— Тактика ясна, — вздохнул Кавун, гася каблуком окурок махорочной самокрутки. — Только опять «рама» летала… Он же, гад, все видел. Но раз надо…

— Надо, Ваня! Хоть полчаса продержись.

Немецкие танки на этот раз выползли не с правого фланга, а с левого — со стороны Яночкиной горы и Острошицкого Городка. Враг понял, что советской пехоты перед ним нет, а значит, нет и «бутылочников», и сразу прибавил скорость. Танки шли колонной, не разворачиваясь в боевой порядок, и в знойном безветрии за каждым из них тянулся по Логойскому тракту буро-желтый шлейф поднятой гусеницами пыли.

Три человека, три молоденьких красноармейца, из которых Кавун каких-нибудь два часа назад «сколотил» свой расчет, глядели на него недоумевая: чего ждем?

— Бронебойным!.. — наконец скомандовал Кавун.

Он помог орудийному номеру загнать снаряд в казенник, метнулся к прицелу. Вражеский танк, шедший в голове колонны, сидел точно в перекрестии. Но Кавун не спешил дергать за шнурок — пусть подойдет ближе: снарядов негусто, и надо бить наверняка.

— Огонь!

Полыхнувший перед танком разрыв, казалось, остановил его. Но выстрел на этот раз был не совсем точным — головной танк, словно очнувшись от шока, резко прибавил скорость, а те, что шли за ним следом, стали веером разворачиваться вправо и влево, чтобы получить более широкую зону обстрела.

Остановить вражеский танк все-таки удалось — второй снаряд Ивана Кавуна разворотил ему гусеницу, и он волчком закружил на одном месте, будто ввинчиваясь в развороченный разрывом булыжник шоссе.

— Бронебойным!..

Вокруг огневой позиции прикрывавшего отход батареи орудия начали один за другим часто и густо рваться снаряды — стреляли из танков, сосредоточивших по одной цели весь свой огонь. Над головами артиллеристов засверкали трассирующие очереди танковых пулеметов. Наповал был убит подносчик снарядов. Секунду спустя рядом с ним, обливаясь кровью, упал заряжающий — паренек, еще не закончивший первого года срочной службы. Шедшая следом за танками немецкая пехота залегла, дожидаясь, пока танкисты проложат ей дорогу, уничтожат преградившее колонне путь советское орудие.

— Заряжай! — скомандовал Кавун единственному оставшемуся в живых номеру расчета — правильному. Оглянувшись, увидел: плечо у этого бойца в крови, а к орудию, пригнувшись, бегут из тыла два красноармейца с карабинами и в касках.

— Комбат прислал, Коврижко! — выдохнул тот, что подбежал первым. — На помощь…

Не ответив — не было ни секунды времени, — Кавун выстрелил по танку, который обходил слева загородившую дорогу машину. Полыхнуло пламя разрыва, и, когда горячий ветер снес в сторону черное облако, артиллеристы увидели, что немецкий танк как-то неуклюже, боком, сползает с дороги на опушку лесочка — было похоже, что у него заклинило орудие.

— Последний! — крикнул правильный, подавая вместе с пришедшими на помощь бойцами снаряд. — Все! Последний…

«Где же батарея?»

Кавун оглянулся, всматриваясь в опушку рощицы в тылу справа, — именно там должны были развернуться орудия. Никаких признаков. Что же могло случиться? Попали под обстрел — ведь немцы, почти не переставая, бьют по тылам? Или завязли с лошадьми, перебираясь через ручей в лощине?

Выстрелить последним снарядом он не спешил. Пусть немцы подумают, что у него кончились боеприпасы, и поднимутся за танками в рост. Не оборачиваясь, властно и твердо скомандовал:

— Приготовить гранаты!

До вражеского танка оставалось метров триста. Было видно, что залегшая немецкая пехота уже поднялась и воровато, все еще опасаясь попасть под внезапный огонь и укрываясь за броней машины, пошла вперед. Приклады автоматов — к животу, рукава засучены по локоть, каски надвинуты на самые брови… Вот теперь — самое время!

— Огонь!

Разрыв громыхнул рядом с бортом танка, казалось, даже накренил машину влево. Тугая взрывная волна швырнула наземь автоматчиков, навек пригвоздив к ней убитых, раскидав в стороны раненых.

— Занять круговую оборону!

Иван Кавун и три его товарища (один из них — раненый) залегли в развороченном окопе возле своей пушки. Четыре карабина и несколько гранат — вот все, что у них теперь оставалось. Негусто, но чуть-чуть продержаться можно. А будет совсем туго — снять прицел, заклинить затвор орудия и попытаться отойти к своим.

Пехота противника (ее было не меньше роты) опять поднялась в рост и, наугад стреляя перед собой короткими очередями, трусливой рысцой пошла вперед.

Кавун глянул направо, налево:

— Подпускать ближе! Патроны беречь!

До атакующих немцев оставалось метров двести, когда в их разрозненных, идущих короткими перебежками цепях один за другим громыхнули разрывы снарядов — это, прикрывая расчет Кавуна, ударила по врагу отошедшая на новую огневую батарея.

— Живем, хлопцы! Подъем!..

Вчетвером они развернули орудие и, задыхаясь в пыли и в дыму, мокрые от пота, покатили его к опушке леса, к своим.

3

Едва только начало темнеть, противник прекратил атаки и отвел на исходные позиции свои танки и автоматчиков. Конечно, легче и проще всего такое его поведение можно было объяснить тем, что немцы предпочитают ночью не воевать, боятся ночного боя. Но капитан Бабий усмотрел в этом и нечто другое: видимо, вражеское командование настолько уверено в том, что «птичка» в клетке и вылететь из нее не сможет, что решило подождать до утра, а может, вообще намерено просто заблокировать остатки полка в здешних лесах и взять их измором. Что делать? Самое главное в таких случаях — точно подсчитать свои силы и провести разведку сил противника. И только потом решать.

Слева, где, как было известно командиру батальона, наступал на Масловичи 355-й стрелковый полк, тоже стояла тишина, справа — со стороны Острошицкого Городка, укрывшегося за лесом на темном горизонте, изредка, далекие-далекие, доносились короткие пулеметные очереди. Неужели и там, и там — и справа, и слева — все кончено? Неужели дивизию расчленили на части и каждый из ее полков в кольце? Самое тяжелое, самое опасное и страшное на войне — оказаться без связи, оторванным от друзей, от командования, не иметь никакого представления об обстановке у соседей. Эх, если бы хоть приблизительно знать, где сейчас штаб полка или штаб дивизии!

К полуночи через посыльных Василию Бабию удалось собрать всех командиров подразделений. Разговаривали в темноте на лесной просеке под редко сверкавшими над головой звездами.

Командир батальона предложил доложить о наличии боеприпасов и потерях. Цифры были неутешительные: потери большие, а боеприпасов — по две-три обоймы к винтовкам и по паре дисков к ручным пулеметам. С полсотни гранат на роту да десятка два бутылок с бензином. Как и чем воевать дальше? Ведь надо не только выстоять здесь до выяснения обстановки — вероятнее всего, надо будет пробиваться из окружения к своим.

— Батальон занимает круговую оборону. Командирам рот усилить охранение и наблюдение за противником. Активных действий до уточнения обстановки не предпринимать. Все службы тыла, хозяйственный и боевой обозы, а также раненых сосредоточить в центре района круговой обороны. Немедленно приступить к оборудованию щелей и других укрытий на случай артобстрела или бомбежки с воздуха. Есть вопросы?

— Надо бы связаться с батальоном Старкова, — предложил политрук Мартынов.

— Это будет сделано, как только начнет светать. Сейчас искать в лесу соседний батальон бессмысленно. Можно напороться на немцев и потерять людей. Или свои примут нас за немцев… Еще вопросы или соображения?

— Нет.

— Давайте по подразделениям. О малейшем изменении обстановки и о подозрительном поведении противника докладывать мне через связных. Мой командный пункт — здесь.

Капитан Максим Старков, командир первого батальона, появился в расположении батальона Василия Бабия рано утром. Бабий в это время дремал после бессонной ночи, завернувшись под елкой в плащ-палатку. Старков попросил не будить его, присел неподалеку на пенек, скрутил самокрутку.