…Семен стоял тогда вахту с полуночи. Тусклый желтый свет масляной лампочки в латунном футляре едва позволял различать деления компасной картушки. Лишь изредка взблескивал дальним отсветом маячок. Фигура вахтенного помощника только угадывалась у лобового окна. Но вот и огонек маячка исчез. Когда туман окружил судно, помощник разбудил капитана. Минуты через три капитан вошел в рубку, немного постоял молча, привыкая к темноте, потом повозился с трубкой, чиркнув спичкой, раскурил ее и, наклонившись к компасу, посмотрел курс. Подойдя к карте, отодвинул черную занавеску, прибавил огня в масляной лампочке над штурманским столом и, подозвав помощника, велел показать место судна.

— По счислению должны находиться здесь, — сказал помощник, ткнув карандашом в карту.

— Остров Рювинген? — проговорил вопросительно капитан. — Там туманный колокол…

Они вышли на крыло мостика и стали прислушиваться. Но никакого колокола не было. Зато даже до Семена доносились туманные гудки пароходов откуда-то слева.

— Между островом и нами — суда, — сказал наконец капитан, когда оба вернулись в рубку. — Надо полагать, мы находимся гораздо мористее Рювингена, не так ли, штурман?

— Возможно, — согласился тот.

— В таком случае, думаю, можно следовать тем же курсом. Впередсмотрящий выставлен?

— На месте.

— Скорость?

— Десять узлов.

— До поворота сколько?

— Около тридцати минут хода.

Капитан с помощником умолкли. Открыли одно из лобовых окон, чтобы слышать гудки пароходов и рынду впередсмотрящего, который ударами в колокол должен был извещать о замеченной опасности.

Пахнуло свежим прохладным воздухом, до слуха донеслось шипение воды, вспененной форштевнем. Время от времени помощник оттягивал вниз свешивавшуюся с подволока ручку парового гудка, и в ту же секунду раздавался сипловатый рев. Капитан вновь подошел к карте, склонился над нею.

Перестало дуть из открытого окна. Семен удивился этому — штурман вроде бы не закрывал его. Семен повернул в ту сторону голову и тут же повалился на штурвал, едва устояв на ногах от сильного толчка.

— Майн готт! — капитан-немец схватился за сердце. Помощник выскочил на крыло мостика и свесился за борт.

— На камнях, — сообщил он прерывающимся голосом. Машина уже перестала работать, внизу слышался топот ног бежавших по трапам и коридорам людей.

— Шлюпки за борт, — прошептал капитан, все еще держась за левую сторону груди.

Семен бросился к шлюпкам. На палубе уже мелькали людские тени в зыбком свете иллюминаторов. Суетился старший помощник, отдавая команды. Матросы, кочегары, машинисты торопливо расчехляли шлюпки, распутывали тали.

Сквозь клочья тумана в красноватом свете левого отличительного огня неподалеку от судна обозначилась каменная стена.

— Лестницы! — крикнул кто-то.

Прибежали с лестницами, принесли одеяла, побросали все в шлюпку, которая со скрипом ползла вдоль борта вниз, к черной воде.

Приняв всех людей, шлюпка отвалила от парохода. На каменный выступ, к которому она подошла, пришлось карабкаться по одному по приставленной к скале лестнице. Семен, взобравшись на выступ, оглянулся. Мерцали неподалеку огоньки «Архангельска». Люди, негромко переговариваясь, передавали наверх одеяла, анкерки с водой, устраивались на каменистом выступе, на ощупь выбирая место.

Семена пробирал озноб, подрагивали руки. Так же он чувствовал себя во время крушения «Алексея». И хоть не было явной угрозы для жизни, но всегда не по себе моряку, сжившемуся с судном, видеть его гибель. Будто близкий человек уходил из жизни на глазах.

На рассвете озябшие люди услышали скрежет, визг и грохот металла. Увидали, как кормовая часть судна, в отлив нависшая над водой, стала отламываться и вскоре ушла ко дну, оставив на вспененной поверхности моря доски, бочки, брусья. Долго бурлила вода, посеревшая от поднятой мути.

К обеду ушла на дно оставшаяся часть парохода. Когда разнесло туман, увидали неподалеку утесистый берег. Развели дымный костер. Вскоре к островку подошло лоцманское судно.

Шкипер-норвежец, сокрушаясь по поводу погибшего судна, сообщил в утешение, что русским повезло: их пароход напоролся на Макрельбуэн и продержался на плаву три часа, а вот английское судно, капитан которого плавает в этих водах уже двадцать лет, в ту же ночь вылетело на камни тоже здесь, недалеко, менее удачно — погибла половина команды…

От этих воспоминаний Семен невольно поежился. Еще бы — то крушение было почище семиостровского, когда первый пароход Крыжова — «Великий князь Алексей» — напоролся на камни неподалеку от становища. Тогда был день, берег рядом. Пароход вскоре окружили десятки шняк, команду сняли, а потом еще неделю снимали с парохода все, что уцелело, и перевозили на берег. С гибелью судна распалось и Беломорское купеческое пароходство.

— Небось наплавался на «чуде морском», к нам возвернешься? — спросили тогда друзья-поморы Семена Крыжова.

— Не, — ответил тот. — Хотя и не легше тамо, а все попривык уж. Ежели примут опять куда на пароход — пойду.

Семена приняли на «Архангельск», пароход нового Архангельско-Мурманского срочного пароходства. Новое товарищество основали столичные капиталисты. Ходили слухи, что в паях с ними состоял и сам царь. Но Семену-то было все равно.

По душе пришлось ему стоять на руле, видеть, как повинуется пароход: куда крутанешь штурвал, туда судно и поворачивает. Семен очень старался. Не жалея себя, весь в поту, он резво накручивал большое тяжелое колесо влево-вправо, удерживая пароход на курсе. Видя усердие Семена, старший помощник капитана все чаще ставил Крыжова к рулю, пока не определил его рулевым окончательно.

Этот новый «Архангельск» плыл сейчас в тех же водах, где погиб его тезка. Товарищество купило его в Англии через год после катастрофы, и был он вдвое больше. Крыжову нравился новый пароход. И руля он слушался лучше.

Семен любил ночные вахты, в эти часы он уносился мыслями в минувшее. Воспоминания Крыжов любил больше приятные, не такие, что пришли к нему с полчаса назад. Встреч всяких за годы плаваний немало было. И с людьми, и с местами новыми. Особенно запомнилась Семену первая его встреча с Матицей, или, как ее называли по-новому, по-научному, с Новой Землей. Сейчас она вновь пришла почему-то на память. Быть может, потому, что Семен, желая поглядеть, сколько осталось до конца вахты, достал из кармана куртки свои часы. Памятные часы.

…Пароход тогда болтало от самого Архангельска четыре дня и четыре ночи. Необычно ветрено для августовской поры было на море. Качать перестало лишь перед входом в Мало-Кармакульскую бухту, когда высокие берега Новой Земли надвинулись от горизонта почти до середины мачты, если глядеть из рубки, и преградили путь восточным ветрам.

В рубке, кроме Семена, был еще капитан, Евграф Иванович Замятин, полноватый высокий мужчина лет пятидесяти, с русыми усами. Он стоял у лобового иллюминатора, широко расставив ноги, обутые в поморские сапоги, и рассматривал в бинокль берег. Евграф Иванович молчал. Лишь изредка отдавал рулевому ту или иную команду.

В дверь рубки постучали. Вошел пассажир, средних лет господин в темно-зеленом пальто с черным бархатным воротничком и в зеленом походном картузе с высокой тульей. Он извинился и попросил у капитана позволения поглядеть, как пароход будет входить в бухту.

— Милости прошу, господин Рогожцев, — сказал, обернувшись, капитан и указал рукой место неподалеку от себя.

Поблагодарив, пассажир шагнул вперед, расстегнул пальто и, оглядев высокие горы впереди, покрытые кое-где снегом, покачал головой:

— Внушительно-с!

Семен, бросив взгляд на пассажира, отметил про себя, что видел уже где-то этого человека.

— Как самочувствие, господин доктор? — спросил Евграф Иванович, обращаясь к пассажиру.

— Благодарю, уже лучше, — ответил тот, слегка поклонившись. Потом, как бы извиняясь, добавил: — Не могу, знаете, привыкнуть к морю, хотя почти ежегодно совершаю плавания по долгу службы.