В начале XIX века на российском государственном небосклоне восходит звезда графа Николая Петровича Румянцева, сына известного екатерининского полководца. Образованнейший человек своего времени, собиратель исторических ценностей, владелец огромной библиотеки, он сразу оценил проект Крузенштерна. В качестве министра коммерции дал проекту ход. Без всяких проволочек, деловито и энергично начались приготовления к экспедиции. Стало ясно: быть большому плаванию, осуществится мечта смелых, мужественных, любознательных. С кем же отправиться в путь, как не с Юрием Федоровичем Лисянским, храбрейшим из храбрых! Конечно же, тот сразу дал согласие. Осуществление мечты. Для начала Лисянский отправился за границу подобрать подходящие суда. С трудом удалось в той же Англии приобрести два корвета водоизмещением в 450 и 370 тонн. Имена им дали со значением: тому, что побольше, — «Надежда», поменьше — «Нева». И в самом деле, надежды на отправляющуюся с берегов Невы экспедицию были велики.

Закупил еще Лисянский пель-компасы, гигрометры, термометры, барометры фирмы Траутона, хронометры работы Арнольда и Поттингтона. Все самое новейшее и лучшее, что только можно было найти.

Крузенштерну хватало хлопот в Петербурге. Российская Академия наук пришла в движение. Академики наперебой составляли инструкции и рекомендации. Крузенштерна избрали членом-корреспондентом. Российско-Американская компания тоже давила — старалась убедить, что в первую очередь важны ее интересы. Правительство же решило возложить на экспедицию еще и дипломатические функции. Представитель компании Резанов для установления торговых отношений с Японией был возведен в ранг посланника.

7 августа 1803 года брандвахта в четырех милях от Кронштадта салютовала «Надежде» и «Неве», напутствуя и желая счастливого плавания. Настроение у всех было приподнятое, и даже когда в Северном море суда накрыл жестокий шторм, это было воспринято лишь как первое и не очень серьезное испытание.

Ну а что же наша шлюпка с «Надежды?» Она давно уже покачивается на волнах у штормтрапа «Невы». Крузенштерн прохаживается на шканцах с кудрявым, улыбчивым, круглолицым человеком в офицерской форме с Георгием на груди. Это и есть капитан-лейтенант Юрий Федорович Лисянский. Он оживленно жестикулирует, отвечая на вопрос начальника экспедиции, достаточные ли меры приняты против цинги. Услышав в ответ, что все «служители» получают по утрам разбавленный лимонный сок, Крузенштерн удовлетворенно кивает головой и советует разводить огонь в жилых помещениях, чтобы не чувствовалось сырости от частых тропических ливней. Матросы должны каждый день просушивать и проветривать постели, регулярно стирать белье и мыться сами.

— Здоровье служителей наших нахожу я в полной исправности, — отозвался Лисянский, — уповаю на то, что таковым оно пребудет до прихода нашего ежели уж не в самый Кронштадт, то по крайности в Камчатскую землю. Иное заботит, Иван Федорович, — помолчав, продолжал он. — Семнадцать тысяч фунтов отвалили мы с корабельным мастером Разумовым за суда сии. Да за ремонт еще семь тысяч, хоть они и несколько лет не проплавали. И это лучшее, что предлагали. А поди ж ты…

Капитаны подошли к грот-мачте. Среди пятен плесени виднелись темно-коричневые участки: дерево начало гнить. Кое-где змеились угрожающие трещины. Не в лучшем состоянии оказался и фок. Крузенштерн долго смотрел, горестно вздохнул:

— Эх, эх… При сем случае счастье еще, что погода тихая, в шторм и потерять мачты недолго. В Бразилии, я чаю, найдем подходящие стволы.

Помолчали. Не хотелось Крузенштерну приступать к тягостной для него теме. Первым заговорил Лисянский:

— Вот что сказать хотел еще. Иван Федорович. Мыслю, что движение для команды столь же необходимо, как и покой. Того ради господам вахтенным приказываю всякий раз стараться занять людей подвахтенных таким образом, чтоб никому не оставалось времени для сна в часы дневные, ночью же не тревожить без самонужнейших обстоятельств. А сверх того, полагаю, надобно стоять служителям на три вахты, а не на две, сие утомительно чрезмерно в дальних походах…

Крузенштерн кивал головой согласно. Все так, все ладно, но мысли упрямо возвращались к недавнему разговору с посланником. Он взял Лисянского за локоть, отошел с ним к фальшборту и, глядя на волны, рассказал о предъявленной Резановым императорской рескрипции. Кто спорит, камергер Резанов человек незаурядный. Сам Шелехов выбрал его в зятья, а уж рыльскому купцу умения разбираться в людях было не занимать. Генерал-губернатор Петербурга граф Пален души не чаял в камергере. Действуя от имени наследников Шелехова, тот представил Павлу I проект организации Российско-Американской компании, который и был утвержден вкупе с уставом. На западный манер компания выпустила акции по тысяче рублей каждая, в ожидании баснословных прибылей. Ценные бумаги приобрели многие влиятельные при дворе лица и даже члены царской фамилии. И это все не могло не придать Резанову большого общественного веса.

Сейчас он в ранге посланника должен осуществить важную дипломатическую миссию — наладить с Японией торговые отношения. Все так. Но поставить судьбу двух судов и всей экспедиции, план которой так долго вынашивал он, Крузенштерн, почитай что со дня гибели незабвенного Муловского, во власть этого человека… Не превысил ли Резанов в тщеславном рвении своем границ, придерживаться коих приличествует даже и важной персоне?

— Вот брат Юрий Федорович, — закончил с горечью Крузенштерн, — оставил он нам с тобой токмо что парусами управлять. Знай я заране о притязаниях сих, не поднялся бы на борт «Надежды».

— Как?! — вскричал экспансивный Лисянский. — Таково распоряжение свыше?

— Да, за большой императорской печатью рескрипт сей только что трижды перечел.

— Возможно ль представить командующего столь важной экспедицией, который пред тем не видел почти моря? Ничего, кроме несчастного конца всех наших трудов, ожидать не возможно.

— О том и думаю. Давай-ка помыслим, Юрий Федорович, что долг наш предписывает.

— Нет опасности, которой бы перенесть я не согласился, лишь бы доставить чести русскому флагу новыми открытиями, — с горячностью проговорил Лисянский.

— Вот и я так мыслю. Не возвращаться же нам. Но терпения придется набраться преизрядного.

Вернувшись на борт «Надежды», Крузенштерн собрал офицеров и коротко изложил все, что произошло после обеда между ним и камергером. К удивлению капитана «Надежды», они отнеслись к случившемуся гораздо сдержаннее Лисянского.

Ратманов заметил лишь, что, по его мнению, это мало что изменит в их положении. Это можно было понять и так, что вряд ли стоит предаваться каким-либо размышлениям, сомнениям, рефлексиям. Размеренная корабельная жизнь просто не оставляет для этого времени.

Корабли продолжали свой путь. Вахты сменяли одна другую, ученые все так же хлопотали, занятые своими наблюдениями.

Чаще других появлялся на палубе «Надежды» рыжеволосый Лангсдорф. Повертев во все стороны острым носом, как бы принюхиваясь к ветру, торопливой прыгающей походкой спешил на шкафут, где висели в тени термометр и гигрометр, тщательно записывал показания приборов. Потом отправлялся в каюту препарировать морских животных, изготовлять чучела птиц. И опять наблюдение ветров, состояния атмосферы, скопления в ней «электрической материи». Ничто не ускользает от внимания ученого. Вылетели ли из кочна капусты в камбузе удивительные бабочки, поймали ли матросы громадного дельфина — Лангсдорф тут как тут. Счастливая улыбка озаряет его лицо, если удастся отыскать что-то новое. Он запрыгал, как ребенок, когда наловил маленьких ярко-красных рачков, придававших воде кровавый оттенок.

Наблюдая за Лангсдорфом, Крузенштерн все больше и больше убеждался: страсть его к наукам неистощима, ради них он забывал о хлебе насущном. Узнав об экспедиции, он бросил все свои дела, примчался из Геттингена в Копенгаген и упросил взять его в качестве натуралиста. Соблазнительно было взять с собой уже известного в научных кругах Европы человека, но ведь обязанности сии уже исполнял адъюнкт Петербургской Академии наук Вильгельм Тилезиус. Выход нашелся такой: содержание Лангсдорфа взяли на себя в равных долях капитан «Надежды» Крузенштерн и посланник Резанов.