Почтенный каретник, недовольный тем, что его беспокоят в такой день, и еще более тем, что к нему обращаются со словом «гражданин» вместо благородного «дон», тем самым оскорбляя его, уже собрался ответить грубостью, как это было в его благородных привычках; однако, бросив взгляд на путника, он понял, что перед ним слишком важная особа, чтобы вести себя с ним бесцеремонно.

Он не ошибся в этом, так как путник, потревоживший дона Антонио в день семейного торжества, был не кто иной, как наш посол, выехавший из Неаполя поздно ночью и настолько торопившийся покинуть пределы Королевства обеих Сицилии, что не позволил возницам попридержать лошадей на спуске из Кастеллоне. А это привело к тому, что при переправе через один из многочисленных ручьев, пересекающих дорогу и впадающих в местную безымянную речку, заднее колесо экипажа сломалось.

Вследствие этого происшествия ему пришлось, как он ни спешил добраться до папской границы, последнее полу-льё пройти пешком. Поэтому следует особенно ценить спокойствие, с каким он осведомился: «А почему, скажите, пожалуйста, гражданин Антонио, у вас сегодня не работают?»

— Простите, генерал, — отвечал каретник, подходя к путешественнику, которого он по его одежде принял за военного, а чтобы ехать на четверке, военный, казалось ему, должен быть, по крайней мере, генералом. — Я не знал, что имею честь разговаривать со столь высокопоставленной особой, как ваше превосходительство, в противном случае я не ответил бы: «Сегодня у нас не работают», я бы сказал: «Работать начнут через час».

— А почему нельзя начать работать немедленно? — спросил путешественник самым миролюбивым тоном, как бы предупреждая, что если это зависит от денег, так он готов на жертвы.

— Потому что, ваше превосходительство, колокол уже звонит и, даже если бы речь шла о починке кареты его величества короля Фердинанда — да хранит его Бог, — я не заставил бы ждать господина священника.

— Итак, я, кажется, попал на свадьбу? — сказал путешественник, оглядываясь.

— Именно на свадьбу, ваше превосходительство.

— И кто же эта прелестная невеста? — благосклонно полюбопытствовал путешественник.

— Это моя дочь.

— Поздравляю вас! Ради ее прекрасных глаз я подожду.

— Если вашему превосходительству угодно будет оказать нам честь и отправиться вместе с нами в храм, задержка, быть может, покажется вам не столь томительной. Господин священник произнесет прекрасную проповедь.

— Благодарю вас, друг мой. Я предпочитаю подождать здесь.

— Ну что ж, подождите. А как воротимся, уж не откажитесь выпить стаканчик вина из этих лоз за здоровье новобрачной; это ей будет на счастье, а мы после глотка доброго винца только станем лучше работать.

— Хорошо, почтенный. А сколько времени продлится церемония?

— Около часа, не больше. Ну, дети, в храм!

Все поторопились исполнить распоряжение дона Антонио, который на этот день объявил себя церемониймейстером, однако Пеппино помедлил и вскоре оказался наедине с Микеле Пецца.

— Что ж, Пецца, — сказал он Микеле, протянув ему руку и улыбаясь, хоть улыбка и казалась несколько натянутой, — сегодня нам надо забыть старые распри и чистосердечно помириться.

— Ошибаешься, Пеппино, — возразил Пецца. — Теперь тебе остается только приготовиться, чтобы предстать перед Богом, — вот и все.

Потом он взобрался на стену и торжественно провозгласил:

— Нареченный Франчески, жить тебе осталось всего час!

Тут он спрыгнул в сад Джансимоне и скрылся за стеной.

Пеппино осмотрелся вокруг и, видя, что поблизости никого нет, перекрестился и прошептал:

— Господи! Господи! Вручаю душу свою в руки твои!

Затем он догнал невесту и тестя, уже подходивших к храму.

— Какой ты бледный! — сказала Франческа.

— Дай Бог, чтобы тебе через час не быть еще бледнее!

У посла не оставалось иного развлечения, как наблюдать за жителями Итри: одни шли по делам, другие просто прогуливались; за свадебным кортежем он следил до тех пор, пока его участники не исчезли за углом улицы, ведущей к церкви.

Потом он рассеянно, как свойственно человеку праздному и томящемуся в ожидании, взглянул в противоположную сторону, и, к великому его удивлению, ему показалось, что в конце дороги из Фонди, то есть в направлении, противоположном тому, куда спешил он сам, другими словами — из Рима в Неаполь, едут люди во французской военной форме.

То были капрал и четверо драгунов; они сопровождали почтовую карету, ход которой сообразовался не с привычным аллюром лошадей, которые ее везли, а с неспешным шагом тех коней, что ее сопровождали.

Впрочем, любопытство гражданина Гара́ вскоре должно было быть удовлетворено: карета и ее эскорт приближались, так что он получал возможность рассмотреть их без помех: в любом случае путники либо удовольствуются сменой лошадей в почтовой конторе, либо остановятся на постоялом дворе: контора помещается в первом доме справа, а постоялый двор — напротив.

Но гражданину Гара́ даже не пришлось ждать, пока карета остановится: при виде мундира высокопоставленного чиновника Республики капрал пустил своего коня галопом, опередил карету на сто — полтораста шагов и остановился перед послом, приложив руку к каске и ожидая его вопросов.

— Друг мой, — произнес тот с обычной своей приветливостью, — я гражданин Гара́, посол Республики в Неаполе, что дает мне право спросить: кто те особы, которые находятся в карете и которых вы сопровождаете?

— Две пожилые женщины, гражданин посол, и притом в довольно скверном состоянии, да еще один из «бывших»: обращаясь к ним, он называет их принцессами.

— А вам известны их имена?

— Одну зовут мадам Виктория, другую — мадам Аделаида.

— Вон оно что! — проронил посол.

— Да, они, кажется, тетки покойного тирана, которого гильотинировали, — продолжал капрал. — Когда началась Революция, они удрали в Австрию, а из Вены перебрались в Рим; в Риме они напугались, когда там установилась республика, — словно она воюет с такими старыми ночными чепцами. Им очень хотелось бежать из Рима, как они бежали из Парижа и Вены; но, оказывается, у них есть еще сестра, третья, самая древняя развалина по имени мадам Софи; она захворала, две другие не захотели ее оставить, и это очень похвально с их стороны. Кончилось тем, что они исхлопотали у генерала Бертье разрешение на пребывание… Но я, кажется, надоедаю вам своей болтовней…

— Нет, друг мой, напротив, — то, что ты рассказываешь, мне очень интересно.

— Пусть так. Видно, вас нетрудно заинтересовать, гражданин посол. Ну вот, неделю спустя после приезда генерала Шампионне, который через день посылал меня справиться о здоровье больной, та умерла и была похоронена, и тут уж ее сестры исхлопотали разрешение уехать из Рима в Неаполь, где у них, как говорят, есть высокопоставленные родственники. Но они боялись, как бы в дороге их не сочли за подозрительных лиц и не задержали. Тут генерал Шампионне мне и говорит: «Капрал Мартен, ты человек воспитанный, ты умеешь разговаривать с женщинами. Подбери четырех подходящих человек и проводи старух до границы: ведь они все же дочери Франции. Итак, капрал Мартен, оказывай им полное уважение — понял? Обращайся к ним не иначе как в третьем лице и приложив руку к каске, как полагается обращаться к людям вышестоящим». — «Но, гражданин генерал! — возразил я ему. — Раз их только две, то как же мне обращаться к ним в третьем лице?» Генерал расхохотался над этой глупостью, которую сам же мне сказал, и добавил: «Капрал Мартен, я и не ожидал, что ты такой остряк. Их трое, друг мой. Но третий — мужчина, это их придворный кавалер, и зовут его граф де Шатильон». — «Гражданин генерал, — удивился я, — мне-то думалось, что графов больше уже нет». — «Их нет во Франции, это правда, — возразил он, — но за границей и в Италии они кое-где еще попадаются». — «А как же мне обращаться к этому Шатильону — называть его графом или гражданином?» — «Называй как хочешь, но думаю, что ему, как и тем, кого он сопровождает, будет приятнее, если ты обойдешься без „гражданина“; а так как это не имеет ровно никакого значения и никому не вредит, ты вполне можешь величать его господин граф». Так я и поступал всю дорогу, и это, видно, в самом деле нравилось старухам, потому что они сказали: «Вот воспитанный малый, любезный граф. Как тебя зовут, друг?» Мне хотелось ответить, что я и вправду воспитан лучше, чем они, раз не обращаюсь к их графу на «ты», как они ко мне. Но я ограничился тем, что сказал: «Ладно, чего уж, зовите меня Мартеном». И всю дорогу, когда им хотелось спросить о чем-нибудь, они обращались ко мне: «Скажи-ка, Мартен», «Послушай-ка, Мартен». Но сами понимаете, гражданин посол, это не влечет за собой никаких последствий, раз младшей из них и то шестьдесят девять лет.