Николаи запомнил слова президента, сказанные им в сутолоке дневной работы:
— Я сделаю все, что могу и как можно лучше; я приложу все свои старания. И я намерен это делать до самого конца. Если все кончится хорошо, не Судет иметь никакого значения, что обо мне говорят сейчас. Если все плохо кончится, то пусть хоть десять ангелов поклянутся, что я был прав, это мне нисколько не поможет.
Проведя вечер в Белом доме, один спрингфилдский приятель, растягивая слова, спросил:
— Что это за чувство — быть президентом Соединенных Штатов?
— Вы слышали о человеке, которого измазали дегтем, обваляли в перьях и в таком виде торжественно вывезли из города? Из толпы кто-то спросил его, как ему это все нравится? Он ответил, что если бы не почести, которые ему при этом оказывали, он предпочел бы уйти незаметно на своих двоих.
В телеграфной конторе военного министерства Линкольн находил и убежище и источник новостей. У него завязались узы дружбы с начальником конторы Дэвидом-Гомером Бэйтсом и оперативным начальником Томасом Экертом. Президент лучше себя чувствовал среди телеграфистов, нежели среди политиков и искателей должностей. Бэйтс заметил, что Линкольн таскал с собой в кармане изрядно потрепанный экземпляр книги с пьесами «Макбет» и «Виндзорские проказницы». Он любил читать Бэйтсу вслух монологи и иногда оспаривал правомерность купюр при постановке шекспировских пьес.
У большого письменного стола Линкольн просматривал телеграммы и отсеивал самые важные для вторичного, более внимательного, чтения. В этой комнате Линкольн впервые узнал об убийстве Элсуорта, о первом и втором разгроме под Булл-Рэном, о семидневном сражении и истерической просьбе Мак-Клеллана о помощи во время боя у пристани Гарисона, о «Мониторе», подбившем «Меримак», об омраченной победе под Антьетамом, поражениях Бэрнсайда и Хукера под Фредериксбергом и Чанселорвиллем, о потоках крови, пролитых во гвремя похода армии Ли через Пенсильванию в Геттисберг.
Миссис Линкольн не могла не стать предметом для пересудов. Сын Адамса Чарльз писал, что «…она хотела поступать правильно, но не знала, что нужно делать, между тем она была слишком горда, чтобы спросить… слуги оставляли Белый дом, потому что они «не могли жить с такой простой» семьей; она консультировалась у репортеров и проводников железнодорожных вагонов».
Она вмешивалась в пустяковые споры о предоставлении должностей на почте и о зачислении слушателей в академию в Уэст-Пойнте. В то время как президент делал все возможное, чтобы не дать распасться кабинету, она сочла возможным 4 октября 1862 года сообщить противнику Линкольна, журналисту Бенету, фамилии крупных деятелей, письменно требовавших от Линкольна перемен в кабинете.
Ей было приятно, что нью-йоркская «Геральд» печатала две-три колонки в день о ее прибытии на курорт Лонг Бранч, о ее багаже, комнатах, компаньонках, визитах, развлечениях, туалетах, халатах. «Миссис Линкольн выглядела совсем как королева в платье с длинным шлейфом и великолепном венце из цветов; она стояла почти что в центре комнаты, окруженная блестящей свитой, и кланялась дамам, которых ей представляли…»
За подписью «Бэрли» печатались статьи, посвященные ее шляпе. «Несколько городов борются на честь предоставления шляпки для головы, которая склоняется на грудь Авраама…» В Нью-Йорке, во всех магазинах от Канала до 14-й улицы, в Филадельфии до Бангора, выставляют «шляпки мадам президентши Линкольн». Владельцы магазинов писали ей, что они хотят подарить ей шляпу в знак лояльности и величайшего уважения к ней, а «любезная и добросердечная дама из Белого дома снисходительно принимает подарок и немедленно «шляпа мадам Линкольн» появляется в витрине, и толпы стекаются, чтоб обозреть ее. И какая это шляпа! Это конденсированный шаблонный рекламный трюк шляпниц. Головной убор — это сплошные фестоны, оборки, плойки, он изогнут так, что под ним может пройти судно с канала».
В день нового, 1863 года Браунинг ездил с ней в карете. Она ему рассказывала о посещении ею спиритуалистки, которая сообщила удивительные новости о ее умершем сынишке Вилли, а также сделала откровения о делах земных. В частности, она сказала, что все министры враги президента, что они стираются только ради своих личных интересов и что их нужно всех разогнать.
Мюрату Холстеду, редактору из Цинциннати, который в частных письмах называл ее тщеславной дурой, она сообщала, что генерал Банкс возвращается в армию и «министром его не назначат».
Газеты не переставали писать о ней. Однажды «Лезлиз уикли» напечатал заметку, состоявшую из одной фразы: «Сообщения о том, что миссис Линкольн находится в интересном положении, не верны». Часто упоминали о ее южных родственниках. «Недавно перекличку военнопленных северян в Хустоне производил лейтенант мятежных войск Тод — брат жены президента Линкольна. Тод зверски обращается с янки. И еще: «11 троюродных братьев миссис Линкольн состоят в Каролинском полку легких драгун армии конфедератов».
Она часто ездила в Нью-Йорк и Филадельфию за покупками. Линкольн ежедневно телеграфировал ей: «Самочувствие сносное», «Не возвращайся ночным поездом. Слишком холодно». Передавали, что когда они впервые сели в карету Белого дома, Линкольн ухмыльнулся: «Мать, а ведь это, пожалуй, самый шикарный наемный экипаж во всем городе, не правда ли?»
В своих письмах и дневниках Джон Хэй давал прозвища Линкольну: «Хитрец» и «Старец». Миссис Линкольн он называл «Мадам», а иногда «Мегера», которая становилась «мегеристей с каждым днем». Секретари президента не всегда соглашались с тем, что неиспользованное жалованье за вакантную должность в Белом доме должно перечисляться в ее пользу. Она считала, что не правительство, а сами секретари должны оплачивать корм для секретарских коней. В конце концов секретари выехали из Белого дома и поселились у Виларда.
Сынишка Тед был Линкольну дороже всех. Они были закадычными друзьями. Часто Линкольн выслушивал государственной важности доклады, держа на коленях Теда. Мальчик обычно спал с отцом. Если Линкольн задерживался в кабинете допоздна, Тед туда приходил, пересаживался с места на место, пока где-нибудь не засыпал. Тогда президент брал его на руки и относил в постель. «Тед» было уменьшительное от слова «тедпоул» — «головастик»; это был энергичный, беспокойный, нервный ребенок. У него было дефектное нёбо, и от этого страдала ясность речи. Он мог ворваться в кабинет президента и громко потребовать то, что ему нужно было в данный момент. Или он стучал в дверь: три быстрых и два медленных удара, три точки, два тире — условный знак, которому он научился в телеграфной конторе. В таких случаях Линкольн говорил:
— Я обязан его впустить. Я обещал ему всегда отвечать на этот код.
Группа дам из Бостона посетила Белый дом; они восхищались бархатным ковром, мебелью из красного дерева, плюшевой обивкой, роскошными люстрами Восточного зала. Все было очень торжественно и тихо. Вдруг раздался грохот и хлопанье бича, послышался пронзительный крик: «Эй, берегись!», и маленький Тед, размахивая длинным кнутом, въехал на табурете, запряженном двумя козами цугом. Эти козы фигурировали и в телеграммах к миссис Линкольн, когда она уезжала с Тедом в гости: «Передай Теду, что козы и отец вполне здоровы, в особенности козы».
Из политических соображений Линкольн упорно отказывался принимать делегацию из Кентукки. Однажды они сидели в приемной и переругивались между собою. Вдруг перед ними появился Тед. Хитро усмехаясь, он их спросил:
— Вы что, хотите повидать старину Эйби?
— Да, — ответили они, улыбаясь.
Мальчик бросился к отцу:
— Папа, можно познакомить тебя с моими друзьями?
— Конечно, сынок.
И Тед ввел людей, которых президент старательно избегал в течение целой недели; он по всем правилам этикета познакомил их с отцом. Президент посадил мальчика к себе на колени, успокоил его, сказав, что все в порядке, и похвалил за то, что он провел все формальности, как истый джентльмен.
Чарльз Дана сказал Линкольну, что его дочурка хочет пожать руку президенту. Линкольн подошел к девочке, поцеловал ее, усадил на колени и поговорил с ней. Дана считал, что это важно отметить.