— Это выходит за рамки служебных обязанностей. — Тем не менее глаза его прояснились. — А о чем спрашивать?

— Ну, например, кто седлает Три-Нитро для тренировочного галопа и каким будет распорядок дня в конюшнях с сегодняшнего дня до будущей среды, Я вернусь в пятницу вечером, чтобы посмотреть субботний галоп. Они обязательно выведут Три-Нитро на тренировку в субботу. И дадут ему большую нагрузку, чтобы довести его до полной готовности.

Потом я позвонил Розмари и снова назвался мистером Барнсом.

— Я не могу говорить. У нас гости.

— Тогда послушайте, — сказал я, — Постарайтесь уговорить Джорджа изменить распорядок, когда Три-Нитро выведут на галоп в субботу. Например, сменить жокея. Не посылать с ним Инки Пула.

— Не думаете же вы… — воскликнула она на высокой ноте и оборвала фразу.

— Я ничего не знаю, но если Джордж полностью изменит распорядок, будет меньше возможностей для махинации. Я буду следить за галопом. Но хотелось бы, чтобы вы разрешили мне поговорить с Джорджем.

— Нет. Он разозлится. Извините, но мне надо идти. — В трубке раздался треск. Я подумал, что, может быть, Джордж прав и его жена действительно неврастеничка.

Я отправился в Жокейский клуб на Портмен-сквер, где должен был встретиться с Лукасом Уэйнрайтом. Хотя я получил от него неофициальное задание, оно все же было достаточно официальным, чтобы он пригласил меня к себе в кабинет. Как выяснилось, бывший старший инспектор полиции Эдди Кит уехал в Йоркшир, чтобы провести проверку на допинг, а остальным не было дела до моего визита.

— Я приготовил вам все папки, — сказал Лукас. — Здесь доклады Эдди Кита о синдикатах и кое-какие данные о прохвостах, которых он покрывал.

— Тогда я начну. Могу я взять их с собой или вы предпочитаете, чтобы я просмотрел их здесь?

— Лучше здесь, — сказал он. — Моя секретарша, насколько мне известно, большая поклонница Эдди. Лучше не привлекать ее внимания

Он предоставил мне стол у стены, удобное кресло и яркую лампу, и в течение часа я читал и делал выписки.

Когда я закончил, Лукас спросил:

— Вы выписали все, что хотели?

— Пока только половину. Вы можете мне дать еще часок?

— Да, но… Видите ли я хочу быть с вами честным… Я, пожалуй, сообщил вам не все факты, — признался он.

— Тогда сообщите мне их.

— Я уже посылал человека проверить два синдиката. Шесть месяцев назад. До того, как их проверял Эдди.

— И каков был результат?

Он откашлялся.

— Человек, которого я послал, — его фамилия Мейсон… Мы так и не получили его доклада, потому что на него напали на улице до того, как он мог его подготовить.

— Что значит — напали? — спросил я, — И кто напал?

— Никто не знает, кто на него напал. Его обнаружил на тротуаре какой-то прохожий, который и вызвал полицию.

— Но разве вы… не расспросили его… Мейсона?

— Он… э-э… полностью так и не оправился, — сказал Лукас с сожалением. — Его, видимо, несколько раз ударили по голове. На теле остались следы побоев. Мейсон до сих пор в больнице. И навсегда останется там. Он превратился в идиота… и к тому же ослеп… Полиция считает, что Мейсона пытались убить.

Он откинулся на спинку кресла с таким видом, словно выполнил неприятную обязанность. Долг джентльмена.

— Ясно, — сказал я. — Какие синдикаты он проверял?

— Первые два из тех материалов, что я вам дал.

— И вы считаете, что кто-то из членов синдиката способен прибегнуть к насилию, чтобы выпутаться из трудного положения?

— Возможно, — признался он огорченно.

— Так что же мне надо расследовать — возможную нечистоплотность Эдди Кита или покушение на убийство Мейсона?

После паузы Лукас ответил:

— Пожалуй, и то, и другое.

Наступало долгое молчание. Наконец я сказал:

— Вы отдаете себе отчет в том, что, послав мне записку на скачках, встретившись со мной в чайной комнате и пригласив сюда, вы не оставили сомнений в том, что я работаю на вас?

— Но ведь это может быть совсем другая работа.

— Но после того, как я появлюсь в синдикатах…

— У меня, конечно, не будет претензий, — сказал он, — если после того, что вы узнали, вы не захотите… э-э…

Я вздохнул.

— Лучше расскажите мне подробнее о Мейсоне. Куда он ездил и с кем встречался. Все, что вы можете припомнить.

— Мне практически ничего не известно. Вскоре после того, как Мейсон уехал, нам сообщили, что он подвергся нападению. Полиция не смогла установить, где он побывал, а все члены синдикатов клянутся, что в глаза его не видели. Дело, конечно, закрыто, и шесть месяцев спустя никто им не интересуется.

Я покинул Жокейский клуб без четверти шесть и направился и себе.

К дому я подъехал на такси, но не смог остановиться перед парадным, потому что там стояла темная автомашина.

Я лишь мельком взглянул на нее — и допустил ошибку. Как только подошел к ней и повернул к парадному, ближайшая ко мне дверца открылась.

Двое мужчин, одетых в темное, выскочили из нее и схватили меня. Один ударил меня по голове чем-то тяжелым, а другой набросил на меня что-то типа лассо из толстой веревки, связал руки и обмотал грудь. Вдвоем они засунули меня, как мешок, на заднее сиденье и завязали глаза какой-то тряпкой.

— Ключи, — раздался голос. — Скорей. Нас никто не видел.

Я почувствовал, что они роются в моих карманах. Звякнули ключи, я начал приходить в себя и сопротивляться — это была чисто рефлекторная реакция.

После этого мне прижали к носу и ко рту мерзко пахнущий тампон. Я потерял сознание.

Придя в себя, я понял, что лежу на соломе. Поначалу мне померещилось, что я упал с лошади, хотя и не мог вспомнить, с какой и на каких скачках.

Потом до меня дошло, что это совсем не скачки. Меня похитили средь бела дня на улице Лондона. Я лежал, связанный, на спине с повязкой на глазах. Потом я сел и попытался высвободить хоть какую-нибудь часть тела, но мои усилия были напрасными.

Прошла целая вечность, прежде чем снаружи послышались шаги. Скрипнула деревянная дверь, и внезапно свет упал мне на лицо.

— Напрасно стараетесь, мистер Холли, — проговорил чей-то голос. — Вам не развязать эти узлы одной рукой.

Я перестал стараться.

— Мы немного переусердствовали, — сказал мужчина с явным удовольствием, — и веревки, и анестезирующее средство, и дубинка, и повязка на глаза. Я, конечно, предупредил их, чтобы они были осторожны и не задели вашу металлическую руку.

Голос был мне знаком. Едва уловимый манчестерский акцент, манера говорить, приобретенная при восхождении по лестнице, ведущей в верха общества. Уверенность — признак могущества.

Тревор Динсгейт.

Последний раз я видел его во время тренировочного галопа в Ньюмаркете, когда наблюдал, как скачет Три-Нитро, которого он узнал потому, что был знаком с рабочим жокеем, неизвестным большинству зрителей. Букмекер Тревор Динсгейт интересовал меня, он был человеком, которого мне следовало раскусить раньше. Этим бы я и занялся, но не успел.

— Снимите повязку с глаз, — приказал он. — Я хочу, чтобы он меня видел.

Когда глава привыкли к свету, первое, что я увидел, — был двуствольный дробовик, наведенный на меня.

Я находился в амбаре, а не в конюшне. Слева от меня стоял огромный стог соломы, справа, чуть поодаль, — трактор. Ноги мои были привязаны к прицепной тяге газонокосилки. Надо мной высился свод крыши со стропилами и одна слабая электрическая лампочка, свет которой падал на Тревора Динсгейта.

— Вы слишком умны — себе во вред, — сказал он. — Знаете, что о вас говорят? Если Холли взялся за вас — берегитесь. Он подкрадывается к вам, когда вы будете считать, что он не ведает о вашем существовании, и двери камеры захлопнутся за вами прежде, чем вы сообразите, как это произошло.

Я промолчал. Что я мог сказать? Что можно сказать, когда сидишь, спеленутый, этаким пнем, под дулом дробовика?

— Так вот, я не собираюсь ждать, ясно? Я знаю, что вы уже подобрались чересчур близко. Хотите меня сцапать? Расставили ловушки, а? Ждете, пока я попадусь, как попались в ваши руки многие другие? — Он замолчал, поняв, что неточно выразился. — В вашу руку, на этот замысловатый крючок.