— Вы правильно выразились — вдруг. Но об этом и думать забудьте — никаких «вдруг»: нам еще не хватает тут кошмаров.

— Жаль, что пришлось оторвать вас от сладких сновидений, док, — весело сказал Хансен. — Но ничего не поделаешь.

— Что-нибудь случилось? — спросил я недовольно.

— Восемьдесят пять градусов тридцать пять минут северной широты, двадцать один градус двадцать минут восточной долготы — последние вероятные координаты дрейфующей станции «Зебра». По крайней мере, таково ее нынешнее местонахождение с поправкой на дрейф.

— Как, уже?..

— Мы не били баклуши, — скромно признался Хансен. — Вот капитан и зовет вас полюбоваться, как мы работаем.

— Сейчас иду.

Мне просто необходимо было находиться с ними и видеть собственными глазами, как «Дельфин» будет пробиваться через ледовый панцирь, используя свой единственный шанс из миллиона, и как он выйдет на связь с дрейфующей станцией «Зебра».

Покинув каюту Хансена, мы почти добрались до центрального поста, как вдруг меня сильно качнуло и резко повело в сторону, и я непременно бы упал, если б тут же не ухватился за поручень на стенке коридора. Я провисел, вцепившись в него мертвой хваткой, все время, пока «Дельфин» проделывал головокружительные пируэты, подобно истребителю, выписывающему мертвые петли. Я в жизни не видел, чтобы подводная лодка была способна на такое. Только теперь я понял, зачем нужны ремни безопасности перед рычагами управления погружением и всплытием.

— Что, черт возьми, происходит?! — крикнул я Хансену. — Мы что, занимаемся преодолением подводных препятствий?

— Может, над нами полынья. Или тонкий лед. Как только мы засекаем что-то похожее, мы начинаем крутиться, как цыпленок, который пытается поймать собственный хвост. Команде нравится такая свистопляска, особенно за тарелкой супа или кружкой кофе.

Наконец мы добрались до центрального поста. Капитан Свенсон, зажатый с двух сторон штурманом и офицером, которого я не знал, что-то внимательно изучал, склонившись над штурманским столом. А чуть поодаль кто-то бесстрастным голосом считывал показания надводного эхолота — промеры толщины льда.

Хансен шагнул к столу и уставился на карту. Собственно, смотреть там было особенно не на что: на покрытой стеклом карте необычным для моряков способом — в виде множества волнистых линий, прочерченных черным карандашом, — обозначался курс лодки, сама же лодка была изображена в виде крошечной, величиной с булавочную головку, светящейся точки. Кроме того, там были нарисованы три красных крестика — два из них стояли почти вплотную друг к другу, и как раз в то время, когда Хансен устремил свой взгляд на карту, моряк, следивший за показаниями эхоледомера, воскликнул:

— Так держать! — Черный карандаш тут же поменяли на красный — и поставили четвертый крест.

— Может, ваши предположения и верны, капитан, — заметил Хансен. — Но, по-моему, нам здесь не развернуться.

— По-моему, тоже, — согласился Свенсон. — Но это первый просвет в тяжелом льду, который мы заметили почти за час. И чем дальше на север, тем меньше шансов найти тонкий лед. Надо рискнуть. Скорость?

— Один узел, — доложил Рэберн.

— Сбросьте обороты на треть! — приказал Свенсон.

Приказ капитана был выполнен незамедлительно. Моряк, пристегнутый ремнями к креслу у рычагов управления погружением и всплытием, нагнулся к трубе телеграфа и передал команду:

— Лево на борт!

Свенсон склонился над столом, уставившись взглядом в маленькую светящуюся точку и следя за тем, как штурманский карандаш пополз назад — к вероятному центру вытянутого четырехугольника, образованного красными крестами.

— Стоп машины! — прозвучала новая команда капитана. — Прямо руль! — И после паузы: — Самый малый вперед! Так, стоп машины!

— Скорость нулевая, — доложил Рэберн.

— Сто двадцать футов, — скомандовал Свенсон офицеру, управлявшему погружением и всплытием. — Только полегче, полегче.

До центрального поста эхом донесся громкий резкий гул. Я спросил у Хансена:

— Продуваем балласт?

Он покачал головой.

— Просто откачиваем лишнее. Так проще следить за увеличением скорости и удерживать лодку на ровном киле. А поставить лодку на ровный киль дело нешуточное, особенно для новичка. На обычных подлодках такого никогда не проделывали.

Насосы остановились. Следом за тем стало слышно, как вода снова хлынула в балластные цистерны — офицер, управлявший лодкой, сбавил скорость всплытия. Понемногу шум воды утих.

— Прекратить заполнение! — скомандовал все тот же офицер. — Точно сто двадцать футов.

— Поднять перископ! — приказал Свенсон моряку, стоившему рядом.

Заработал рычаг подъемного устройства, и мы услышали, как под высоким давлением зашипело масло, — под действием гидравлического поршня перископ правого борта стал подниматься вверх. Свенсон опустил складные рукоятки и припал глазами к окуляру.

— Что он надеется там разглядеть, в кромешной тьме, на такой-то глубине? — спросил я у Хансена.

— Точно не знаю. Но кромешная тьма, как вы сами знаете, бывает очень редко. Может, там светит луна или звезды, а ведь даже при слабом мерцании звезд можно разглядеть, что происходит подо льдом, если лед достаточно тонок.

— А какая толщина льда над нами, в этом прямоугольнике?

— Хороший вопрос, на все сто! — одобрительно сказал Хансен. — Только точного ответа мы не знаем. Наш эхоледомер не самый крупный, и линейный масштаб у него очень маленький. Так что на глазок — где-то от четырех до сорока дюймов. Если четыре — мы пройдем сквозь него, как нож через глазурь на свадебном пироге, а если все сорок — больно ушибем голову, — он кивнул на Свенсона. — Похоже, не все идет как по маслу.

Свенсон выпрямился.

— Темно хоть глаз выколи, — сказал он. — Включить наружные прожекторы! На рубке тоже. Сплошная каша, как в густой, желтый туман. Не видно ни зги. Может, попробуем с камерой, а?

Я взглянул на Хансена, тот указал кивком на белый экран, висевший на противоположной стене:

— Все самое современное, док. Замкнутая телевизионная система. Выдвижная камера с утолщенной линзой и дистанционным управлением позволяет следить за всем, что происходит вверху и вокруг.

Телевизионный экран помутнел и стал серым.

— Такое не увидишь ни за какие деньги, — сказал Хансен. — Это — вода. При определенной температуре, солености да еще при подсветке она становится матовой. Как в густом тумане с включёнными на всю мощность фарами.

— Выключить прожекторы! — приказал Свенсон. Экран стал почти белым. — Включить прожекторы! — Тот же зыбкий туман, что и раньше.

Свенсон вздохнул и, повернувшись к Хансену, спросил:

— Что скажешь, Джон?

— Если бы мне еще платили за мое богатое воображение, — осторожно начал Хансен, — я сказал бы, что в том левом углу вижу верхушку рубки. Уж больно все расплывчато. Эх, видно, придется идти на таран вслепую, а?

— Это больше смахивает на русскую рулетку, — проговорил Свенсон с таким безмятежным видом, будто любовался закатом солнца, сидя воскресным вечером в шезлонге на палубе. — Мы все на том же месте?

— Не знаю, — ответил Рэберн, оторвав взгляд от штурманской карты. — Трудно сказать с точностью.

— Сандерс? — обратился капитан к моряку, сидевшему за эхоледомером.

— Тонкий лед, сэр. По-прежнему тонкий лед.

— Продолжай сообщать. Опустить перископ! — Свенсон сложил рукоятки перископа и, повернувшись к офицеру, ответственному за погружение и всплытие, сказал:

— Всплывай так, будто на крыше стоит корзина с яйцами и мы не хотим, чтобы хоть одно из них разбилось.

Снова загудели насосы. Я огляделся. Свенсон стоял в ожидании. Все были спокойны, хладнокровны и полны решимости. На, лбу у Рэберна выступили капли пота, а Сандерс бесстрастным голосом знай себе твердил свое: «Тонкий лед, тонкий лед…»

Я тихо сказал Хансену:

— Что-то не видно радости на лицах. А ведь еще только сотня футов.