«Cras amet qui nunquam amavit»[27].

Мистер Скелтон не прочел ее вслух, а со словами:

— Непонятно вдвойне, — передал Нэду.

Тот отдал ее мне.

— Не думаю, что Возьмем Платона в будущем станет моим желанным гостем, — сказал Нэд.

Я огорчилась. Похоже было, что не многие из моих друзей смогут рассчитывать на это.

Кто-то шепнул мне, что приехала машина, и чутье свадебных гостей подсказало всем, что мы готовы их покинуть.

Нас окружили, чтобы сказать последние слова прощания. А затем словно бы ничего и не было, гости куда-то исчезли, и мы с Нэдом остались одни.

— Бедная Эмили. Она плакала, — сказала я.

— На свадьбах всегда плачут. Какая свадьба без слез?

— Она выглядела такой одинокой.

— Глупости. Ведь мы не уезжаем в какое-нибудь Тимбукту.

Такси везло нас по знакомым улицам, через знакомую равнодушную толпу.

— Не будь такой озабоченной, — сказал Нэд. — Я очень люблю тебя.

В поезде мы были одни в купе. Нэд обнял меня за плечи. Мы смотрели в окно. Тень от паровозного дыма плыла над полями и напоминала вереницу голубых ангелов, которые, взявшись за руки, улетают в небо. Мне хотелось чувствовать себя взволнованной, но я была спокойна.

— Я взвалил на свои плечи ужасную ответственность, — сказал Нэд.

Я спросила, понравилась ли ему свадьба.

— Все закончилось так быстро, что я не успел опомниться.

Я согласилась с ним, это отсутствие свадебных впечатлений немного сблизило нас.

— Не смей выглядеть такой обеспокоенной.

Я заверила его, что ничуть не беспокоюсь.

Мы намеревались провести неделю в Борнмуте. О Париже пока не может быть и речи, сказал Нэд, поскольку дела идут хуже, чем он ожидал. Но он надеется, что скоро все наладится и тогда весной мы сможем поехать за границу.

Весной, подумала я, нет, этого никогда не будет. Это непредвиденное, неразумное вмешательство действительности настолько опечалило меня, что слова сомнений чуть было не слетели с моих губ.

— Весной мы сможем совершить более длительное путешествие, — добавил Нэд. — А сейчас я могу оставить контору только на неделю, не больше.

Когда Нэд расписался в журнале гостиницы и я увидела свою новую фамилию, я почувствовала легкое беспокойство и даже обрадовалась этому: я не хотела все время оставаться безучастной — это было нехорошо. Но чувство беспокойства быстро прошло. Оставшись с Нэдом наедине в номере, из окна которого был виден лишь кусочек моря (так непохожего на те бескрайние просторы, напоенные запахом апельсиновых рощ, какие представлялись мне в моих мечтах), я поцеловала Нэда и принялась разбирать чемоданы. Нэд сидел на краешке постели и следил за мной. Я чувствовала, как его взгляд скользнул с моего затылка по спине вниз. Мне казалось, что мои движения очень экономны и спокойны. Глядя на них, Нэд должен понять, что я буду хорошей хозяйкой.

Шторы еще не были опущены, и за окном дремал тихий и мирный вечер.

— Невероятно, — сказала я, — но я совсем не чувствую усталости.

Нэд встал с кровати так быстро и неожиданно, будто в нем распрямилась пружина. Я вздрогнула. Он рассмеялся.

— Детка, ты начиталась всяких книг о монстрах, и у тебя вид жертвы. Пойдем-ка лучше поужинаем и не надо быть такой глупышкой.

Я разрыдалась.

— Глупышка, так и есть глупышка, — успокаивал он меня.

Глава II

Эти свежие и благоухающие осенние дни на берегу моря хорошо запомнились мне. Они полностью принадлежали мне и Нэду. В этот короткий период мы любили друг друга.

Я впервые тогда поняла, что время ожидания было нелегким для Нэда. Это была откровенная и чувственная натура; он не мог бы довольствоваться лишь романтическими обещаниями любви. И тем не менее его отношение ко мне было неизменно нежным, терпеливым и внимательным, за что я была невыразимо благодарна ему. Несмотря на предупреждения Каролины, которые я берегла, как талисман, я сравнительно быстро смогла ответить Нэду на его чувства, и в этом была прежде всего его заслуга. Какое-то время мне казалось, что я наконец обрела твердую почву под ногами, стала совсем взрослой и ошибок больше не могло быть.

Погода нам благоприятствовала. Весь день на белом безоблачном небе сияло солнце, море было спокойным. Мы лежали на пляже, бродили в густой пахучей сосновой роще, по вечерам танцевали в курзале. Мы были веселы и спокойны и ни о чем не мечтали, ибо человек мечтает, когда ему плохо.

Накануне отъезда я сказала Нэду, что мне надо сделать кое-какие покупки. Он вскочил.

— Я пойду с тобой.

— Нет, не надо, оставайся здесь и читай свою книгу. — Я объяснила ему, что мои покупки будут совсем не интересными и займут у меня не более получаса.

Я еще не решила, что хочу купить. Я только знала, что выберу что-нибудь по весу самое тяжелое. Я зашла в отдел скобяных изделий одного из больших магазинов и стала разглядывать сковороды. Я отказалась от алюминиевых и выбрала большую чугунную, рассчитанную на семью из десяти человек.

— Желаете с доставкой на дом?

— Конечно, — ответила я продавщице. (Ведь только для этого я и делала покупки.)

— Куда?

Я указала адрес. Продавщица предложила оплатить доставку и спросила мое имя. Наконец-то я могла удовлетворить свое маленькое, но упорное желание, не покидавшее меня с самого дня свадьбы.

— Скелтон, — сказала я. — Миссис Эдмунд Скелтон. С-к-е-л-т-о-н.

Чувство удовлетворения согрело меня, как горячее питье в промозглый день. Моя будущая жизнь представлялась мне как нечто скромное, солидное и совершенно простое. Именно о такой жизни я мечтала и была теперь вполне довольна.

Для молодой девушки первые дни супружеской жизни похожи на игру — девушка играет в хозяйку. Я важно расхаживала по своей новой квартире и делала домашнюю работу с такой быстротой и охотой, что обычно после полудня не знала, куда себя девать. Я не привыкла иметь столько свободного времени, и теперь я не знала, чем его заполнить. Писать мне не хотелось; теперь я стала женой и хозяйкой, а порядочным женам, говорила я себе, незачем изливать свои чувства в стихах. Я читала так много, что у меня болели глаза, перечитала всех любимых авторов Нэда, чьи книги он держал на полке в спальне: Скотта, Конрада, Вудхауза, Киплинга; среди них, как это ни странно, мне попались «Дублинцы» Джойса. Мне хотелось во всем как можно больше походить на Нэда и разделять его вкусы.

Эмили не часто напоминала мне о себе. Казалось, мой медовый месяц, во время которого она впервые по-настоящему рассталась со мной, помог ей обрести новые интересы. Она опять вернулась к религии своей юности, и все ее интересы были связаны теперь с деятельностью приходской церкви, священник которой, по ее мнению, был человеком исключительных качеств и энергии. В какой-то мере она даже перенесла на него то благоговейное обожание, которое когда-то испытывала к моему отцу. Он не только добр, говорила она, но и необыкновенно умен, и ей даже нравилось, что некоторые из его проповедей были недоступны ее пониманию. Он был человеком тонкого вкуса и собирался превратить местное литературное и музыкальное общество в центр культуры, отвечающий самым взыскательным требованиям. Эмили как-то пригласила меня на концерт Уильяма Примроуза. Весь концерт она просидела в состоянии экстаза и в течение почти двух часов неправильно отбивала такт рукой, затянутой в перчатку.

— Настоящий праздник музыки, — сказала она мне потом, улыбаясь своей новой робкой и одухотворенной улыбкой.

Нэд был теперь в хорошем расположении духа и, насколько я могла судить, занят. Он позволил себе играть в теннис только один раз в неделю. Я больше ничего не слышала о тех временных затруднениях, которые помешали нам провести медовый месяц в Париже.

Однажды, спустя три месяца после нашей свадьбы, ко мне зашла на чай миссис Скелтон. Я не ждала ее и поэтому действительно смогла угостить ее только чаем. Она пила его с подозрительным и опасливым видом, словно некое экзотическое зелье, к которому каждая порядочная англичанка не может не относиться с подозрением. Как всегда, она презрительно и раздраженно говорила о своем муже («С ним просто не о чем разговаривать, да и всегда так было») и о Нелли («Почему она обязательно должна выглядеть такой неэлегантной?»). Но эта тема вскоре оказалась исчерпанной. С наслаждением вытянув в кресле свое тощее тело, она закрыла глаза, но тут же снова открыла их; зрачки ее сузились.