Как мы видим, необходимая информативная база о намерениях противника в летней кампании 1942 года у советского военно-политического руководства имелась. Что же привело наше правительство и лично самого Сталина к неправильной оценке в определении главного удара немецких войск? Автор попытается разобраться в этом вопросе.
Генеральный штаб Красной Армии, оценивая вероятный характер действий противника, сделал вывод о том, что наибольшего эффекта немцы могут добиться при нанесении удара на участке Брянск, Курск в направлении на Ряжск и с последующими действиями на Владимир, при одновременном продвижении в сторону Пензы. Большая оперативная емкость этого направления, отсутствие крупных лесных массивов и водных преград вплоть до линии Коломна, Рязань, Моршанск, наличие развитой дорожной сети допускали массированное применение здесь крупных танковых и моторизованных соединений. В случае успеха на этом направлении немцы могли рассечь фронт на две части и охватить Москву с юга и юго-востока, отрезав от нее основные железнодорожные коммуникации. Не исключалась возможность нанесения противником удара и на северокавказском направлении с целью охвата нашего левого фланга, отсечения центра от бакинской нефти, нарушения коммуникаций, проходящих через Иран и обеспечивающих доставку вооружений от союзников. Однако, по мнению Генштаба, он мог носить только второстепенный характер, так как в этом случае большая часть советских войск оставалась бы вне воздействия противника.
Действительно, в 1941 году Гитлер стремился нанести максимальный ущерб именно группировкам Красной Армии, справедливо полагая, что в случае победы над Советским Союзом никто не будет оспаривать германские территориальные приобретения. Исходя из его (фюрера) «прошлогодней логики», в Генштабе Красной Армии считали, что важнейшими направлениями вероятного действия противника следует определить ленинградское, московское, воронежское и донбасско-ростовское. Московскому направлению, где должно было развернуться основное сражение[42], в кампании лета 1942 года отводилась особая роль. Поэтому генеральный штаб полагал, что важнейшей стратегической задачей в случае начала германского наступления является удержание районов Ленинграда, Москвы, треугольника Елец, Лиски, Мичуринск и Ростовского района. На вышеперечисленных направлениях и предполагалось сосредоточить основные резервы ВГК. Планом летней кампании предусматривалось на фронте от Мурманска до Ладожского озера вести прочную и одновременно гибкую оборону. В первой половине мая намечалось ликвидировать демянскую группировку противника, а затем одновременно с Орловской и Харьковской операциями силами Калининского и Западного фронтов с привлечением части войск Северо-Западного фронта осуществить разгром ржевско-вяземско-гжатской группировки немцев. После овладения районами Вязьмы, Орла и Харькова намечалось одновременно провести две операции: одну с целью разгрома любаньско-чудовской группировки врага и деблокады Ленинграда, а другую — по освобождению Донбасса.
В случае своевременного вскрытия главной наступательной немецкой группировки планировалось нанести по ней мощный встречный или даже упреждающий удар с последующим переходом в решительное наступление по всему фронту. При этом основные усилия предполагалось сосредоточить на двух участках советско-германского фронта: Двинск, Минск и со стороны Днепропетровска — Киев, Жмеринка, что должно было создать предпосылку охвата всей центральной группировки немцев[43].
Сталин эти предложения поддержал. Он был настроен оптимистически, и подобный оптимизм не был безосновательным. К весне 1942 года в вооруженных силах СССР находилось более 400 дивизий, около 11 миллионов человек, свыше 10 тыс. танков и более 11 тыс. самолетов[44]. Кроме того, главное разведывательное управление РККА, «спинным мозгом» чувствуя настроения и желания вождя, докладывало в Ставку явно завышенные потери Германии. С начала вторжения и до 1 марта 1942 года, по советским данным, немцы потеряли около 6,5 млн чел., в том числе вермахт — 5,8 млн чел. В реальности к концу февраля 1942 года потери германских вооруженных сил на Восточном фронте составили 1005,6 тыс. чел., или 31 % от всей численности. Исходя из преувеличенных данных ГРУ и зная количество населения в Рейхе, можно было легко прийти к выводу о невозможности Германии вообще снабжать свои соединения необходимым пополнением в 1942 году. Действительно, недостаток личного состава был самой «большой проблемой» Рейха в этой войне. Так, с 1 ноября 1941 года по 1 апреля 1942 года Армия резерва сумела отправить на Восточный фронт всего 450 тыс. пополнения, но это было меньше убыли на 336 тыс. чел. Однако «хоронить» германскую армию было еще рано. К 30 марта 1942 года в немецких войсках на советско-германском фронте были 162 потрепанные, но боеспособные дивизии, а к лету 1942 года наши аналитики почему-то предполагали, что германское командование развернет на Востоке 310 дивизий (и это при мифических потерях в 6,8 млн чел., а также учитывая то, что штатная численность германских дивизий значительно превышала советские аналогичные соединения. — Примеч. авт.). Несмотря на гигантские статистические несоответствия и промашки разведки, наши войска уже имели существенное численное превосходство, однако 60 % пополнения, полученного действующей армией, было не обучено и требовало много времени для обучения и подготовки. Соединения и части, посылаемые на фронт, не были в должной мере сколочены, имели значительный некомплект в л/с и испытывали недостаток в боеприпасах и вооружении.
Но общие цифры нашего численного превосходства впечатляли, поэтому в ожидании, пока враг «исдохнет в бесплодных попытках изменить ход войны», было решено нанести немцам ряд чувствительных точечных ударов — провести несколько наступательных операций, имевших в случае успеха в основном краткосрочный пропагандистский эффект. Здесь и выявились многовекторные расхождения между политиками и генералитетом, обусловленные разнообразной человеческой мотивацией.
«В основном я был согласен с оперативно-стратегическими прогнозами Верховного, — вспоминал впоследствии маршал Г. К. Жуков, — но не мог согласиться с ним в количестве намеченных им частных наступательных операций наших войск, считая, что они поглотят без особой пользы наши резервы и этим осложнится подготовка к генеральному наступлению… Докладывая свои соображения, я предлагал И. В. Сталину, так же как и Генштабу… в первую очередь нанести мощные удары на западном стратегическом направлении с целью разгрома вяземско-ржевской группировки противника… силами Западного, Калининского и ближайших фронтов, а также авиацией РГК и ПВО Москвы…»[45] Вариант действий Жукова был обусловлен несколькими причинами. Георгий Константинович, натура сильная и деятельная, даже понимая, что перелом в войне еще не наступил, хотел вести активную оборону, нанося врагу чувствительные контрудары. А доверял он больше всех, конечно, себе, тем более, что возглавляемому им Западному направлению подчинялись тогда собственно Западный и Калининский фронты. Да и соперничество между советскими полководцами играло здесь не последнюю роль, так как другое сохранившее межфронтовое объединение — Юго-Западное направление — с сентября 1941 года возглавлял бывший нарком обороны СССР, бывший председатель Ставки Главного командования (до июля 1941 года) Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко.
В приграничных сражениях 1941 года отправленный на фронт Семен Константинович особой славы не снискал, но и не осрамился. Действия Г. К. Жукова под Москвой позволили Южному фронту и 56-й армии освободить Ростов, после чего на левом крыле Юго-Западного направления германское сопротивление значительно ослабло. 19 декабря 1941 года главком ЮЗН маршал С. К. Тимошенко представил в Ставку соображения о плане операции, согласно которому войска Юго-Западного и Южного фронтов нацеливались на разгром противника на южном крыле советско-германского фронта и выход на рубеж реки Днепр. Ставка отклонила эту идею, предложив, в свою очередь, провести частную операцию по разгрому немцев в Донбассе, которая получила название Барвенково-Лозовской.