Было тогда батальонному комиссару всего тридцать пять лет. Двенадцать из них отдал он армии, десять — Коммунистической партии. Крестьянский парень из деревни Мишкино Горьковской области стал кадровым армейским политработником и с честью до самой последней своей минуты, несмотря на тяжко сложившуюся фронтовую судьбу, высоко подняв голову, нес звание советского гражданина, командира, коммуниста.

Многие красноармейцы, командиры и политработники Сотой, которым не удалось пробиться из окружения к своим, так же, как батальонный комиссар Зыков и замполитрука Шнейдерман, стали партизанами. Помощником командира 24-го отряда 8-й партизанской бригады Круглянской военно-оперативной группы Могилевской области встретил освобождение Белоруссии от гитлеровских захватчиков бывший снайпер 85-го стрелкового полка Василий Савичев. В партизанском отряде бились с оккупантами политрук пулеметной роты Шалва Сохадзе, бывшие бойцы и командиры Сотой Сергей Мансуров, Владимир Яблоков, Александр Васин, Дмитрий Двали и многие другие. Бывший комбат 331-го стрелкового полка Иван Гамарко стал командиром партизанской бригады на Гомелыцине, а начальником штаба бригады был тоже сотовец — Иван Буланов…

В эти июльские дни юго-западнее Вязьмы вышли к своим остальные части Сотой:

группа генерала Руссиянова и старшего батальонного комиссара Филяшкина в составе остатков 85-го стрелкового полка, части штаба и спецподразделений 331-го, 34-го артиллерийского полка и большинства спецподразделений дивизии и группа полковника Груздева — в нее входили 355-й стрелковый полк, 46-й артиллерийский (на мехтяге), медсанбат и подразделения тыла.

Доложили о выходе из окружения командованию, попросили: дайте людей, оружие, боеприпасы и пошлите в бой. Но приказ гласил: сосредоточиться в лесах севернее деревни Подмошье и приводить себя в порядок.

Знойное лето

1

В середине июля сорок первого года полыхающая пожарами, грохочущая огнем орудий и ревом самолетов волна фронта докатилась до смоленской земли. На двадцать восьмой день Восточного похода танковые дивизии Гудериана прорвались за Днепр южнее Смоленска и заняли небольшой русский городок Ельню. Случилось это девятнадцатого июля. А тремя днями раньше — шестнадцатого — советские войска на основании приказа командования вынуждены были оставить Смоленск. Бои на западном стратегическом направлении приняли ожесточенный, тяжелый и затяжной характер: теперь главной ставкой в них была уже Москва! Враг не считался с потерями, и ему удалось врубиться в позиции нашей 24-й армии, веером развернуться на север, на восток и на юг от Ельни, и офицеры штабов — и наших и вражеских — уже рисовали на оперативных картах глубоко вдающийся в оборону советских частей полукруглый выступ, вскоре ставший на языке документов и устных докладов именоваться «Ельнинским».

Советское командование прекрасно понимало, что противник не собирается зимовать за оборонительными позициями вокруг Ельни — это была лишь временная его остановка для накопления сил. Используя выгодный рельеф, главным образом, окружавшие город и господствовавшие над местностью высоты, а также перекрывавшие все важные дороги населенные пункты, немцы в спешном порядке укрепляли захваченные рубежи. Все низины между высотами враг густо заминировал, перекрыл противотанковыми препятствиями и проволочными заграждениями в несколько кольев — зачастую даже под током. На передовых линиях и в глубине вражеских позиций зарытые в землю танки стали неподвижными огневыми точками, артиллерия и батареи шестиствольных минометов систематически пристреливали все возможные направления движения советских войск и дороги в тылу наших частей — на случай, если они предпримут попытку ликвидировать плацдарм. Разведывательные данные (их добывала войсковая и воздушная разведка, сообщали партизаны и коммунисты-подпольщики, оставшиеся в Ельне) говорили о том, что в город все время прибывают свежие немецкие воинские части — пехотные, моторизованные, артиллерийские, танковые. На дорогах, ведущих к Ельне с запада, круглые сутки грузовики с боеприпасами, тягачи с орудиями, бензовозы, радиостанции, штабные автобусы, легковые машины… В то же время, опасаясь упреждающего удара советских войск, противник внимательно следил за малейшими изменениями обстановки на нашей стороне. Двухфюзеляжные «рамы» с рассвета до заката кружили над передовой и над тыловыми дорогами, почти каждый день — то на северном фасе выступа, то на южном, то в центре — немцы проводили разведку боем, старались улучшить свои позиции, особенно в направлении шоссе Ельня — Дорогобуж…

Части Сотой стояли в лесах под Вязьмой, севернее Подмошья. После трех недель почти непрерывных боев под Минском — у Острошицкого Городка и Паперни, на берегах Волмы и Березины, у днепровских переправ, на лесных дорогах Могилевщины и Смоленщины, после ночных форсированных маршей, когда считали каждый патрон, а последний сухарь отдавали раненому товарищу, когда руками катили через болотную топь пушки, а оставшиеся без бензина машины подрывали гранатами, вспарывая им скаты штыками, — после всего этого люди с трудом привыкали к мирной лесной тишине, к прохладе палаток и землянок, к нормальной пище из полевых кухонь. С трудом верилось, что можно помыться в полевой бане, а по полевой почте отослать и получить письмо. И именно в часы этого короткого отдыха острее ощущалась боль невозвратимых потерь, тревога за судьбу товарищей, оставшихся по ту сторону фронта, за судьбу родной земли, родного народа, временно подпавших под иго фашистских поработителей. Бойцы и командиры рвались в бой, многие участники недавних схваток с врагом подали в эти дни заявления с просьбой принять их в партию, в комсомол…

Телефонограмма была предельно краткой: командиру и комиссару 100-й стрелковой дивизии прибыть к командующему 24-й армией генералу Ракутину.

Доехали быстро — от леса севернее Подмошья, где размещался штаб дивизии, до деревни Волочек — здесь находился КП армии — не больше трех километров. За контрольно-пропускным пунктом сразу свернули на стоянку машин и уже через пять минут спускались по ступенькам в блиндаж командующего.

Их встретил высокий светловолосый человек с двумя золотистыми звездочками в квадратных петлицах, очень молодой на вид. Светлые глаза, прямой нос, короткая прическа, чисто выбритое лицо. Это был Константин Иванович Ракутин. Рядом, чуть улыбаясь, стоял человек с двумя ромбами в петлицах, и генерал Руссиянов сразу догадался, что это член Военного совета дивизионный комиссар Иванов. Чуть позади, подтянувшись в ожидании, стояли начальник штаба армии генерал-майор Кондратьев и начальник политотдела дивизионный комиссар Абрамов.

— Здравствуй, Иван Никитич, — сказал Ракутин, протягивая руку командиру Сотой, когда тот доложил о своем прибытии. — Наслышаны, наслышаны о ваших славных делах. Примите мои самые искренние поздравления по случаю благополучного выхода из окружения. А главное — с боевыми успехами под Минском. Читали о ваших «бутылочниках», читали… В «Красной звезде» было дней десять назад {21}. Капитан Коврижко ведь ваш?

— Наш. Сотовец.

— Молодцы, молодцы!.. И рад, что вы теперь с нами. Знакомство прошло быстро и непринужденно.

24-я армия формировалась в самом начале войны в Сибирском военном округе, потом была спешно переброшена на западное направление и вот теперь обложила со всех сторон Ельнинский выступ.

— Так что, Иван Никитич, с сегодняшнего дня мы и вас зачисляем в ряды сибиряков, — улыбнулся дивизионный комиссар Абрамов. — Воевать-то вместе будем! А вы… может быть, вы на самом деле сибиряк? Глядя на вас и зная о ваших делах, невольно думаешь: такие люди рождаются только в Сибири… Шучу, конечно, но такие уж мы, сибиряки, патриоты своего края.