Молодой организм Дика справился с лихорадкой, которую он схватил, прежде чем они вспомнили совет доктора Ливси и покинули низину. Самый деятельный из всей тройки Дик усердно занялся охотой, и они довольно сносно зажили в лачуге, которую соорудили на южном плече Подзорной Трубы.

Однако рыжий Джим никак не мог примениться к новым условиям. Уединение на острове, а, может быть, угрызения совести, помутили его рассудок, и после бесплодных попыток обуздать Фаулера товарищи в конце концов вынуждены были изгнать его. Он жил дикарем, питаясь ягодами и сырым черепашьим мясом, и постепенно совсем озверел.

Дик несколько раз встречал его, когда ходил на охоту. Несчастный безумец был совершенно голый, весь оброс длинными рыжими волосами и скорее напоминал свирепое животное, чем человека. Однажды Джим скатил камень с Фок-мачты, пытаясь убить Тома Моргана, а в другой раз подобрался к лачуге, когда его товарищи спали, и поджег ее головешками из костра.

В конце концов Морган и Дик согласились, что ради спасения своей жизни они должны его выследить и убить. Дик сумел подкрасться к Фаулеру, когда тот пожирал сырое мясо, и прикончил его выстрелом в голову.

Сдается мне, это вынужденное убийство сделало для обращения Дика больше, чем само наказание, которому мы их подвергли. И когда Дик после кончины старого Тома остался один, подобно Бену Ганну, он обратился за утешением к Библии.

По подсчетам Дика, он восемь лет прожил на острове – и за все это время ему ни разу не пришло в голову искать серебро и оружие, зарытые на севере острова. И Долговязый Джон почему-то не вернулся за этой частью клада, хотя карта, полученная им от доктора Ливси, точно указывала, где что лежит.

А на девятый год к Острову Сокровищ подошел корабль с испанцами, которые наносили эту область океана на карту. Бедняга Дик поспешил разыскать капитана и назвался жертвой кораблекрушения.

Лучше бы он отсиделся в лесу.

Испанцы прибыли из Европы, а потому они сильно отличались от тех испанцев, которые родились на островах Вест-Индии и привыкли смотреть сквозь пальцы на королевский указ о том, как обращаться с иностранными моряками. Удостоверившись, что Дик англичанин, но отнюдь не удовлетворившись его сбивчивыми объяснениями, капитан решил, что Дик беглый раб, и продал его одному плантатору в пожизненное владение.

Двадцать с лишним лет Дик выращивал сахарный тростник, и с какой охотой он променял бы эту каторгу на блаженное одиночество на острове Кидда! Наконец при налете английских военных кораблей, посланных губернатором Ямайки, земляки выручили беднягу. Дик снова стал моряком и тянул лямку, пока не скопил денег на проезд домой.

Ступив на родную землю, он тотчас двинулся пешком вдоль побережья, стараясь выведать что-нибудь о людях сквайра. В конце концов в Плимуте ему попался человек, который слышал про меня и клялся, что я не из тех, кто способен полвека таить зло. Распростившись с морем, Дик мечтал лишь о какой-нибудь маленькой должности в моем доме, чтобы умереть на родной земле, которую покинул столько лет назад, окрыленный большими надеждами.

Я сделал для него все, что мог, да только ему от этого было немного проку.

Лихорадка подточила здоровье Дика, а жестокое обращение испанцев совсем его изнурило, и он прожил у нас меньше года, после чего уснул вечным сном. Надеюсь, ему было легче от мысли, что он умирает свободным человеком, а не рабом в жалкой лачуге на заморской плантации.

Февральский снег ложился на землю, когда я схоронил Дика по соседству с Беном, чью судьбу он во многом повторил. Священник приступил к панихиде, а я вспомнил давнюю летнюю ночь, когда я, скорчившись в бочке из-под яблок, слушал разглагольствования Сильвера, который дурманил голову парнишке описанием пиратских подвигов и баснословного богатства, ожидающего предприимчивых.

Что сказал тогда Дик на слова Сильвера о жалкой доле большинства джентльменов удачи: «Какой же тогда смысл быть пиратом?» И Сильвер ответил: «Для дурака – никакого!» Каким пророческим оказался этот разговор! Дика, этого простака из простаков, и впрямь ожидала самая жалкая участь...

А сам Сильвер – как-то сложилась его судьба? Лежат ли его кости, подобно костям Ника, на уединенном островке или, как это случилось с Хендсом, покоятся на дне морском? А может быть, солнце высушило его могучую тушу на виселице, которой он так боялся? Или же тело Джона бросили с пристани акулам после пьяной драки где-нибудь на берегах Мэйна?

Нет, сказал я себе, не может быть, чтобы высшее правосудие пошло тут по избитому пути! Уходя от могилы Дика, уже подернутой пеленой снега, я почему-то был убежден, что Джон Сильвер окончил свою жизнь таким же жалким, нищим и презираемым, как ничтожнейшая из его жертв, и не было рядом с ним никого, чтобы пожелать ему удачи в последнем плавании.

Тому, кто упрекнет меня в жестокости и нетерпимости, напоминаю, что сам Сильвер, не в пример грубым и невежественным морякам, которыми он заправлял, обладал всеми предпосылками, чтобы стать выдающимся человеком.

Ибо у Сильвера, в отличие от всех его приятелей, были большие задатки, которыми он прискорбно пренебрег.