— Потравить, говоришь? — Сенька подул на исходящий паром чай, отхлебнул из кружки, задумался. — Во! Слушай. Проводим мы однажды учения, а рядом американский флот пасется. Жарища дикая — эскадра наша в теплых краях в ту пору была, и эти гады империалисты так и старались нам какую-нибудь пакость подстроить. А я вестовым был на флагмане. Тут, значит, посовещался наш адмирал со старшими командирами и вызывает меня: надо, мол, товарищ старшина второй статьи, срочно доставить секретный пакет на большой противолодочный корабль. Ну я чемоданчик с приказом к руке специальным захватом прикрепил так, что только с кистью оторвать можно, прыгнул в мотобот — и айда.
— Ну-ну, — Нефедыч даже пальцы перестал растирать.
— Отошел я, значит, от посудины, а тут откуда ни возьмись американский эсминец. С другой стороны наш БПК — большой противолодочный корабль, но эсминец ближе. Ну, думаю, старшина второй статьи товарищ Ежиков, вот и настал твой звездный час — приказ ни в коем случае не должен попасть в руки врага. Хотел было ключиком запястье отомкнуть, да не тут-то было: волна ка-ак шибанет — ключ и того… на дно океанское пошел. А эсминец уже совсем близко, команда на палубу высыпала, смотрит, радуется добыче. Ну я и принял решение.
Сенька замолчал на минуту, выцедил остатки чая из кружки, похрумкав сахаром, искоса посмотрел на притихшего Нефедыча, проверяя эффект своего рассказа.
— Простился мысленно со своими родителями, с друзьями, матросами и… на глазах изумленных американцев — камнем в воду. Чтоб, значит, секретный приказ им в руки не попал…
— Хе! — неожиданно выдохнул Нефедыч. — Ну и даешь ты, парень. — Его добродушное широкое лицо расплылось в улыбке. — Дае-е-ешь! Да ты ж мне кино рассказываешь, которое я этим годом в отпуске смотрел.
— Да? — как ни в чем не бывало удивился Сенька. — Смотри-ка. Уже в кино вышло. — Он поднялся с коряги, на которой сидел, наглухо застегнул бушлат, натянул на голову шапку.
— Ну я пошел. Некогда мне греться.
И уже через какую-то секунду из-за полога палатки донесся его звонкий голос:
— Ну что, пехота, наполнили бочку? Смотрите, чтобы до верху, а то поувольняю всех, как говорил наш мичман, без выходного пособия.
Надрывно урча, водовозка медленно карабкалась в подъем, изредка пробуксовывая в особо скользких местах. За те рейсы, что Ежиков наездил к этой проруби и обратно, дорога, прочищенная бульдозером, стала ухабистой, появились небольшие, накатанные ветром заструги, а кое-где вода расплескивалась, тут же схватываясь на морозе разводами ледяных проплешин. Надо было бы продрать еще раз дорогу бульдозером, но они сейчас были на золотом счету, растаскивая трубы, подвозя дрова и материалы на трассу трубопровода. Днем еще куда ни шло: хоть дорога была видна, но сейчас…
Ежиков, осторожно выжимая педаль газа, медленно, но упрямо вел машину вверх по склону, выкручивая то вправо, то влево обмотанную изоляционной лентой баранку, объезжая особо опасные проплешины, которые тускло блестели в свете фар. Сейчас он боялся именно этих ледяных блюдец, на которых старенький «газон» пробуксовывал до основания истертыми шинами, и приходилось выжимать из себя и машины буквально все силы, чтобы проскочить еще один опасный участок. Дорога вильнула в сторону, объезжая огромный котлован, из которого на стройку брали дробленый скальник, и круто поползла в сопку. Пожалуй, это было самое опасное место, и Ежиков, цепко сжав зубы и почти слившись о баранкой и педалью газа, упрямо вел машину в крутолобый подъем, в который уже раз проклиная в душе бульдозеристов, которые не могли пробить более пологой дороги. А впрочем, и их можно понять: все это делалось в спешке, когда счет шел на секунды, а старую же прорубь, из которой качали для водовозки воду, выморозило небывалой стужей до самого дна.
Полоса размытого света выхватила из темноты матово блеснувшее ледяное блюдце. Сенька вывернул баранку влево и вдруг почувствовал, как начинают пробуксовывать колеса и непомерной тяжестью потянула назад до краев наполненная бочка. Он крутанул баранку вправо, машинально выжал газ, машина взревела, и Ежиков скорее ощутил, чем увидел, как она медленно поползла по склону вниз. Пытаясь остановить водовозку, Сенька рванул тормоз. Что-то крякнуло под днищем, на мгновение машина остановилась и вдруг, набирая скорость, покатилась назад.
Ежиков, все еще не веря в случившееся, остервенело выжал педаль тормоза, но, видимо, случилось то, чего он так боялся: поношенные тормозные колодки из-за сильного мороза отказали, и машину теперь несло назад к обрыву, в карьер.
Продолжая выжимать тормоз и по памяти выкручивать баранку, чтобы не налететь на валун, Сенька, обернувшись, посмотрел в заднее стекло, пытаясь найти подходящий сугроб, в который можно было бы «воткнуть» водовозку. Но, кроме темноты, в которой, сжираемая колесами, летела вертлявая дорожная лента, ничего больше не было видно.
Стало страшно.
Ежиков попытался вспомнить, в каком месте есть подходящий сугроб, но ничего толкового на память не приходило, и он продолжал лихорадочно крутить баранку, стараясь попасть колесами в наезженную им колею.
В каком-то месте машину сильно тряхнуло. Сенька почувствовал, как утробно екнула тяжелая бочка; водовозку рывком занесло в разворот, какое-то время она летела вниз на двух колесах, готовая вот-вот перевернуться.
Скорость росла с каждой секундой, и теперь уже было ясно, что «приткнуть» водовозку к сугробу не удастся, даже если он и найдет таковой. Где-то в подсознании промелькнула мысль прыгать, но Сенька тут же отогнал ее, обругав себя последними словами. Надо было спасать машину, которая сейчас, это Сенька отлично понимал, нужна была поселку гораздо больше, чем его жизнь.
За боковым стеклом промелькнула вешка, предупреждающая о закрытом повороте внизу. Ее он поставил еще прошлой ночью, когда впервые шел по этому склону.
Ежиков распахнул дверь и, крепко сжимая баранку, встал одной ногой на ступеньку, повернувшись к бьющему в лицо, ветру. Обжигающий шквал ворвался в кабину, ударил по рукам, забил дыхание, острой резью заслезились глаза. Сенька почувствовал, что еще немного, и его собьет этой тяжелой морозной волной с подножки, и еще крепче обхватил баранку, то и дело выворачивая ее, чтобы не разбить о валуны или не опрокинуть водовозку.
Промелькнув белой гранью снежного заноса, остался позади опасный поворот. Сенька облизал ставшие бесчувственными губы, окоченевшей рукой вывернул баранку. Теперь оставалось проскочить карьер и вывести водовозку на колею, полого спускавшуюся к реке.
От бьющего в лицо ветра стало невыносимо больно глазам, он уже не чувствовал своего лица, рук и удивлялся только, почему же его слушается машина. В какую-то секунду он понял, что больше не сможет выдержать этой пытки морозом, и решил прыгать. Прыгать… Он уже наметил себе небольшой сугроб, который с огромной скоростью несся навстречу, но вдруг стало стыдно за себя, свою слабость, и он, сцепив зубы, с трудом пересилил себя, проводив удаляющийся теперь сугроб злым взглядом.
Темный провал карьера приближался и рос с каждой секундой, Когда до карниза оставались считанные метры, Сенькой опять овладел липкий, противный, забивающий сознание страх. Если здесь еще можно было спастись, выпрыгнув в снег, то там, над провалом, где дорогу обрамляла выбитая в сопке стена, прыгать было некуда.
Ежиков почувствовал, как от этих мыслей пойманным зайцем забилось, сердце, и, боясь, что он не сможет пересилить себя, еще крепче вцепился в баранку.
Водовозка на скорости влетела на карниз и, прошелестев шинами по узкой кромке дороги, выскочила на пологую, матовую от безлунной ночи белизну сопки. Жаркая волна безумной радости ударила Ежикову в голову, он на мгновение расслабил пальцы, сжимающие баранку, и в это время водовозка подскочила на маленьком бугорке, от встряски глухо рыкнула наполненная бочка, и Ежиков почувствовала, что обледенелая ступенька уходит из-под ног. В какую-то последнюю долю секунды он успел оттолкнуться и, сгруппировавшись, кубарем полетел по склону.