей тяжестью раздавила бы о стену.

Он зажег и другой факел, напряг зрение. Вершок за вершком простучал дверь — все без толку!

Вспотев от напряжения, он сел на ступеньку и принялся осматривать и размышлять. Наконец заметил, что справа под противоположной стеной коридора земля вроде бы взрыхлена и на ней видно множество следов, словно там двое боролись или танцевали.

Он встал и лихорадочно стал разгребать сыпучую землю. У стены вдруг нащупал толстый длинный шест. Положив факел на землю, Павел, словно боясь, что шест исчезнет, ухватил его обеими руками и дернул что есть силы.

Бум!!

Дверь грохнулась о стену с оглушающим гулом. Густой, сухой кустарник, которым она обросла сверху, зашелестел.

Павел Ледерер пришел в неистовый восторг, увидев над лестницей квадрат голубоватого света. Это улыбался ему звездный небосвод. Вне себя от радости он взбежал по лестнице вверх. Оказавшись на воле, он раскинул руки, словно хотел обнять весь мир. Ярко светившая луна казалась небывалым чудом.

Но в это мгновение на него накинулся кто-то черный и страшный. Сокрушительный удар кулака опрокинул мастера на землю.

Словно издалека услышал он над собой звуки смеха, потом густая мгла заволокла и небо, и его сознание.

Тлеющие кости вопиют

Ян Калина быстро освоился в новой для него обстановке: лесные братья оказались верными товарищами.

Вскоре он подверг их дружбу жестокому испытанию. Сидя у костра, он однажды открыл им свои намерения, и особенно то, что собирался сделать в ближайшую ночь.

— Вы обещали мне, други, что моя борьба станет и вашей. Разбойников принято считать извергами, законы карают нас позорной смертью. Стоит проявить оплошность — нас тут же сожгут на костре с отрубленными головами и конечностями, а то повесят или колесуют. Будем же надеяться, что эта судьба минет нас. А коль доведется, так докажем, что мы не трусы, не будем, как суслики, прятаться по темным норам, покуда голод не выкурит нас из них.

Он говорил, и лесные братья слушали в молчании.

Костер трещал и источал приятное тепло.

— Борьбу, которую мы начинаем против Алжбеты Батори, — продолжал Ян Калина, — мы не можем выиграть в одиночку. Голос разбойника никогда не дойдет до господ, нам надо найти боевых соратников, к слову которых прислушались бы господа познатнее чахтицкой графини. И прежде всего мы должны найти поддержку у Яна Поницена-Поницкого.

Разбойники подняли бы его на смех, не говори он столь решительно и уверенно.

Что общего между ними и пастором? Однако минуту спустя им все стало ясно.

— Никому из нас не дано переступить пределы власти, ибо, совершив это, пойдешь прямым ходом на виселицу. Что другое может ждать нас за публичное обвинение одной из самых богатых и знатных дворянок Венгрии, кроме застенка и казни? Но обвинение, исходящее из уст почтенного, уважаемого старца, поддерживаемого и опекаемого церковными и, разумеется, светскими властями, будет воспринято иначе!

Сидевший тут же Андрей Дрозд не отрывал взора от пламени костра. Он все еще пытался понять, почему он отдал той девушке своего коня. Почему он не может думать ни о чем другом, а только вспоминает это хрупкое прелестное создание?

И только сейчас, с трудом вникнув в смысл последних слов друга, он безнадежно махнул рукой:

— К чему ты это говоришь, Ян? Тщетно искать союзников среди господ. Господин — он и есть господин, все одним миром мазаны. И священник — из того же теста. Да и потом, нет на этом свете такого суда, который бы осудил чахтицкую госпожу, изведи она даже половину страны.

— Правильно! Правильно!

Вавро подкинул в костер хворосту — у него был такой вид, будто он уже поджигает чахтицкий замок.

— Всей этой знати надо свернуть шею, а Батори — прежде всего! — хмуро проговорил Андрей Дрозд. — Это единственное, что мы можем сделать! Ограбить и предать огню!

— Что ж, предположим, мы подожгли замок и сами осудили его хозяйку — и чего мы добьемся? Госпожу — несчастную жертву распутных разбойников до гроба будет сопровождать сочувствие и господ и простонародья, а мы бы в скором времени повстречались с ней в аду. На нас устроили бы такую погоню, какой еще свет не видывал! Нас бы тут же изловили, или мы бы узнали в каком-нибудь логове, что значит голодная смерть…

Так он охладил пыл разбойников, вызванный словами Андрея Дрозда. Через некоторое время Ян почувствовал, что постепенно склоняет их на свою сторону. Когда же он объяснил, что предстоит сделать ближайшей ночью, то прочел в их глазах ужас.

— Заглянем в храм и проверим, действительно ли предшественник нынешнего пастора Андрей Бертони тайно похоронил в нем девять погубленных в замке девушек.

У костра воцарилось гробовое молчание, оно нарушалось лишь треском горящего хвороста.

— Все, что угодно, только не это, други мои! — вскричал Вавро, который был суевернее остальных. — Могу с чертом схватиться на кулачках, в горящий ад проникнуть, но мертвых тревожить — увольте! А то до последнего часа не будет от них покоя!

— Вот именно: до последнего часа не будет вам от них покоя, — оборвал его Калина, — в том случае, если вы не захотите открыть тайну их гибели и не сделаете все, чтобы убийцы были наказаны.

— А чего мы добьемся, если и выкопаем их кости? — раздраженно осведомился Вавро.

— Мы бы доказали сомневающимся, что Алжбета Батори совершает кровавые преступления уже долгие годы. Гробы с прахом невинно убиенных жертв стали бы первым тяжким обвинением против хозяйки замка!

Ян долго еще говорил и наконец превозмог суеверный страх лесных братьев, боявшихся потревожить вечный сон несчастных девушек.

Как только стемнело, разбойники во главе с Калиной отправились в Чахтицы.

— Я с вами не пойду, для покойников вас и без меня достаточно, — усмехнулся Андрей Дрозд. — Не то чтобы я робел — просто с сегодняшнего дня буду наведываться в одно сомнительное местечко. Как справитесь со своим делом, заверните за Вишневое и свистните мне.

Разбойники тщательно пытались подбодрить себя. Суеверный трепет возвращался снова и снова. У храма они нерешительно постояли между крестами и надгробными камнями, залитыми лунным светом. Если бы не стыд, они бы не задумываясь пустились наутек.

Калина подошел к церковным дверям. Он был уверен, что на кладбище ничего не найдут. Там тайных могил быть не может. Все Чахтицы знают о месте каждой новой могилы. Здесь нет загадок.

Дверь была, как обычно, отворена.

Разбойники робко вошли в храм вслед за Калиной и, спотыкаясь, стали бродить между скамьями в великом волнении.

Перед алтарем тихо мигала вечная лампада, и сквозь оконные витражи с трудом продирались бескровные лунные лучи.

Церковь теперь принадлежала евангелистам. Тем не менее католическая негасимая лампада не переставала здесь светить суеверия ради, гласившего, что стоит лампаде погаснуть, как церковь тут же рухнет. Да и без этого поверья в церкви ничего не стали бы менять, ибо все равно никто не был уверен, не будут ли уже завтра снова служить католическую мессу.

Вера меняется здесь в соответствии с настроениями и религиозными колебаниями господ. И какую веру исповедует господин, такую же веру должна исповедовать вся округа.

Калина взял из ризницы восковую свечку, зажег ее от лампады и осветил камень, под которым покоился последний Орсаг[32]. На мраморной доске выступала фигура рыцаря с хоругвью в руке, в ногах его виднелся орсаговский герб и надпись: «Hie jacet Spectabilis act agniricus Dums olim Comes Christophoeus Orszagh de Guth Judex Ciriae ac consiliarius Sacrae. Rom. Caesarae Mattis nec non Comitatus Neogradien. Comes. Obit aetatis a. 32 Die Oct 1567»[33]. Калина читал надпись, которую давно знал наизусть, ибо, в бытность свою католиком, пока поместье со всеми подданными еще не перешло в евангелическую веру, прислуживал при богослужении. Теперь он смотрел на надпись, словно вычитал в ней нечто новое, словно между обветшалыми буквами ему открылась небывалая тайна.