Индейцы бежали к реке и бросались в ледяную воду, чтобы перебраться на противоположный берег. Последняя группа воинов залегла в овражке возле самого берега и долго оборонялась, не подпуская к себе солдат. Чем дольше держались Шайены, тем сильнее охватывало солдат чувство бешенства. Желание уничтожить дикарей становилось неудержимым, и многие кавалеристы гнали лошадей в сгоревший почти дотла лагерь, чтобы пристрелить хоть кого-нибудь, будь то мальчуган, будь то старуха. Рыхлый снег повсюду цвёл красными пятнами.

– Майор Эллиот! Немедленно скачите за теми, которые удрали!

По чёрным останкам лагеря носились всадники, сгоняя индейских женщин в единую толпу. Иногда лошади скользили ногами в раскисшей грязи, спотыкались о трупы и перепуганно шарахались в сторону. Когда Кастер приблизился к овражку с засевшими там индейцами, дело уже было сделано. Взрытая пулями грязь вокруг большой ямы была похожа на вылезшую из земли тошноту. В овражке лежала груда тел (человек сорок, многие из которых застыли на морозе, вероятно, погибшие в первую очередь), у некоторых ещё сочилась кровь.

– Прикажите людям расстрелять индейский табун, – распорядился Кастер.

– Сэр, там тысячи животных!

– Расстрелять всех индейских пони! – повторил Кастер и резко вытянул руку в сторону гигантского табуна. – Нам не нужна лишняя забота, а краснокожие обязательно попытаются отбить их. Стреляйте!

Кастер тронул коня и направился в сторону, где собирали пленных индеанок.

– Вы не видели, Эллиот отправился за беглецами? – остановил Кастер майора Бентина.

– Да, генерал, человек двадцать с ним.

– Прекрасно, – кивнул желтоволосый командир. Пыл сражения прошёл, кавалеристы стали зябнуть. Майор Эллиот не возвращался со своим маленьким отрядом, [19] зато на гребне холма в том направлении, куда он отправился, показались оперённые всадники. Их было сперва мало, но подъезжали новые. Это были не те индейцы, которых застали врасплох кавалеристы Кастера. Эти воины пришли на шум сражения, до них успели дойти ускользнувшие Шайены.

– Табун кончен, сэр…

– Замечательно. Теперь велите людям собираться, майор. Мы срочно выступаем обратно.

– Сэр, Эллиот ещё не вернулся.

– Вы, вероятно, лучше меня знаете, что делать, Бентин? – Кастер негодующе сощурил глаза. Майор козырнул и не ответил. Он был один из немногих, кто позволял себе вступать в пререкания с командиром, явно не испытывая тёплых чувств к Джорджу Кастеру.

Индейцев на гребне становилось всё больше. Кастер поднёс к глазам бинокль и внимательно рассмотрел их. Они были хорошо вооружены и в полном боевом одеянии. Их собралось ещё мало, чтобы они рискнули сойти к солдатам, но никто не знал, сколько их могло прибыть через час… Арапахи, Кайовы, Шайены… Откуда они взялись? Неужели поблизости находились большие деревни? Неужели лагерь Чёрного Котла оказался лишь крайней стоянкой в огромном зимнем стойбище? Это могло закончиться дурно…

Никто не представлял в тот день, что Кастер поторопился и совершил ошибку, гонясь за славой. Но в этот раз он успел вовремя отступить. Через десяток лет он налетит на такой же громадный лагерь, но не застанет его спящим, и это будет стоить жизни не ему одному.

– Выступаем!

Синие Куртки ушли и увели с собой сотню женщин, чьих-то жён, матерей, сестёр. Развеялся дым над побоищем, остался чёрный пепел и обгоревшие шесты палаток на грязном снегу. Бегали собаки в поисках своих домов и выли возле трупов хозяев. Испуганное карканье ворон доносилось из леса.

В молчании потянулись с гор всадники, раскрашенные для боя, облачённые в перья. Они остановились, пёстрыми лоскутами заполнив берег реки, от которой поднимался пар. Кое-кто спустился с пони и направился к убитым. Послышалась траурная песня. Индейцы опускали оружие. С гор ехали новые и новые. Они останавливались, спрыгивали на землю, осматривали убитых, подбирали их, чтобы увезти и подготовить к погребению.

Ночь наступила морозная и ясная. Белый глаз луны завис над заснеженным лесом и пялился на чёрные останки лагеря. Мерцающие звезды плыли по небу под траурную песню, которую затянул ветер в голых ветвях деревьев. В молочном свете луны виднелись волчьи спины на опушке леса. То и дело слышался протяжный вой хищников, прерываемый иногда их рычанием. Волки вышли к трупам застреленных лошадей. Наваленные на огромном пространстве животные похожи были в лунном свете на застывшие волны лавы. Отдельные несчастные кобылы ещё дрыгали ногами и хрипели, тараща большие глаза на волков. Хищники быстро насытились, громко хрустя мясом и костями, но долго ещё слышалось их ленивое чавканье и клацанье зубов. Они бегали по трупам лошадей, рычали, дрались друг с другом. Многие не в силах были проглотить больше ни куска, но злобно скалили клыки на сородичей. В этот момент им больше не нужно было ничего, но они готовы были разорвать любое живое существо, подошедшее к ним. Их окутывал густой запах крови и смерти, он одурманивал их, сводил с ума. Они сытно облизывались, пускали из пасти слюну и пар, но их головы воинственно поворачивались вместе с мощными лохматыми плечами и высматривали кого-то горящими глазами. Луна то и дело наполняла волчьи глаза своим молочным светом, но он угасал сию же секунду, подавленный ледяным блеском смерти, который так же часто встречался в зрачках зловещих существ, одетых в синие мундиры.

Спала река Уашита. Спали равнины и люди.

ЗНАКОМЫЕ ЛИЦА (1870)

1

Пробираясь сквозь толчею, Билл Хикок недовольно фыркал из-под пышных усов и щурил серо-голубые глаза. Длинноволосый, широкоплечий, ростом шесть футов и два дюйма (вместе с каблуками запылённых башмаков), с двумя револьверами на бёдрах, он своим видом вселял каждому встречному желание на всякий случай понизить голос и любезно приподнять шляпу. То и дело откидывая с глаз длинные русые локоны, Билл не переставал из-под широких полей шляпы прощупывать глазами улицу, и в прищуре его глаз читалось заметное раздражение.

Хэйс-Сити мало чем отличался от большинства городов Канзаса тех лет. Вдоль железнодорожного полотна тянулись кособокие сооружения, ряд непокрашенных магазинов и складов с кривыми надписями на стенах, грязные салуны, возле которых всегда толкались ковбои и охотники за бизонами, а также и жадные до развлечений солдаты из лежащего неподалёку форта Хэйс. Улицы были постоянно запружены фургонами и колясками. Со станции и на станцию перетаскивались грузы, скрипели колёса, галдели голоса, клубилась пыль, и над всем парил запах кислого пива и конского навоза. Там и сям затевались драки, сопровождаемые звоном битых стекол и треском ломающихся стульев, и на место происшествий, отборно ругаясь, спешили блюстители порядка с серебряными звездочками на груди. Во главе законников шествовал обычно Дикий Билл Хикок.

В августе 1869 года местные политики, делая ставку на твердость рук и характер Билла, нацепили на него звезду шерифа округа Эллис и взвалили на его плечи также обязанности маршала города Хэйс. Теперь Билл, в недавнем прошлом считавшийся неукротимым дуэлянтом и устроителем всяческих неприятностей, едва не угодивший на виселицу, сам сделался ревностным служителем закона.

Шестнадцатого июля Джеймс Батлер Хикок, снискавший себе известность под прозвищем Дикого Билла, был не в духе. Продираясь сквозь толпу, он посмотрел вперёд и увидел в расплывчатом воздухе дрожащую фигуру всадника. Она была так далеко, что её можно было принять за мираж над горячей равниной, который плыл вдоль железнодорожного полотна в сторону Хэйс-Сити. Но Билл знал, что это настоящий всадник, какие ежедневно приезжали в город. Расплавленный мираж постепенно стал приобретать отчётливый контур.

Человек сидел в седле уверенно, словно слившись воедино с холеным чёрным жеребцом. В нём не улавливалось напряжения, лёгкая посадка выдавала в нём давнего жителя равнин. Жеребец неспешно приближался. Наездник был довольно широк в плечах, высок. Низко надетая шляпа типа Стетсон отбрасывала на лицо незнакомца такую густую тень, что черты лица не угадывались. Длинный нашейный платок жёлтого цвета спускался одним концом по тёмно-синей рубашке до самого пояса. Солнечные блики прыгали по патронным ячейкам на широком ремне. Из жёсткой кобуры высовывалась ручка тяжёлого «кольта» сорок четвёртого калибра.