«Цивилизация есть ответ на вызов», — писал А. Тойнби. Европейская цивилизация есть прежде всего ответ на вызов бесконечности, исходящий из пустого черного Космоса. Результат столкновения систем и идеологий определялся в первую очередь тем, какая из сторон найдет более достойный ответ, кто выиграет в космической гонке, бледным и бессмысленным подобием которой была гонка вооружений.

Успех Союза с первым спутником и первым космическим кораблем поставил Штаты в тяжелое положение. Следующей очевидной цепью была Луна, причем цель эта могла оказаться и оказалась решающей.

Увы, советская лунная программа развивалась от неудачи к неудаче. И в тот критический момент, когда надо было осознать цену поражения и, может быть, пойти на огромный риск, чтобы вырвать победу у противника, советское руководство отказалось от лунной программы и заменило ее паллиативом («Луноходы», орбитальные станции и т. п.), который лишь маскировал отступление. Собственно, уже тогда можно было начинать «перестройку», демонтажи распад системы социализма, по крайней мере, избавив собственный народ от горького зрелища двадцатилетней агонии режима.

Интересно, что советская фантастика 60-х годов (с обеих сторон) прекрасно понимала цену «лунного противостояния». И разгром редакции фантастики «Молодой гвардии» в конце 60-х был просто следствием поражения. Классическая советская фантастика, призванная подготовить низкоэнтропийный ранне-коммунистический мир, была нужна системе, стремящейся к победе. Системе, потерявшей надежду на нее и стремящейся извечными «тоталитарными» рецептами лишь продлить свое существование, она была попросту опасна.

«Именно преданность здравому смыслу, а вовсе не ханжество, как почему-то полагают многие, отличают викторианскую этику. С первых же дней двадцатого столетия эту этику считали безнадежно старомодной и обреченной на быстрое забвение. Однако несмотря на все политические и эстетические сумасшествия, она выжила и, очевидно, будет жить дальше. Более того, сейчас ее перспективы выглядят значительно лучше, чем сто пет назад»[4].

Дискуссия о перспективах викторианской этики не кажется мне уместной: пациент скорее мертв, чем жив. У тех, кто еще помнит действительную социально-психологическую обстановку конце XIX столетия, это не вызывает огорчения. Однако разрушив викторианскую систему этических императивов, XX век не сумел обеспечить ей приемлемую замену (если, конечно, не считать трех законов роботехники в изложении А. Азимова). Это может означать, во-первых, искусственность смены парадигм, во-вторых, проявление каких-то неизвестных факторов, связанных со взаимодействием аналитических и хаотических структур.

Во всяком спучае, не подлежит сомнению факт СЛОМА мирового исторического процессе на рубеже десятых — двадцатых годов нашего столетия. Проявляется это прежде всего в изменении РИТМА истории. Возникшие вследствие нарастания в обществе колебательных процессов волны времени резко повысили СОЦИАЛЬНУЮ ЭНТРОПИЮ — меру нереализованной социальной энергии и, как следствие, ИНФЕРНО — меру индивидуального человеческого страдания. Понятно, что это не могло не сказаться отрицательно на темпах социального и технического прогресса.

Возможно, утверждение о земедлении темпов прогрессе в ХХ веке покажется несколько неожиданным. Однако изучая характер поведения основных последовательностей для целого ряда технических (и экономических) систем, нельзя не заметить искусственного занижения тангенса угла наклона кривых — системе просто не давали своевременно реализовывать свои потенциальные возможности. Далее, исследуя научно-техническое «зазеркалье» (благополучные по сравнению с Землей миры-отражения), наблюдаешь растущее отставание. В сущности, первый спутник мог и должен был появиться еще в тридцатые годы и, во всяком случае, не позднее 1944-го. Сейчас человечество обязано иметь экономически рентабельные базы не Луне, Марсе, поясе астероидов и в системе Юпитера…

С другой стороны, в поиске форм и методов мучения и уничтожения себе подобных люди XX столетия проявили если не изобретательность, то размах. Отношение к человеческой смерти резко изменилось, и это обычно связывают с первой мировой войной. Но как понять сему эту войну, ее ненормально жестокий, тоталитарный характер? Как объяснить ее — тоталитарную войну — в не тоталитарном мире?

Или, другими словами, какие факторы: макро- или микроскопические, случайные или закономерные, сломали историческую последовательность, создав вместо «литургийно стройного» викторианского (поствикторианского) мире хаотическую последовательность странных и темных отражений, населенных существами, пришедшими из снов?

«— Это мой сон. И я буду делать в нем все, что захочу.

— Да. Но это мой мир»[5].

ГОСТЬ ИЗ БУДУЩЕГО

ГРЕГ БИР:

ВСЕ ДАЛЬШЕ И ДАЛЬШЕ

— Известно, что фантастика — литература скорее концепций, нежели характеров. Что выдумаете по этому поводу?

— Вообще тезис о том, что литература должна концентрироваться на психологии персонажей, к фантастике, по-моему, не применим Он применим к литературе, не занимающейся переменами как таковыми, глобальными подвижками Романы о второй мировой войне — такие, как «Ветер войны», например, — тоже не всегда сосредоточены на персонажах, если не считать таковыми целые человеческие сообщества. Так или иначе, персонажи вынуждены действовать в обстоятельствах, влиять на которые они не в состоянии Именно это я и считаю опорной точкой в понимании фантастики. Фантастика, скорее, похожа на роман Толстого, на «Ветер войны», на «Сегуна» — книги, в которых описаны грандиозные события

— Как вы оцениваете нынешнее состояние дел в фантастике?

— Недавно я впервые попробовал себя в качестве составителя антологии. Книга будет называться «Новые легенды» и выйдет в середине 1995 года Вызвонил меня Мартин Гринберг[6] — он вообще способен дозвониться хоть на край света. «Хотите сделать антологию?» — «Конечно! Сто лет мечтал сделать антологию» Мы все обсудили, выбили приличные ставки и принялись за дело

Я хотел представить «твердую» НФ в новом ракурсе. В последнее время этот термин стал применяться в уничижительном смысле — мол, это не литература, там нет психологии и так далее. В лучших образцах фантастики всегда хватало и психологичности, и художественности, но пришла пора, по-моему, расстаться с термином «твердая научная фантастика». Ну я и попробовал А потом свел материалы воедино и выяснил кое-что для себя новое. Что-то из этого мне показалось обнадеживающим, а чего-то я век бы не знал.

Я обнаружил, что уйма писателей начинает трястись от одного только предложения написать что-нибудь в жанре научной фантастики. Противостояние двух культур — фэнтези и научной фантастики — все еще парализует фантастику Между жанрами блуждают очень немногие Как правило, люди хотят оставаться в тех рамках, которые они установили сами для себя. Так им удобнее Я же всегда был бродягой, и в рамках мне не сиделось. Писал я и фэнтези, и научную фантастику, и так называемый магический реализм, и сюрреализм, и даже стихи писал — и от работы в каждом новом жанре получал удовольствие

Но множество людей, к которым я всегда относился с искренним уважением, так мне ничего и не прислали И женщин-фантастов, согласившихся написать что-нибудь в определенных мною рамках, оказалось гораздо меньше, чем я ожидал. А обнадежило меня то, что я эту антологию, несмотря ни на что, все-таки подготовил — и довольно быстро Во всяком случае, мне не пришлось два года ждать появления рассказов, которые стали жемчужинами моей антологии. Так что научная фантастика жива; как говорится, все системы работают нормально