Немного времени спустя тропа, по которой шел Ацукёки, вывела его к пещере, возле зева которой цвело пятое дерево. Это был каштан с кроной листьев настолько черных, что она казалась провалом, дырой в мир мертвых. Человек, перебивший женихов в доме дайнагона стоял, прислонившись к его стволу. Увидев Ацукёки, он снял маску. Под ней было лицо Гэндзо, еще не обветренное колючим дыханием Севера. Слуга снял доспехи покойного дайнагона, отложил окровавленный меч и устроился под каштаном, намереваясь вздремнуть. Когда юноша приблизился к нему, Гэндзо исчез, а на его месте лежал великан. Он вытянул длинные ноги в пышных меховых сапогах, подложил руки под голову и мерно храпел, вздымая большую, как бочонок, грудь в черном шерстяном тулупе. Ацукёки никогда не видел такого огромного эмиси. Юноша догадался, кто закапывал под деревьями похищенных из лагеря людей, а позже с невероятной силой пускал в их товарищей костяные стрелы.

— Я вовсе не сплю, мама, — глухим, низким голосом сонно проговорил великан. — Твой сын просто дал глазам отдохнуть, вот и все.

Ацукёки отступил на шаг назад, стараясь сдержать дрожь в руках. Рукоять меча внезапно сделалась тяжелой и незнакомой. Гигант перевернулся на другой бок и подложил под щеку широкую ладонь.

— Я за много ри учую любого мужчину, — прохрапел он. — От них несет рыбой и потом. От них не пахнет цветами, как от тебя, мама…

Ацукёки глубоко вздохнул, изо всех сил размахнулся и вонзил меч в незащищенное горло великана. Гигант прерывисто вскрикнул, схватился огромными руками за шею и начал кататься по земле, с гулом колотя ногами. Ацукёки отпрянул, готовясь нанести второй удар, но этого не понадобилось. Агония закончилась, эмиси замер, заливая кровью корни каштана.

Юноша осторожно ткнул тело великана мечом и убедился, что тот был мертв. После чего Ацукёки осмотрел вход в пещеру. Судя по всему, она была куда глубже той, где их отряд остановился прошлой ночью. Мерцающий в глубине свет напоминал биение огромного сердца горы. Одной рукой держа меч, а другой — касаясь шершавого камня, Ацукёки начал осторожно спускаться. Здесь явно жили люди, «земляные паучки», как называли их жители долин. Сделанные на стенах углем рисунки и следы кострищ на полу говорили о том, что когда-то под горой обитало многочисленное племя. Сейчас пещера опустела, и лишь мерное капанье воды нарушало тишину подземного чертога. В каменных нишах стояли большие глиняные жирники, трепещущие фитили которых и разгоняли темноту.

Узкий, извилистый лаз вывел Ацукёки в просторный зал, освещенный, кроме таких же жирников, лунным светом. Пробивающийся сквозь отверстие в каменном своде серебряный луч падал на груду ломанного белого камня, на которой, как на троне, восседала женщина ослепительной красоты. Густые рыжие волосы, уложенные в толстую косу падали до самых ног, она куталась в медвежью шкуру, которая едва прикрывала белые как снег плечи. Но самым удивительным в ней были глаза — две льдины, в которых скопилось столько злобы, надменной гордости и ненависти, что Ацукёки не мог без содрогания смотреть на нее.

Юноша приблизился, держа в руках обнаженный меч, играющий бликами огня и лунного света. Когда он подошел к трону хозяйки, то обнаружил, что его основание было сложено вовсе не из камня, а из человеческих костей. Среди груды черепов он увидел бородатую голову Менкакуша и понял, что его отряду так и не удалось добраться до замка Корэхари.

Хозяйка горы улыбнулась синими губами, пристально наблюдая за движениями пришельца. В ней не чувствовался страх или беспокойство. Напротив, казалось, что она давно ждала его. Тогда юноша, наконец, понял…

— Никакого уродства никогда не было, — сказал Ацукёки.

Улыбка прекрасной женщины обнажила жемчужины зубов.

— Твоя красота — вот твое проклятье, хозяйка горы, — продолжил юноша. — Проклятье, которое убивает все, что любит тебя. Еще до того, как первые южане-завоеватели ступили на землю Тохоку, ты безраздельно властвовала здесь. Столетиями твои сыновья убивали друг друга ради твоей милости, и приносили кровавые жертвы Матери-Земле, чтобы твоя красота, твоя жизнь никогда не увядала. Их кровь орошала цветы и плодоносные горные деревья до тех пор, пока ты, как паучиха, не извела все свое потомство, кроме самого сильного своего сына, который продолжал приносить тебе жертвы. Теперь он мертв, хозяйка горы.

— Но ты жив, — улыбнулась она синими губами. — И теперь ты мой. Подойди.

Когда молодой воин вогнал меч в ножны, его лезвие зазвенело протяжно, как плачущий ребенок. Двигаясь скованно, юноша приблизился к кутающейся в меха красавице и опустился перед ней на колени.

— Поцелуй меня, — попросила хозяйка горы.

Ацукёки покорно подался вперед — и их уста соединились. Поцелуй был долгим, жадным и страстным, как последний глоток умирающего от жажды. Хозяйка горы обхватила свою жертву руками, сбросила тяжелые шкуры и прижалась к юноше обнаженным холодным телом. Прошло еще несколько долгих мгновений, прежде чем она поняла свою ошибку.

— Ты… — прошептала ледяная женщина, оторвавшись от губ юноши. — Ты не человек!

Ее злые глаза впервые за сотни лет были полны ужаса.

— Я человек, но не мужчина, — поправил молодой красавец. — Меня зовут Ацукёки но Хару, я дочь дайнагона Мататэ. Отец любил меня столь сильно, что предпочел навлечь проклятье на свой род, лишь бы не расставаться со мной. Чтобы скрыть преступление против богов, он отдал меня в воспитание своему слуге. Десять лет я носила мужское платье и жила среди воинов и слуг нашего дома…

Хозяйка горы пыталась высвободиться из рук Хару, но тщетно. Дочь дайнагона вытащила из прически длинную иглу, и гладкие темные волосы рассыпались по ее плечам.

— Они любили меня как брата и друга, — продолжила девушка. — Их любовь обернулась безумием, когда в день смерти отца я появилась в траурном женском платье. Они убили друг друга — кровь залила тростник на полу нашего дома. Тот, кто однажды увидит меня — не знает больше покоя. Тебя называют зимнее безумие, хозяйка горы, а я — безумие весеннее!

Хару схватила красавицу за горло, сильно сдавила его и повалила соперницу. Другой рукой она сжала острую железную шпильку для волос.

— Чего ты хочешь?! — шипя от боли, выкрикнула женщина.

— Я хочу, чтобы ни одно зеркало больше не смогло удержать моей красоты, — крикнула Хару, вонзая шпильку в грудь хозяйки горы. — Я хочу, чтобы ни один мужчина больше не смог взглянуть на меня.

Руки Хару стали липкими и скользкими от холодной крови, но она продолжала колоть податливое мягкое тело, пока ледяная красавица не затихла под ней. Подрагивая от пережитого возбуждения, Хару присела отдышаться. Только тогда она увидела растущий за троном хозяйки горы цветок. Это была большая красная китайская роза. Девушка вспомнила, что такие цветы еще называли вечноцветами, за то, что они не теряли красоты в течение целой сотни дней. Рядом с цветком лежал Гэндзо, на его шее алел тонкий надрез, через который сочилась кровь.

Хару оторвала от своего рукава длинную полосу ткани и перевязала рану своего слуги. Гэндзо очнулся и проговорил:

— Не смейте пытаться изуродовать себя, — он коснулся рукой шрамов на щеке девушки. — В случившемся нет вашей вины.

— Что же мне теперь делать? — спросила Хару.

— Нам нужно бежать, Ацукёки-сама! — выдохнул Гэндзо. Теперь Хару понимала, что он давно готовил эту речь. — Бежим на север, в Тохоку. Никто не найдет вас на краю света, никто не станет там жертвой вашей красоты. Возьмите доспех своего отца…

Она не стала слушать дальше. Схватив тонкий стебель цветка, девушка переломила его, скомкала мягкие лепестки и отшвырнула их прочь…

…Спуск с горы дался спутникам неожиданно легко. Несмотря на то, что Гэндзо потерял так много крови, что ослеп — он мог идти, опираясь на плечо своей хозяйки. Слуга не проронил ни слова до того момента, как они ступили на лед озера. Только тогда Гэндзо осторожно спросил:

— Ацукёки-сама… вы убили хозяйку горы?

— Она мертва, — кивнула Хару. — Скажи мне, Гэндзо, я по-прежнему прекрасна?