Отрицательное движение головы, очень медленное.

— Они спрашивали о Джо-Джо? Утвердительный, едва заметный кивок.

— Они хотели, чтобы ты прекратил поиски Джо-Джо? Они хотели сами его найти?

Утвердительное движение. Это становилось все более интересным.

— Джо-Джо знал некую Тани Джоунс?

Ничего. Никакого движения. Потом я увидел едва заметное движение. Пит пожал плечами.

— Тебе не известно, был ли Джо-Джо знаком с Тани Джоунс?

Утвердительное движение. Очевидно, имя Тани Джоунс ничего ему не говорило.

— Ты сказал, что у Джо-Джо какие-то неприятности. Он казался испуганным?

Пожатие плечами, которое я едва заметил.

— А эта девица Дрисколл… Она доставляла Джо-Джо неприятности?

Пожатие плечами.

— Хватит, — вмешался врач.

Тело Пита напряглось. Он хотел говорить. Я высказал догадку:

— Нэнси Дрисколл может что-то знать? Быстрый утвердительный кивок.

Потом по телу Пита пробежала какая-то дрожь. Врач наклонился к ему и сразу выпрямился.

— Он потерял сознание. Всем выйти. Вон!

Лейтенант Макс оставил полицейского у двери. Мы с Максом вышли из больницы и обнаружили, что по-прежнему жарко, по-прежнему лето, вторая половина дня. А ощущение было такое, что должны быть ночь и зима. Сейчас я не думал ни о Джо-Джо Олсене, ни о Тани Джоунс, ни о патрульном Стеттине, ни о законе и порядке. Я думал о Пите Витанце и людях, которые могли так избить девятнадцатилетнего мальчишку. Я не хотел правосудия, я хотел разделаться с ними сам. Это как в политике: меня не волнует Программа борьбы с бедностью, меня волнуют бедные. Ну и, конечно, я не мог не думать о себе. Те люди интересовались мною.

— Берегите себя, Форчун, — сказал Макс на прощание.

Интонация насторожила меня, и я замер, глядя, как удаляется полицейская машина. Лейтенант знал что-то и не говорил мне. Газзо тоже знал. Я чувствовал, что это связано с Тани Джоунс и ее убийцей и тем, почему убийца не спешит расстаться с добычей.

Во всем этом было еще что-то. Какая-то третья сила. Теперь я в этом не сомневался. Третья сила, которая пока проявила себя лишь двумя тенями на ночной улице и двумя неизвестными мужчинами, которые задавали вопросы мальчишке и били его. Может быть, это те же самые двое, может быть, другие.

Я отправился к Марти. Она уже встала с постели и причесалась. О ночных тенях она уже забыла. Мы пошли в открытое кафе «О. Генри». Я любовался самым красивым видом в Нью-Йорке: Марти в короткой юбке.

— Ты грязный старик, Дэн Форчун, — заявила Марти.

— А разве бывают другие? Вы, красивые молодые девушки, не даете нам, старикам, состариться с достоинством.

— Я красивая?

— Для меня — да, — сказал я, — и на сцене. Вот что важно: для своего мужчины и в своей работе ты красивая.

Она наградила меня улыбкой.

— Ты знала Тани Джоунс, Марти? Она отрицательно покачала головой.

— Нет. Тебе ведь известно, я с этими девицами не общаюсь. Это ее убил вор, правильно? Одна из девушек говорила о ней несколько дней назад. Тани я никогда не видела. «Голубой подвал», он же в двух кварталах от нас. Какой ужас, Дэн. Я хочу сказать — дурацкая смерть для молодой девушки.

— Около твоих девушек болтались какие-нибудь мужчину — спросил я.

— Около девушек всегда…

Марти умолкла. Глаза ее расширились. Она сидела лицом к Шестой авеню, а я спиной. Я обернулся.

— Хелло, Дэнни.

Он подошел и сел напротив меня за наш столик размером с почтовую марку. Энди Паппас. Ничего не подозревающие люди проходили совсем рядом, а Паппас сидел и улыбался. Если не считать цены его костюма, которая могла быть только трехзначной, Паппас выглядел как любой обычный человек. Фетровая шляпа была темно-голубой, тропический костюм — темно-голубой в едва заметную полоску. Рубашка, в голубую и белую полоску, вполне соответствовала времени дня. Галстук строгий, ботинки из мягкой черной кожи… Из-под тонкого пиджака нигде не выпирал пистолет.

— Очень рад тебя видеть, Дэнни. Выпьем все вместе?

Я знаком с Энди Паппасом всю свою жизнь. Мы одного возраста. Выросли вместе — здесь, рядом с рекой. В одно время стали интересоваться девчонками. Окончили среднюю школу в одном классе. Вместе воровали в те ранние дни. Энди знает, как я потерял руку. Это с его наводки мы с Джо пошли тогда на голландское судно. И Энди сбыл бы добычу, если б я не сломал руку. Пожалуй, Энди Паппас— главная причина того, что местные до сих пор считают меня отчасти своим. В Челси никто не захочет понять, что можно быть близко знакомым с Энди Паппасом и не возносить за это хвалу Господу каждый вечер. Мы росли вместе, да, но на этом все и кончилось. Джо бедный и работящий. Я бедный и зарабатываю себе на жизнь, хотя особо себя не утруждаю. Энди богат, и никто не знает точно, в чем заключается его работа.

— Моим друзьям повторите, а мне немного «реми-мартена», — сказал Энди официанту. Официант был вежлив. Энди был вежлив. Он улыбнулся мне. — Поздоровайся со мной, Дэнни.

Энди Паппас — босс. Босс, вот и все. Официально — большой стивидорной компании в доках. Официально у него хорошая, эффективная компания, от которой всем только польза, А неофициально Энди является боссом чего-то совсем другого. Некоторые говорят, что он босс всего остального. Кое-кто даже говорит это вслух. Энди не беспокоят такие пустяки. Всем известно, что Энди — крупный босс в рэкете, только вот в каком? Часть этого рэкета — поддержание порядка в доках. Паппас устраивает так, что суда разгружают тихо и спокойно — за цену. В общем, люди думают, что Энди держит по пальцу в каждом нелегальном предприятии, какие только у нас есть. Конечно, истинное занятие Паппаса, истинное занятие босса этого типа — вымогательство. Это ведь и есть рэкет — любая деятельность, легальная или нелегальная, где главным рычагом является страх.

— Хелло, Энди, — сказал я. Чуть повернув голову, кивнул Марти. Я хотел, чтобы она ушла. Энди улыбнулся.

— Пусть леди останется, Дэнни. Я видел, как она работает. Она очень хороша, — У Энди приятный голос, низкий и ровный, и речь культурная для человека, который с трудом окончил среднюю школу. — К тому же мы старые друзья, верно, Дэнни?

— У тебя нет друзей, Энди, — сказал я. — Ты всем враг. Паппас кивнул. Он не перестал улыбаться. У нас это была старая история.

— Ты никак не хочешь смягчиться, а, Дэнни?

— А ты так и не меняешься, а, Энди? Ты ведь не с визитом вежливости явился.

Я кивнул в сторону фонарного столба, стоявшего в нескольких футах от столика этого крошечного открытого кафе. Фонарь был старый, газовый, хозяин «О. Генри» развесил их для атмосферы. К столбу прислонился, притворяясь, что смотрит на девушек, Джейк Рот. Смотрел Джейк не на проходивших девушек, а на меня. Энди Паппас, как всем известно, пистолета не носит, а Рот даже в постель ложится с наплечной кобурой под пижамой. Джейк Рот у Энди главная «убеждающая» сила во всех конфликтных ситуациях. Через улицу я увидел Милта Баньо. Маленький Милт — второй стрелок; сейчас он, стоя у писчебумажного магазина, пытался читать газету по слогам. В действительности он наблюдал за мной в витрине магазина. А чуть подальше, в сторону Шеридан-сквер, у магазина японских игрушек стояла длинная черная машина Энди. Водитель сидел за рулем, опустив козырек фуражки и скрестив руки. Под скрещенными руками, естественно, скрывался пистолет.

Паппас проследил мои взгляды на его людей. Пожал плечами.

— Ты сам это сказал, Дэнни. Мне все враги. Нужно защищаться.

— Это не совсем то, что я сказал, но ладно. Что тебе нужно?

— Сначала выпей, Дэнни. Ты мой друг. Хотя меня ты другом и не считаешь.

— Я с тобой пить не буду, Энди, и моя подруга — тоже.

Я знаю, что захожу с Паппасом слишком далеко. Его холодные глаза заблестели. У Энди мертвые глаза. Холодные глаза мертвого человека, который давно перестал спрашивать себя, чего он в действительности хочет и зачем живет. Я видел такие глаза у генералов. Может быть, если человек часто сталкивается со смертью, это меняет его. Нет ничего храброго в том, чтобы не уступить дорогу бешеному псу — это просто глупо. Но когда передо мной Энди, я ничего не могу с собой поделать. А ведь я боюсь его. Ненавижу и боюсь.