Хуа То взглянул на небо, на светящуюся там Реку.[200] Вдохнул живительный бодрящий вечерний воздух, подобный эликсиру Сиванму. Предстояло бежать всю ночь на север, где-то отлеживаться несколько дней, а потом возвращаться на юг — в обитель. Что сделают с ним братья-монахи за немыслимый проступок — побег из храма и тягчайшее преступление — нападение на члена императорской фамилии? Страшно даже подумать. Тем не менее отказаться от возвращения немыслимо. Это будет вопиющей неблагодарностью. Хань Синь отплатил старухе, говорит пословица.[201] Как же можно пренебречь храмом?! До сих пор Хуа только брал у Шаолиня. Если тратить, не пополняя, даже море исчерпается. Настало время платить за взятое щедрой мерой.

Средиземное море, конец декабря 1606 года — начало января 1607 года

Стерпится-слюбится… Поговорка касается не только отношений между людьми. Уж как Сафонка ненавидел море: пугает плеском волн, выворачивает желудок наизнанку бортовой и килевой качкой, грозит штормовой погибелью. Стоило несколько раз окунуться в голубую ласковую прохладность, понежиться на теплом даже в эту зимнюю пору песке — и он простил морю все. Разве оно виновато, что такое? Вина на тех, кто запихнул русского парня сюда, за тридевять земель от родных лесов.

Сафонка полюбовался на желтые паутинки, которые солнечный свет, преломляясь через воду, нарисовал на неровностях дна — совсем как на Дону летом, — и потормошил друзей, размеренно гревшихся рядом с ним.

— Купаться!

Уже десять дней галера стояла у небольшого островка близ побережья Алжира, в укромной, защищенной от волн и ветров бухточке. Рабы вытащили судно на мель, очистили днище от ракушек и водорослей, законопатили щели, подсушили, подмазали смолой подгнившие доски. Работали с тщанием — недоделки боком выйдут в ненастную пору, галера и потонуть может, а с нею у царя морского в гостях очутятся не одни турки, чтоб им пусто было…

После того столкнули корабль на воду, загрузили каменьями, дабы глубже осел: высохшему на солнце, покорежившемуся дереву надо разбухнуть, впитать в себя влаги, чтобы корпус вновь стал водонепроницаемым.

Трое суток гребцы отдыхали, пока подштопанная каторга терпеливо мокла. Впереди ждала адова работа: вытащить балласт, отчерпать просочившуюся жидкость, зашпаклевать и засмолить вновь открывшиеся щели, погрузить припасы и снаряжение. Тогда уже — в путь…

Турки держали рабов под присмотром, но не более того. Бежать с островка некуда. В кандалах не побунтуешь, да и настроение у гребцов далекое от мятежного — отдыхают, отсыпаются, даже подкрепиться кое-кому удалось: наловили и нажарили себе ракушек, крабов, застрявших в тине рыбешек.

Сафонка удивлялся рабам-европейцам, боявшимся купаться. «От воды приключаются разные болезни», — пытались объяснить свое странное поведение те, кто называл себя испанцами и португальцами и чью мову русский понимал — она походила на латынь.

Гулявшие без оков Искандар, Андроникос, Селим, вольнонаемные гребцы, османский экипаж охотно плавали в чистом море, не удаляясь, впрочем, от берега. Скованные одной цепью Джумбо, Хуа То и Сафонка подолгу отмокали в воде, плавать не решались — с грузом трудно. Славяне, мусульмане, негр и китаец не считали мовенье опасным для здоровья. Сафонка вообще в такой воде сидел бы часами: по его меркам, она была чуть холоднее, чем в реке Воронеж на Аграфену-купальницу, когда можно начинать купаться. Однако его теплолюбивые друзья быстро мерзли.

Пополоскавшись, они выбрались на песок. Узкие глаза Хуа То вкрадчиво обшарили окрестности в поисках надсмотрщиков. Стражники находились достаточно далеко.

— Попробовать снять? — предложил он товарищам.

Иногда ночами, когда караульный засыпал, Сафонка и Джумбо, напрягая мышцы, растягивали до предела цепь, обвивавшую талию китайца, и тот, немыслимым образом выворотив суставы, освобождался и свободно разгуливал по палубе.

— Нет, — отрицательно покачал головой осторожный Сафонка. — Турки увидят. Зачем выдавать нашу тайну?

— Тогда двигаться!

Хуа помешан на упражнениях. Даже когда после изнурительной гребли все валились от изнеможения, он махал ногами, поворачивал торс во все стороны, хрустел шеей, заставлял друзей массировать себе мышцы. И сам разминал им мускулы железными пальцами, не давал сидеть и лежать несмотря на страшную усталость. Джумбо, Искандар и Андроникос подчинялись без слов. Селим и Сафонка поначалу ворчали, повиновались нехотя. Остальные рабы таращили на них глаза, как на бесноватых, сожалеючи хлопали себя ладонями по лбу.

— Гребцы есть глюпые, не понимать, что в теле надо перегонять все соки, нагружать каждый жилка, поддерживать гармонию элементов — земли, воды, огня и неба, иначе смерть, — уговаривал Хуа То. — У нас книга есть «Люй ши чунь цю», написана за триста лет до Христа рожденья. Говорит она: «Проточная вода не портится, дверной стержень не истачивается червем древоточца, ибо они постоянно в движении. Подобное и с телом человека». Ты есть умный, я есть умный, два умника друг друга всегда понимать. Если будет сражение, ты будет двигаться кошкоподобно быстро, а глюпые будут ползти крабоподобно.

Каждый день китаец и негр прыгали и бегали на месте по часу, Сафонка был вынужден скакать козлом вместе с ними, так как цепь не позволяла ему лентяйничать. Надсмотрщик поперва рычал волком, ощеривался, замахивался бичом. Со временем привык.

— Я вас продолжать учить бить ногами и руками, — сказал Хуа. И через час предложил запыхавшимся, вспотевшим спутникам: — Еще купаться, потом искать дров для костра.

Собранные сучья, выброшенные на берег палки и доски китаец разрубал ребром ладони, удостоверившись, что они высохли на солнце.

— Мокрые гнуться, не ломаться, — объяснил он и с видимым удовольствием перешиб доску толщиной в человеческую руку. Все вокруг смотрели, разинув рты.

— Все-таки каждая легенда порождена явью! — задумчиво сказал Искандар. — Года четыре назад я купил раба из племени киргизов. Он пел мне песни о великом воителе Манасе. В одной из них говорилось о странных людях, живших на границах страны Хань, у которых на месте рук торчали сабли. Саблерукие воевали с Манасом, потом подружились с киргизами и в союзе с ними сражались против ханьских войск. Я думал, это сказка. Оказывается, саблерукие существуют на самом деле…

— Это может быть братья-монахи из Тибета, высоких гор на севере Поднебесной, — наморщил лоб Хуа То. — Там есть много буддийских монастырей, где изучать цюань-шу. Императорские армии часто нападать на них.

Глаза Искандара загорелись, словно у голодного тигра при виде лани.

— Ты мне никогда об этом не говорил! Расскажи-ка подробнее.

Сафонка вздохнул про себя: всем хорош Искандар, да вот на войне помешался. Только о ней и глаголет. Выдоил воинские познания из меня и всех остальных рабов, которые хоть чуть-чуть могли с ним объясняться. Даже у Джумбо выпытывал, как сражаются его соплеменники, хотя, казалось бы, чему такой ученый муж способен научиться у дикаря? К Хуа То вовсе присосался, как клещ. И ведь умеет разговорить молчаливого китайца, ловко горячит его, втягивает в спор и заставляет рассказывать.

— Я не знать об этих войнах ничего… И я тебе уже все говорил, что знал и читал…

— Давай побеседуем о Безногом Суне…[202]

— Авторе военного трактата «У-цзы»?

— Ты меня не путай! Эту книгу написал теоретик У Ци.[203] Перу Сунь У принадлежит трактат «Законы войны». В нем две части. Первая — «шесть тактик» — излагает общие правила ведения боевых действий. Там много мудрых мыслей, годных полководцу во все времена. «Знай противника, знай себя — на сто сражений будет сто побед». Прекрасно сказано! А вот вторая часть трактата — «Восемь расположений», по-моему, глупость. Позиции дракона, змеи, тигра, птицы… Слишком все устарело, слишком негибко. Расположение армии должно зависеть от особенностей местности, сил противника, состава собственного войска. Нельзя сводить его к ограниченному числу построений, годных на все времена и во всех условиях…